Меченная - Чоинг Ани. Страница 13

— Чоинг, ты знаешь о том, что некоторые монахини жалуются на тебя?

— Учитель, мне очень жаль, что я загрязняю ваши драгоценные мысли своим недостойным поведением…

— Они говорят, что тебе не хватает смирения, ты слишком гордая и иногда позволяешь себе дерзить. Мне хотелось бы, чтобы ты выказывала им больше уважения, они его заслужили. Что ты мне на это скажешь?

— Я сделаю все возможное и постараюсь больше их не беспокоить.

— Это правда, что ты принесла в монастырь дикое животное?

— Да…

— Дитя мое, ты теперь монахиня, а значит, ты должна следить за своим поведением и думать о том, к чему могут привести твои действия, быть примером для других. И зачем ты это сделала? Ты же знаешь, что животное могло умереть с голоду. Ребенку нужна мать. Надеюсь, что в следующий раз ты проявишь больше благоразумия…

Значит, дикое животное нельзя разлучать с матерью? А как же я? Кто-нибудь подумал о том, каково мне без мамы? Но я молчу. Потому что учитель прав.

— Монахини также считают, что ты пользуешься своим положением и ничего не делаешь. В этом есть и моя вина. Монахини правы.

— Я тут ни при чем, просто они злые и завидуют мне. Я ничего не могу поделать!

— Не надо так говорить, дитя мое. Ведь ты вправду целыми днями гуляешь, читаешь и играешь с животными, в то время как остальные работают. Это очень хорошо, я сам хотел, чтобы ты пожила так некоторое время. Ты вправе получить свою долю детства, Чоинг, у тебя действительно есть на то право, и я знаю, что до сих пор ты была его лишена.

Моя «доля детства»? О чем он говорит? Что он знает? Кто ему сказал? Я никогда не рассказывала учителю о своей прежней жизни. Значит, он специально сделал так, чтобы все оставили меня в покое… А я-то думала, что до сих пор он не уделял мне особого внимания и никто за мной не присматривал.

— Я очень, очень рад тому, что ты научилась наслаждаться своей новой жизнью. И надеюсь, что в будущем ничего не изменится. Но согласись, будет несправедливо по отношению к твоим товарищам, если ты и дальше не будешь ничего делать. Я должен найти тебе занятие. Отныне ты станешь отвечать за уборку и украшение алтаря.

Что ж, мне снова повезло. Вряд ли вытирание алтаря займет несколько часов и помешает мне заниматься тем, что мне нравится. Конечно, еще нужно менять воду в сосудах для цветов и очищать все от пыли и грязи, но в этом нет ничего ужасного. Надо сказать, я стала жутко ленивой, будто домашняя работа, которую я выполнила за свои тринадцать лет, истощила все мои внутренние запасы. Меня столько времени ничего не заставляли делать, что я отвыкла даже от подобия принуждения. У меня начинает судорожно дергаться правая щека, я никак не могу успокоиться. Учитель видит все, поэтому он ласково кладет руку мне на голову. Несколько секунд я ощущаю лбом теплоту его ладони, потом он начинает говорить:

— Успокойся, Чоинг, успокойся… В тебе много энергии, и это очень хорошо, но ты должна научиться сдерживать ее. Даже во время чтения ты несешься на всех парах, глотаешь слова и не заканчиваешь предложения! Каждое дело требует определенного, только ему свойственного ритма. Когда я разговариваю с тобой, я думаю только о тебе. И так будет до тех пор, пока мы не скажем друг другу все, что должны были сказать сегодня. Понимаешь?

Но как описать ему тот огонь, что пылает внутри меня? Ту неутолимую жажду пользоваться каждым моментом жизни? Я молчу и смотрю на него в глубоком раскаянии.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты боишься, что тебя отправят обратно. Обещаю, этого никогда не случится. Посмотри на меня: отныне ты — часть Наги Гомпа. Монастырь — твой дом. Ты дома. Ты — одна из нас. Мы любим тебя. Постарайся заглянуть вглубь себя и знай, что для тебя моя дверь всегда открыта. Даже если у меня будут гости, но я понадоблюсь тебе, приходи, я буду ждать. Всегда.

У меня горло сжалось так, будто его туго-туго обмотали шарфом. Не могу выговорить ни слова. Никто никогда со мной так не говорил. На самом деле, никто никогда не говорил, что любит меня. Я знаю, что мама меня любит, но она никогда не говорила об этом — ведь люди не говорят о том, что солнце греет, а вода освежает. Прошло всего три месяца с момента моего приезда, я — ничто для этого человека, а он открывает мне свое сердце и свой дом. Он доверяет мне. Самый мудрый человек на планете ценит меня, сопереживает и готов посвятить мне сколько угодно времени. Я самая счастливая в мире. Мне кажется, будто у меня с плеч свалился невероятно тяжелый груз.

Заглянуть в себя. Это может показаться удивительным, но я действительно сделала это.

6

Любимчик

Мне ужасно стыдно говорить об этом, но, если честно, сначала я подумала, что мне в штаны забралась пиявка. В июле, когда дуют муссоны и все время идет дождь, отвратительные липкие пиявки ползают повсюду. Нет, я их не боюсь, просто мне немного противно. Они терпеть не могут соль, поэтому перед тем, как пойти в лес, мы обливаем ноги соленой водой для того, чтобы их отпугнуть. В тот день я была на улице — собирала яйца — и вдруг почувствовала, как у меня по ногам что-то течет. Это не было похоже на мочу, потому что выходило более медленно. Я и представить не могла, что еще там может быть, поэтому спустилась вниз, постучала к охранникам, у которых хранились принадлежности для уборки, потом поднялась к себе. Честно говоря, меня несколько волновало происходящее. В монастыре мы никогда не обсуждаем проблемы нашего тела, даже с близкими друзьями. Здесь это действительно нежелательно.

У меня оставалось еще двадцать минут до встречи с женой учителя, которая пригласила меня в гости в то утро. Я забыла сказать, что Тулку Ургьен Ринпоче не монах; он женат и у него шесть сыновей. Это очень уважаемые люди, воплощенные ламы. Я бегу в комнату, на ходу сбрасываю с ног сандалии, поднимаю вверх подол и спускаю штаны. У меня все бедра в крови. Я стою посреди комнаты, расставив ноги и загнув кверху нижний край платья, — и понятия не имею, что надо делать. Так проходит несколько минут; я совершенно растеряна и напугана. Пытаюсь найти объяснение и наконец придумываю его. В Наги Гомпа у нас нет нормальных туалетов. По большой нужде мы ходим в специально отведенное место, находящееся в стороне от главных зданий. Но зачастую нам лень туда бежать, поэтому малую нужду мы чаще всего справляем в полях за монастырем. Наверное, когда я сегодня утром сидела в высокой траве, ко мне внутрь забралась пиявка, а я просто ничего не заметила. Меня буквально трясет от отвращения. Я одеваюсь, и в этот момент входит моя двоюродная сестра Йеши Ламо, образец милосердия. Она не живет с нами, но недавно приехала в монастырь, чтобы поучаствовать в больших празднествах и церемониях, а также посетить занятия, которые проводят все великие учителя. Йеши Ламо здесь уже три месяца, живет со мной в одной комнате. Йеши Ламо двадцать лет, и мы успели стать хорошими подругами. Она никогда никого не осуждает и всегда готова всем помочь.

— Йеши, спаси меня! Ко мне внутрь забралась пиявка, она сосет мою кровь. Прошу тебя, вытащи ее!

— Что? Куда она забралась? Успокойся, о чем ты говоришь?

— Сюда, она сюда забралась…

Я указала пальцем на низ живота. Йеши посмотрела мне в глаза, потом вниз, потом снова мне в глаза. Она явно не верила своим ушам:

— Ты смеешься надо мной?

— Похоже, что я шучу?

— Ну-ка покажи…

Она кусает губы, закрывает рот рукой. Я поднимаю кверху подол платья и показываю штаны, все в пятнах крови. И тут Йеши Ламо — я от нее этого никак не ожидала — начинает смеяться, да так, что на первый взгляд это выглядит, будто она кричит. Йеши падает на кровать, обхватывает себя руками и не может остановиться. Никогда не видела, чтобы она так смеялась. В тот момент я ее ненавижу. Моя сестра — дура, я больше ничего ей не буду говорить. Я просто в ярости, готова выбежать из комнаты. Йеши Ламо пытается мне что-то сказать, но с ее губ срывается лишь истерический смех. Чтоб она задохнулась!