Меченная - Чоинг Ани. Страница 39

— Папа! Ты хочешь, чтобы я отвезла тебя в больницу?

— Какой сегодня день?

— Четверг… А что такое?

— Четверг? Нет, подождем до завтра…

Он ведет себя довольно странно, но, несмотря на все мои вопросы, не хочет объяснить, что происходит. И я понимаю, что настаивать бесполезно.

Позже я пойму.

На следующее утро отец спокойно встает с кровати; он выглядит немного усталым, вот и все. Хочет, чтобы я отвезла его в больницу. Пока мы едем в машине, отец сидит совершенно спокойно, на лице его — умиротворенная улыбка, оно светится добротой — никогда прежде я не видела отца таким.

— Где мама, Чоинг?

— В больнице на другом конце города. Ей делают гемодиализ.

— Ох… значит, я больше ее не увижу…

— Не волнуйся, я привезу ее к тебе.

Но он отказался. Следующие дни я провожу у его кровати, потому что знаю: я действую на отца как лекарство. Делаю ему массаж ступней, мы болтаем обо всем на свете. Он не хочет, чтобы я уходила; я вижу, что он боится. Отец верит, что я обладаю божественной силой, что мои руки могут прогнать боль и страх. Мне кажется, что папа испускает мягкий оранжевый свет, совсем как небо на закате. В нем не осталось ничего, кроме нежности. Ничего от того человека, которого я боялась в детстве. Он изменился. Я не замечаю ни следа ярости или гнева в его глазах.

По прошествии нескольких дней он совсем ослабел, и я начала понимать, что происходит. Однажды вечером, около семи часов, после целого дня, проведенного вместе, он берет меня за локоть и притягивает к себе. Он хочет, чтобы я положила руку ему на голову.

— Ты не такая, как все, Чоинг, я всегда знал, что ты особенная. У тебя обычная внешность, но внутри тебя таится необычная, выдающаяся личность. Мне очень повезло, что у меня такая дочь, как ты.

Я ничего не отвечаю. Сейчас настал черед отца говорить. Смотрю на него пристально, словно глаза смогут удержать его и помешают уйти. А я вижу, что он уходит. Окруженный любовью.

— Спасибо тебе, Чоинг. Ты полностью исполнила свой долг. Я ухожу со спокойным сердцем.

Никакие слова не могут доставить мне больше удовольствия. Нельзя сказать, что я делала все только для того, чтобы однажды услышать их, но признание отца стало лучшим подарком для меня. Да, папа подарил мне жизнь, и я всегда понимала, что нахожусь перед ним в неоплатном долгу. Теперь мы квиты. Он уходит, но наши души ощущают лишь мир и покой. На следующий день я, полностью опустошенная, уезжаю из больницы. Я так устала, что не помню, какое сегодня число. Я только что потеряла отца. Он был одним из самых важных для меня людей; благодаря нему я стала той, кто я есть, — и вот он ушел. Человек, который на протяжении многих лет внушал мне страх, умер на моих руках, веря в мою любовь и отдавая мне свою любовь. Это красивый конец. У меня хорошая карма, и моя будущая жизнь пройдет в мире и благополучии.

Забирая машину с парковки, я смотрю на дату на стояночном талоне. Понедельник. Сегодня понедельник. От усталости я перестала следить за днями. Но только не отец. Мы, тибетцы, верим, что умереть в воскресенье — очень плохой знак. Отец решил умереть в понедельник. Ему удалось на четыре дня отсрочить смерть. Он ушел тогда, когда сам этого захотел. В свое время.

19

Сирота

После папиной смерти мама чувствует себя ужасно одинокой. Она даже переехала к моему дяде, потому что не могла оставаться в пустом доме. Я даю папиному брату денег для того, чтобы он заботился о маме как можно лучше. Она часто приглашает друзей, разговаривает с ними, но я вижу, что на сердце у нее неспокойно. Я пытаюсь ее развлечь, много шучу, говорю, что мы непременно найдем ей друга-мужчину, то есть стараюсь смехом прогнать грусть. Покупаю ей дорогие кремы для лица, мази, расчесываю волосы; забочусь о ней, как могу. Ее душа ранена, и я стараюсь вылечить хотя бы тело.

Однажды мы с мамой уезжаем в Дели, столицу Индию. Я никому (и в первую очередь маме) не говорила о том, что хочу отдать ей свою почку. Я сама, ни с кем не советуясь, приняла решение. Братья ничего не знают. Это мой выбор, он, кроме меня, никого не касается.

В Непале нет больницы, где занимаются пересадкой почек. Для этого надо обязательно ехать в Индию; такая поездка включает не только перелет и сопровождение, также надо найти, где жить, оплатить операцию и оправиться от нее. Мало у кого есть такие средства. К счастью, я могу себе это поз-водить. И к счастью, мои почки работают великолепно. В Дели врачи проводят комплексное обследование, делают множество анализов. Маме я сказала, что хочу показать ее другим врачам и узнать их мнение. Только два хирурга, старый и молодой, которые занимаются маминым осмотром, знают о моих планах. И однажды утром один из них, сияя улыбкой, заходит к ней в палату:

— Мадам, все отлично! Анализы великолепные, вам очень повезло. Мы сможем пересадить вам почку вашей дочери: как донор она вам полностью подходит!

— Подождите, о чем вы говорите? Какая почка?

Мама побледнела; она осуждающе смотрит на меня. Она тут же поняла все мои намерения — и они ей совсем не понравились.

— Ни за что в жизни! Лучше я умру! Никогда, слышите, никогда я не возьму почку моей Чоинг. Это последнее, чего я хочу в жизни…

Моя мама, обычно такая тихая и покладистая, взбунтовалась. Невозможно ее переубедить. Я повторяю снова и снова, что на поиски подходящего донора уйдут годы, но она твердо стоит на своем. Я ничего не могу сделать. Не заставлять же ее силой! Мы возвращаемся в Непал.

Но я так быстро не сдаюсь! В нашей стране есть настолько бедные люди, что они продают свои органы. Мне удается найти такого продавца-донора (не знаю, как правильно его назвать). Не то чтобы мне очень нравилась эта идея, но для того, чтобы спасти маму, я готова купить у кого-нибудь почку. По прошествии нескольких месяцев мы снова улетаем, на сей раз в Мадрас. Вроде бы все идет хорошо. Я уже начинаю мечтать, воображаю, как мы с мамой поедем в Америку — там, в Чикаго, живут наши родственники; в Германию, где у меня много друзей; во все святые места, которые нам захочется посетить. Я с радость смотрю на новую страницу жизни, где еще ничего не написано. Но врачи приносят нам плохие вести: мамино сердце устало, артерии сужены бляшками. Ей нужна ангиопластика, позволяющая расширить сужение сосудов. Ну что ж, ангиопластика — так ангиопластика. Пересадка подождет — у нас просто нет выбора. Мы должны держаться. Через пять месяцев после возвращения в Непал мы снова летим в Индию — на операцию. Третья попытка. Но на этот раз нет никакой надежды: мама слишком больна. «Ваша мать настолько слаба, что может не перенести операцию», — говорят мне врачи. До конца жизни придется делать ей гемодиализ, другого выхода нет. Я смотрю на врача так, будто он говорит на иностранном языке. Я просто не хочу его понимать. И совсем не хочу говорить маме правду. Я выдумываю какую-то нелепую ложь; мама сразу все понимает, но делает вид, что верит мне. Мы летим домой.

Мама тает буквально на глазах. Она настолько ослабела, что почти не может ходить без посторонней помощи. В самолете на обратном пути в Непал мне приходится водить ее в туалет. Мы запираемся в крохотной кабинке, я сажаю маму и поднимаю после того, как она справит нужду. Но как только я начинаю ее подтирать, остатки фекалий пачкают мне руку. Мама больше не может контролировать сфинктер заднего прохода. Не моргнув глазом, я вытираю ее и отвожу обратно в кресло, а потом возвращаюсь в туалет, чтобы отмыть руки. Когда прихожу из туалета, то вижу, как мама сидит, натянув плед под самый подбородок, словно нашкодивший ребенок, и чуть не плачет. Ей так стыдно, что она боится встретиться со мной взглядом.

— Прости меня, Чоинг, мне очень жаль…

— Почему?

— Тебе приходится делать такие неприятные вещи, это просто ужасно…

— Мама, не переживай ты так. Сколько раз ты делала то же самое, когда я была ребенком? Сколько раз ты мыла мою грязную попу? Сто, двести? И что, тебе было противно или неприятно? Неужели ты кривилась и отворачивалась? Нет… Сегодня пришел мой черед тебе помогать.