Культурные истоки французской революции - Шартье Роже. Страница 7

Этот постулат нас уже не удовлетворяет. Распространение идей не предполагает послушного следования им: в ходе восприятия усвоенное всегда изменяется, переосмысляется, обостряется. Общественное мнение ни в коем случае не является всеприемлющим, это не мягкий воск, которому можно придать любую форму; передача идей или культурных моделей — всегда активный творческий процесс. Что же касается текстов, то они не обладают постоянным, единственно возможным значением, их существование в том или ином обществе порождает подвижные, множественные, противоречивые интерпретации. Таким образом (в противоположность тому, что думал Морне), нельзя отделять распространение новых идей, понимаемое как постепенное завоевание ими все более широких слоев общества, от того, что является самим объектом этого распространения: от свода учений и принципов, которые, по мнению Морне, возможно, а по нашему убеждению, невозможно описать независимо от их усвоения. С другой стороны, «всеобщее общественное мнение» — не трансисторическая категория, применимая, посредством конкретизации, к любой эпохе. Как идея и как структура оно сложилось в определенной исторической ситуации из высказываний и практик, которые обусловливают его своеобразие. Таким образом, вопрос не в том, чтобы узнать, приветливо или враждебно встречало общественное мнение философский дух, а в том, чтобы понять, почему в XVIII веке в обществе и в умах в какой-то момент появилась новая реальность — общественное мнение.

Глава 2.

ОБЩЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

Чтобы подойти к тому, из чего складывалось в XVIII веке понятие общественного мнения, мы обратимся к классической книге Юргена Хабермаса «Strukturwandel der Offentlichkeit» [7] (во французском переводе названной «Общественное пространство») {28}. Конечно, прочтение наше до какой-то степени будет и интерпретацией текста. Хабермас твердо убежден: в середине века, местами чуть раньше, местами чуть позже, появляется «общественно-политическая сфера», называемая также «общественно-буржуазной сферой» и имеющая двоякую характеристику. С точки зрения политической она обозначает пространство дискуссий и обменов, не испытывающее давления со стороны государства (т.е. пространство, находящееся вне «сферы государственной власти»), пространство, где осуществляется критика действий правительства и основ государственной власти. С точки зрения социологической она отличается и от придворных кругов, которые принадлежат к области государственной власти, и от народа, который не имеет возможности ни критиковать, ни обсуждать: именно в связи с этим ее можно квалифицировать как «буржуазную».

Общественно-политическая сфера

Общественно-политическая сфера, которая возникла непосредственно из сферы общественно-литературной, опирающейся на салоны, кофейни, газеты, отличается несколькими важными чертами. Во-первых, это пространство, где частные люди публично пользуются собственным разумом: «Общественно-буржуазная сфера может быть прежде всего понята как сфера частных лиц, образующих некую общественность» {29}. Таким образом, появление новой формы «общественности», которая отныне может быть присуща не только государственной власти, находящейся у всех на виду и прославляемой, тесно связано с образованием сферы частной жизни, включающей в себя, наряду с узкосемейными связями, как гражданское общество, которое возникает при обмене товарами и услугами, так и пространство, где осуществляется критика и «публичное рассуждение».

Таким образом, процесс развития различных форм частной жизни, который характеризует западные общества между концом Средневековья и XVIII веком, не надо связывать исключительно с уходом личности в разного рода объединения (супружеский союз, семья, круг друзей, светское общество, ученые общества), позволяющие ей укрыться от давления и надзора государства и его администрации. Вне всякого сомнения, «частное лицо» в корне отличается от «общественного» тем, что никак не соприкасается с властью и умещается на пространстве, не подчиняющемся государю. Но именно эта независимость делает возможным и мыслимым образование новой «общественности», в основе которой лежит общение между «частными» лицами, свободными от обязанностей перед государем.

Такое общение предполагает, что его участники от природы равны. Поэтому в общественно-политической сфере нет классовых и сословных различий, лежащих в основе иерархического общества. В обмене суждениями, в критике, в столкновении мнений a priori устанавливается равенство личностей, различия же между ними определяются разве что их доводами, которые могут быть более или менее последовательными и убедительными. Дроблению организованного порядка на множество социальных групп новая общественная сфера противопоставляет однородное и единое пространство, распределению власти в строгом соответствии с унаследованной от предков шкалой условностей — общество, не признающее иных различий между людьми, кроме тех, которые оно само и установило.

Публичному рассуждению, осуществляемому частными лицами, невозможно поставить никаких преград, ему невозможно закрыть доступ ни в одну область. Непререкаемый авторитет религиозной или политической власти уже не сдерживает критическое суждение разума, как он сдерживал сомнения Декарта. С появлением новой общественно-политической сферы стирается установленное автором «Рассуждения о методе» разделение на несомненные истины и непоколебимые убеждения, с одной стороны, и на мнения, которые мы имеем право подвергать сомнению, — с другой. Первая из максим — «правил морали, составленных наперед», — заключается для Декарта в том, чтобы «повиноваться законам и обычаям моей страны, неотступно придерживаясь религии, в которой по милости Божией я был воспитан с детства» {30}. Отсюда главное различие: не затрагивая «истин религии, которые всегда были первым предметом моей веры, я счел себя вправе избавиться от остальных своих мнений» {31}, — говорит Декарт. В общественном же пространстве, образовавшемся столетие спустя, нет никаких «остальных» мнений, потому что отныне ни одна область мысли и деятельности не является заповедной и недосягаемой для критического суждения.

Это критическое суждение выносят институты, которые возвели публику в ранг инстанции, осуществляющей эстетическую критику: салоны, кофейни, клубы, периодические издания. Эта общественность, которая нарушает монополию традиционных авторитетов (королевского двора, признанных академий, известных знатоков) на оценку художественной продукции, одновременно расширяет и сужает круг участников. Расширяет, потому что благодаря многочисленным связующим звеньям — в частности, газетам, — создается критическое сообщество, включающее «всех частных лиц, которые в качестве читателей, слушателей или зрителей, при наличии у них имущества и культуры, в состоянии определять круг тем для обсуждения» {32}. Ссужает, потому что не все обладают «имуществом и культурой», и самая большая часть населения, лишенная условий, которые позволяют «частным лицам публично пользоваться разумом» {33}, остается в стороне от политических дебатов, в которые перерастает литературная критика.

Именно это сужение, не допускающее к участию в политике большую часть населения, придает такую важность спорам, которые велись на протяжении XVIII века о понятии представительства. Исключенный из общественно-политической сферы по причине своей «литературной» ущербности, народ все-таки должен быть в ней каким-то образом «представлен»; его представителями должны стать те, чье призвание — опекать народ и говорить от его имени то, что он не в состоянии выразить сам. Поэтому все политические высказывания, затрагивающие вопросы власти в обществе, каждое на свой лад, развивают теорию представительства. Вслед за Китом М. Бейкером можно выделить три типа представительства: абсолютистский, согласно которому король — единственно возможный представитель королевства, разделенного на классы, сословия и гильдии; судебный, при котором выразителями народного одобрения или несогласия выступают парламенты; административный, когда интересы общества представляют муниципальные и провинциальные собрания, исповедующие в качестве основополагающего принципа уже не сословные привилегии, а пользу, приносимую обществу (т.е. имущественное положение) {34}. Эти три противоположных и взаимоисключающих типа представительства сходятся в одном: власть принадлежит (или должна принадлежать) правительству и государству. В отличие от них новое общественное пространство выдвигает другой тип представительства, который отвергает понятие о каких-либо представительных органах (независимо от типа представительства: монархического, парламентского или административного) и постулирует существование единодушия, обозначаемого категорией общественного мнения и сполна представленного теми, кто способен стать его глашатаями: просвещенными людьми.