Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ) - Бобылёва Дарья. Страница 12

***

Его мысли то и дело возвращались к частице монады, которая была изъята, запечатана в склянку из уранового стекла и теперь находилась где-то в хранилище Начальства. Эту рутинную процедуру по подчинению легких духов иногда сравнивали с удалением когтей и клыков у цирковых зверей, однако тут все было сложнее. Разделенные части тянуло друг к другу, и тот, кто владел склянкой, владел и монадой: мог в любое время вызвать ее в телесную оболочку, перемещать из одного кадавра в другого при должной сноровке — для этого, разумеется, требовалось обучение — и, если между ним и духом установлена достаточно прочная психическая связь, мог отдавать ему разнообразные приказы. Даже покинув свою тюрьму из плоти, монада была не в состоянии вернуться в мир духов, пока часть ее остается в мире людей. Как рассказывал господин Канегисер, такому калечному духу оставалось лишь влачить жалкое бестелесное существование рядом с тем местом, где хранилась склянка. «Как бабочка на булавке, пригвожденная к листу бумаги с латинским названием, лишенная самой своей летучей сути и внесенная в определитель», — думал он и сердился: почему опять бабочки…

Ему долгое время было неловко расспрашивать ее о перенесенной операции, в которой чудилось что-то очень личное и унизительное. Но как-то, во время ни к чему не обязывающей беседы, он все-таки не выдержал и поинтересовался, ощущает ли она какие-то последствия изъятия частицы.

— Да, — теребя краешек газеты, ответила она. — Представьте, что из вашего нутра вырвали что-то важное… То, что стучит, — оно важное?

— Это сердце, без него нет жизни.

— Представьте, что у вас вырвали сердце… и где-то там оно продолжает болеть. — Она помолчала, гладя кончиком пальца портрет красавицы в шляпке. — Я… я Матильда. Вы сами сказали. Она жива — и я жива. Но это уже не жизнь. Без красоты и без будущего. Я — Матильда.

— Матильда, — повторил он и окинул ее внимательным взглядом, как будто примеряя.

В отчетной беседе он с плохо скрываемой радостью сообщил господину Канегисеру, что психическая связь, несомненно, установлена.

— Кажется, моя монада… — начал он и осекся, сам пораженный случайно проскочившим притяжательным: моя монада, моя подопечная, моя раба. — Она… она выбрала имя.

— Великолепно. Самое время вывести ее в свет. — И господин Канегисер указал на вечернюю улицу, по которой прогуливались пары и зеленщик катил свою тележку.

«Вы спятили», — чуть не ответил Хозяин, но вовремя успел прикусить кончик языка.

***

Со стороны это, должно быть, выглядело забавно: трое молчаливых мужчин самого серьезного и даже угрюмого вида вели по улице девочку в коротком пальто и тупоносых туфельках. Справа от Матильды шел он, слева — господин Канегисер, а замыкал шествие помощник Иеремия. Трудно было представить себе прогулку более унылую, чем их хождение осторожно расширяющимися кругами вокруг здания конторы. Но Матильду она привела в восторг. Придерживая свою шляпку с розовой лентой, она вертела головой по сторонам и постоянно останавливалась, восхищенно пожирая глазами то дерево, то собачку, то само солнце — и тогда слезы ручьями бежали по ее пылающим щекам.

Чем дальше они отходили от конторы, тем больше оживала Матильда — и он, поначалу объяснявший это благотворностью свежего воздуха и новых впечатлений для всякого существа, вспомнил слова господина Канегисера о том, чем питаются монады. Мясник в грязном фартуке, белокурая дама, ведущая за руку мальчика в берете, умильная пожилая пара, мопс, которого они выгуливают, — от каждого Матильда отщипывала понемногу, становясь живее и веселее. Vis vitalis [2], аристотелевы энтелехии, прана индийских йогов, магнетические флюиды Месмера или, если совсем по-простому, жизненные силы материальных существ — вот что было теми молочными реками и кисельными берегами, которые манили легких и тяжелых духов в этот безумный расколотый мир.

Но ведь она берет совсем по крошке, думал он. От них не убудет, а моя монада поправится, сколько можно морить ее голодом и держать на строгой диете из специально обученных служащих конторы и второжителей… Молоденькая фрау с хорошо заметным под клетчатым пальто раздутым животом пошатнулась и, бледнея, схватилась за локоть своего всполошившегося супруга, а Матильда запрыгала на месте, указывая на летящего в небе воздушного змея.

— Вам еще предстоит научить ее есть с меньшей жадностью и пользоваться столовыми приборами, — заметил господин Канегисер.

— Пусть этим занимаются более узкие специалисты, — усмехнулся он. — Сноходец укрощен и допущен к прогулкам. Мавр сделал свое дело, мавр отправляется на боковую.

— Я же рекомендовал вам взять отгул и отоспаться.

Не мог же он ответить правду: что в пансионе он теперь считал часы до новой встречи со своей воспитанницей, ночи напролет составлял планы дальнейших разговоров с ней и даже Леночка как-то с волнением шепнула, что ему стоит хоть иногда выныривать из омута страстей. Кропотливое выстраивание психической связи с чуждым существом из непостижимого мира, завоевание безусловного доверия этого существа, своего рода искушение и обольщение духа человеком, внушение ему сочувствия к материальному — все это завораживало. Монады больше не казались ему бесами, вызывающими метафизическое омерзение, — освободившись от львиной доли предубеждений, теперь он считал их скорее кем-то вроде инопланетян, мода на которых, впрочем, наступит значительно позже.

— Она все-таки нашла способ прицепиться и к вам, — резюмировал господин Канегисер.

Матильда пробежалась по всем окрестным улицам, пыталась забраться на дерево, чтобы изучить раскрывающиеся почки, — Иеремии пришлось опустить для нее ветку, — уронила шляпу в лужу, получила комплимент от большой уютной женщины, которая спросила, кого из своих троих дядюшек süßes Kind [3] любит больше. А потом застряла перед витриной магазинчика, торговавшего сомнительного вида безделушками. Она очень хотела внутрь, возбужденно указывала пальцем на бусы и кольца, но «дядюшки» решили не поощрять в чистом духе такое откровенное мещанство.

— Дойдем лучше до кондитерской, — сказал Хозяин, заворачивая за угол. — Если будешь хорошо себя вести, купим тебе крендель или этот их круглый пончик с вареньем…

Не успев договорить, он боковым зрением заметил зияющую пустоту на том месте, где только что была мышастая макушка. В следующее мгновение послышались начальственный окрик господина Канегисера и топот его помощника. Иеремия помчался вперед по улице, Хозяин — назад. Сам господин Канегисер с несвойственной ему суетливостью заметался, расспрашивая прохожих, не видели ли они девочку, вот такого роста, русая, под мышкой несла грязную шляпу… Все испуганно качали головами, охали, советовали подождать до вечера — сама придет, когда проголодается, — или обратиться в полицию. Матильда, только что чинно прогуливавшаяся под надежной охраной, буквально растворилась в воздухе.

— Что ж, — господин Канегисер зажег папиросу и привалился спиной к стволу старой липы, — надо уметь признавать поражения.

— У Иеремии часом нет талантов к розыску себе подобных?

— Ерема примитивный элементаль… Он был бы полезен лишь в том случае, если бы мерзавка утопла или заблудилась в тумане.

— Что ж, остается ждать Начальства и молиться. Вы еще помните молитвы?

— Начальство не осведомлено о нашей прогулке. — Господин Канегисер глубоко затянулся и выпустил дым в яркое мартовское небо. — Это было целиком и полностью мое самоуправство.

— Но…

— Она снилась мне. Она даже не была собою, она была тоской, от которой становилось нечем дышать. Каждую ночь я сидел вместе с ней взаперти безо всякой надежды… А тут такая погода пропадает.

Лицо господина Канегисера озарила виноватая мальчишеская улыбка, и на мгновение всезнающий наставник по духовидению превратился в растерянного юнца.

— Я слышал, из бывших духовидцев получаются отменные кадавры для особо ценных монад. Некоторые свойства тела сохраняются и после изгнания души.