Князь Барбашин 3 (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович. Страница 5

Когда в 1514 году выходец из влиятельной бранденбургской патрицианской семьи Иоганн Бланкенфельд занял епископскую кафедру в Ревеле, мало кто догадывался, как далеко может пойти этот честолюбивый и целеустремлённый человек. Но спустя всего четыре года он, оставаясь на прежней должности, стал ещё и главой Дерптской епископии, которая, помимо обширного владения между Чудским и Вирзейским озёрами, включала в себя управление церковными делами в орденских землях западной части Ливонии. Однако и этого ему показалось мало, так что он нацелился на самый главный приз в виде кафедры рижского архиепископа. Умело воспользовавшись ситуацией в стране, он в 1523 году стал сначала коадъютором рижского архиепископа, а после кончины последнего в конце июня 1524 года и новым главой епархии.

И тут рижане отказалась признавать нового архиепископа своим сюзереном.

Что же, господа горожане, не на того человека вы напали: он готов был принять этот вызов, даже если ему придётся пойти против магистра! За ним стоял Святой Престол в лице папы Климента VII, а также возможная поддержка со стороны императора Карла V, который был приверженцем католичества, а города Ливонии как раз поразила зараза ереси.

Да, Реформация из Германии и Северной Европы докатилась до Ливонии уже в 1522 году, найдя себе массу пламенных сторонников среди бюргерства, и даже дворян, которые увидели в новом учении возможность ослабить над собой власть ландсгеров и захватить церковные земли. Быстро распространявшиеся по орденским землям памфлеты и листовки с доводами и контрдоводами оппонентов дали людям острое и беспрецедентное ощущение участия в широкой дискуссии. Грамотные читали памфлеты неграмотным, спорили о них в кругу семьи, с друзьями, в гостиницах и тавернах. В столкновении мнений участвовали представители разных сословий и профессий. А вскоре зараза лютеранства выплеснулась и за городские стены.

Церковь на все писания Лютера давно уже наложила запрет, а все его печатные издания подлежали сожжению, но в ливонских городах эту норму исполнять не собирался никто. Наоборот, в августе 1522 года всё тот же рижский рат, вдохновлённый диспутом, устроенном Андреасом Кнопкеным с францисканскими монахами в церкви Святого Петра, попросил Мартина Лютера разъяснить рижанам основы своего учения. А уже в октябре-ноябре своим решением назначил двух церковных проповедников Сильвестра Тегетмейера и Андреаса Кнопкена пастором в собор Святого Якоба и архидиаконом церкви Петра. И это был прямой вызов устоям, потому что никто, кроме Домского капитула, не имел право назначать людей на столь высокие церковные должности, и в особенности этой прерогативы не было у светских властей города.

В следующем, 1523 году, сторонники учения Лютера разрушили францисканский монастырь в Газенпоте. А этим летом рижский рат и бюргерство и вовсе решили создать новое церковное учреждение и выбрали с этой целью верховного пастора, в сферу обязанностей которого входила забота о чистоте проповедей и ведение кадровой политики новой церкви, и который должен был вершить суд независимо от совета и церковной общины.

Чувствуя, как из-под его ног одна за другой рушатся опоры, Бланкенфельд попытался найти поддержку среди соседних государей. Первоначально он обратился к польскому королю, как исповедующему ту же религию и который считался одним из официальных протекторов Рижского архиепископства. Но Сигизмунд пока молчал, и архиепископ решил, что обратить свой взгляд на восток будет вовсе не лишним. Тем более, что он уже состоял в переписке с псковским дьяком Мисюрь-Мунехиным.

Она началась не на пустом месте. Будучи ландесгерром Ливонии, Иоганн Бланкенфельд осуществлял свою политическую деятельность в системе русско-ливонских отношений и по мере сил поддерживал с Псковом и Москвой добрососедские отношения, всегда помня о целях Святого престола в отношении восточного соседа. А они были грандиозны! Давней мечтой пап было найти в лице Руси союзника в войне против османов и одновременно добиться признания примата папы Русской церковью.

К сожалению, ближайшие соседи Руси видели в ней для себя либо источник для порабощения, либо источник опасности. Даже сам Иоганн вынужден был использовать подобные взгляды, когда под эгидой героической борьбы Тевтонского ордена против русских и татар, добивался от папы Льва Х подтверждения привилегий для ордена в 1514 году, а на следующий год - разрешения на проведение трехлетней кампании по продаже индульгенций всё так же на благо ордена. И при этом в меру всех сил опровергая в Риме слухи, будто бы магистр Альбрехт собирается вместе с великим князем воевать против Сигизмунда, хотя, как раз это магистр и собирался делать.

С псковским управителем он познакомился ещё в 1518-1519 годах, когда выступал посредником в дипломатических сношениях между Альбрехтом фон Бранденбургом и Василием III. Дьяк оказался интересным собеседником, обладавшим широким кругозором. Хотя дела вёл умело и достаточно жёстко, так что сумел даже выбить у него расширенные права на рыбную ловлю для своих людей, в ущерб жителей Дерпта.

И хотя связываться с русскими Бланкенфельду хотелось в последнюю очередь, но если польский король откажет в своей поддержке, то ему останется либо тихо исчезнуть с политической арены, либо выбрать новых союзников.

Подобрав с пола отброшенное письмо, архиепископ вновь перечитал его содержимое, после чего вернулся за стол, и, обмакнув перо в чернильницу, стал писать уже своё послание, даже не догадываясь, какую цепную реакцию он запустит этим своим решением...

*****

Со времён крымского погрома прошло уже изрядно времени, и столица постепенно залечила полученные тогда раны, по крайней мере, видимые взгляду. При этом кроме восстановления порушенного, были проведены и кое-какие изменения в городском хозяйстве.

Так градостроителями была, наконец, предпринята попытка хоть как-то распланировать московские улочки, определив для них единую ширину в 12 саженей, а для переулков по 3 сажени. Эти переулки, кстати, появились самым простым образом - протаптыванием дорожек между дворами. Они почти никогда не были прямыми, но их кривизна была одной из противопожарных мер, предпринимаемых правительством. Кроме того, на каждом перекрёстке, для тушения пожаров, поставлены были бочки с водой, наполняемость которых была возложена на самих уличан, как очередная повинность.

Ну и как уже не раз говорилось, к настоящему времени на территории посада почти не осталось дворов ремесленников, а им на смену пришли дворы бояр, богатых купцов - "гостей" и дворян, из тех, у кого хватило денег на столичное житьё. И всех их очень не устраивало то, что в случае опасности они должны были, бросив всё, спасаться в Кремле. А потом возвращаться на пепелище и отстраивать всё заново. Так что они (и Андрей в их числе, как тоже имеющий двор на посаде, пострадавший от недавнего погрома) обратились с челобитной к государю, дабы повелел тот оградить их место жительства от внешнего ворога стеной. И Василий Иванович не оставил то челобитье без ответа, тем более, что появление "лишних" денег в казне позволяло приступить к фортификационным работам куда раньше, чем в андреевом прошлом-будущем.

Оттого, уже в 1523 году по восточной границе посада был прорыт глубокий ров и насыпан вал, а уже в этом началось и строительство кирпичных стен с башнями, вновь получивших в народе негласное прозвание "Китай-город". Руководил постройкой новой линии укреплений всё тот же итальянский зодчий Петрок Малый, что этим занимался и в иной реальности.

И вот весь этот строительный бум превратил и без того не тихую Никольскую в настоящее вавилонское столпотворение. И только осознание нужности проводимых мероприятий не позволяло княжескому раздражению прорываться наружу, когда он, под бой седельного тулумбаса, возвращался к себе домой. Впрочем, положа руку на сердце, и его вклад в общую сумятицу тоже был не мал. Как-никак, а задумал князь на родном районе аж целых два строительства. Первое - для душеспасения, а второе для будущего.