Земля обетованная - Обама Барак. Страница 26

В комнате было тихо. Марти улыбался. Валери разрыдалась. Я видел, как разные члены команды мысленно представляли себе это — приведение к присяге первого афроамериканского президента Соединенных Штатов.

Мишель смотрела на меня, казалось, целую вечность. "Ну, милый", — сказала она наконец, — "это был довольно хороший ответ".

Все рассмеялись, и собрание перешло к другим делам. Спустя годы те, кто был в зале, будут иногда упоминать об этой встрече, понимая, что мой ответ на вопрос Мишель был импровизированным изложением общей веры, тем, что запустило всех нас в то, что стало долгим, трудным и невероятным путешествием. Они вспомнят об этом, когда увидят, как маленький мальчик трогает мои волосы в Овальном кабинете, или когда учительница сообщит, что после моего избрания дети в ее классе в центре города стали лучше учиться.

И это правда: отвечая на вопрос Мишель, я предвосхитил то, как я надеялся, что даже заслуживающая доверия кампания сможет расшатать некоторые пережитки расового прошлого Америки. Но втайне я знал, что достижение этой цели означает и нечто более личное.

Если мы победим, думал я, это будет означать, что моя кампания в Сенат США не была просто глупой удачей.

Если бы мы победили, это означало бы, что то, что привело меня в политику, не было просто несбыточной мечтой, что Америка, в которую я верил, была возможна, что демократия, в которую я верил, была в пределах досягаемости.

Если бы мы победили, это означало бы, что я не один верил, что мир не обязательно должен быть холодным, непрощающим местом, где сильные охотятся на слабых, а мы неизбежно возвращаемся в кланы и племена, сопротивляясь неизвестности и прячась от темноты.

Если бы эти убеждения воплотились в жизнь, то моя собственная жизнь обрела бы смысл, и я мог бы передать это обещание, эту версию мира своим детям.

Когда-то давно я заключил пари, и вот настал момент расплаты. Я собирался переступить некую невидимую черту, которая неумолимо изменит мою жизнь, причем так, как я еще не мог себе представить, и так, как мне может не понравиться. Но остановиться сейчас, повернуть назад, потерять самообладание — это было неприемлемо.

Я должен был увидеть, как все это будет происходить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ДА, МЫ МОЖЕМ

ГЛАВА 5

Ярким февральским утром 2007 года я стоял на сцене перед Старым Капитолием штата в Спрингфилде — на том самом месте, где Эйб Линкольн произнес свою речь "Дом разделен", будучи членом законодательного собрания штата Иллинойс, — и объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост президента. При температуре ниже нуля мы опасались, что холод отпугнет людей, но к тому времени, когда я подошел к микрофону, на площади и прилегающих улицах собралось более пятнадцати тысяч человек, все они были в праздничном настроении, одетые в парки, шарфы, лыжные шапки и наушники, многие из них держали самодельные или предоставленные кампанией знаки OBAMA, их коллективное дыхание витало, как облака.

Моя речь, транслировавшаяся по кабельному телевидению, отражала основные темы нашей кампании — необходимость фундаментальных перемен; необходимость решения долгосрочных проблем, таких как здравоохранение и изменение климата; необходимость преодоления надоевшего вашингтонского партийного раскола; необходимость вовлечения и активности граждан. Мишель и девочки присоединились ко мне на сцене, чтобы помахать рукой ревущей толпе, когда я закончил, а массивные американские флаги, развешанные на соседних зданиях, стали впечатляющим фоном.

Оттуда мы с командой вылетели в Айову, где через одиннадцать месяцев состоится первое в стране соревнование за номинацию, и где мы рассчитывали на раннюю победу, которая поможет нам обойти более опытных соперников. На серии встреч в городских собраниях нас снова приветствовали тысячи сторонников и любопытствующих. За кулисами одного из мероприятий в Сидар-Рапидс я услышал, как ветеран политических операций в Айове объяснял одному из пятидесяти или около того национальных репортеров, которые следили за нами, что "это ненормально".

Глядя на кадры того дня, трудно не погрузиться в ностальгию, которая до сих пор владеет моими бывшими сотрудниками и сторонниками — ощущение, что мы начали волшебную поездку; что в течение двух лет мы поймаем молнию в бутылку и доберемся до чего-то важного и истинного в Америке. Но хотя толпы, волнение, внимание СМИ в тот день — все это предвещало мою жизнеспособность в гонке, я должен напомнить себе, что в то время ничто не казалось легким или предопределенным, что снова и снова возникало ощущение, что наша кампания сойдет с рельсов, и что в самом начале не только мне, но и многим, кто обращал на это внимание, казалось, что я не особенно хороший кандидат.

Во многом мои проблемы были прямым следствием того шума, который мы подняли, и ожиданий, которые с этим связаны. Как объяснил Экс, большинство президентских кампаний по необходимости начинаются с малого — "вне Бродвея", как он это называл; небольшая толпа, небольшие площадки, освещаемые местными сетями и небольшими газетами, где кандидат и его или ее команда могли проверить реплики, сгладить перегибы, совершить падение или пережить приступ страха перед сценой, не привлекая особого внимания. У нас не было такой роскоши. С первого дня я чувствовал себя как в центре Таймс-сквер, и под светом прожекторов моя неопытность проявилась.

Больше всего мои сотрудники боялись, что я сделаю "ляп" — выражение, используемое в прессе для описания любой неудачной фразы кандидата, которая показывает невежество, невнимательность, нечеткость мышления, бесчувственность, злобу, хамство, лживость или лицемерие, или просто считается достаточно далекой от общепринятой мудрости, чтобы сделать кандидата уязвимым для нападок. Согласно этому определению, большинство людей совершают от пяти до десяти ляпов в день, и каждый из нас рассчитывает на терпение и добрую волю своей семьи, коллег и друзей, которые заполнят пробелы, поймут нашу мысль и в целом будут считать нас лучшими, а не худшими.

В результате, мои первоначальные инстинкты были направлены на то, чтобы отмахнуться от некоторых предупреждений моей команды. Например, когда мы ехали на конечную остановку в Айове в день объявления, Экс поднял взгляд от своего справочника.

"Знаешь, — сказал он, — город, в который мы едем, произносится как "Ватерлоо".

"Верно", — сказал я. "Ватерлоо".

Экс покачал головой. "Нет, это Ватер-лу. Не Ватер-лу".

"Сделай это для меня еще раз".

"Ватер-лу", — сказал Экс, его губы сжались.

"Еще раз".

Экс нахмурился. "Ладно, Барак… это серьезно".

Однако не потребовалось много времени, чтобы понять, что как только вы объявили о выдвижении своей кандидатуры на пост президента, обычные правила речи перестали действовать; микрофоны были повсюду, и каждое слово, вылетающее из ваших уст, записывалось, усиливалось, тщательно изучалось и препарировалось. На городском собрании в Эймсе, штат Айова, во время первого тура после объявления, я объяснял свое несогласие с войной в Ираке, когда я небрежно сказал, что непродуманное решение администрации Буша привело к тому, что более трех тысяч жизней наших молодых солдат были "потрачены впустую". Как только я произнес это слово, я пожалел об этом. Я всегда старался проводить различие между своими взглядами на войну и признательностью за жертвы наших военнослужащих и их семей. Лишь несколько печатных изданий заметили мою оплошность, и быстрое "mea culpa" сгладило все разногласия. Но это было напоминание о том, что слова имеют иной вес, чем раньше, и когда я представил, как моя неосторожность может повлиять на семью, все еще скорбящую о потере любимого человека, мое сердце сжалось.