Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ) - Бобылёва Дарья. Страница 35

***

Хозяин считал, что дыры в ткани реальности дверями зовут из своеобразного суеверия: мол, назову это дверью — значит смогу через нее пройти. Господин Канегисер некогда предлагал для них термин «бездны», но Начальство почти все его личные нововведения отвергало. Впрочем, в последние годы и в начальственных документах стало чаще мелькать вновь вошедшее в моду слово «порталы», тоже предполагавшее функцию перемещения. На деле же эти двери существовали не для переходов, а сами по себе, как провалы в грунте или завихрения воздушных потоков. Многие были губительны для материальных существ — их скручивало, переламывало, разрубало внезапно захлопнувшимся порталом, вышвыривало в пространства, где невозможна телесная жизнь. Иные двери будто охотились на обитателей человеческого мира, возникая неожиданно, как муравьиный лев на дне песчаной воронки, и пожирая притянутую странностями жертву. Обыкновенно земля вокруг таких дыр была усеяна костями, словно здесь пировала стая бездомных собак.

Портал, ведущий в многоэтажку, был вполне гостеприимен, да и кадавры слабо ощущали боль. Выкатившись на ледяной пол, Весна, Шмидт, Андрюша и Матильда какое-то время не спешили подниматься не из-за тягот перехода, а скорее потому, что заиндевевшая плитка приятно холодила стянутую солнечными ожогами кожу.

— Ворю-ю-юги…

Весна вскочила, наставив на тяжко ступающую фигуру крохотный дамский дерринджер. На землеройке было много слоев одежды, и самая верхняя шуба уже не сходилась на груди, обнажая толстый пуховик, поэтому Весна целилась в обрамленное вязаной шапочкой лицо. Чуть ниже на лестнице топталось еще несколько землероек, в запавших глазах тлела угрюмая ненависть к потенциальным похитителям их сокровищ.

— Жу-у-улики…

— Не надо… — Между Весной и землеройкой неожиданно возник Шмидт — длинный, смущенный и скорбный, точь-в-точь первокурсник, не выучивший билет и все-таки решившийся отвечать наобум. — Он же умрет. Он и сейчас умирает. Их бросили сюда, не спросив. Дали жизнь, раздразнили — и тут же начали ее отнимать. А к жизни ведь привыкают. Это так несправедливо, так грустно. Так… — Шмидт легко коснулся ладонью лба землеройки, которая тем временем приблизилась на расстояние вытянутой руки, — …страшно.

— Страшно! — завопила, отпрянув, землеройка.

Ее лицо, небритое, покрытое пятнами обморожений лицо мужчины средних лет, приобрело осмысленное и испуганное выражение, словно он, очнувшись от полудремы в вагоне метро, вдруг осознал, что забыл выключить дома утюг. Мужчина с воплями бросился бежать по лестнице, задевая толпившихся там других землероек. Те, кого он коснулся, тоже принялись орать, размахивая руками, толкая друг друга и умножая беспричинную панику:

— Страшно! Страшно! — и кинулись вслед за ним вниз.

Спустя пару минут топот и многоголосый крик ужаса объяли всю многоэтажку, разрастаясь полным отчаяния крещендо. Шмидт стоял посреди лестничной клетки и плакал, утирая нос кулаком. Андрюша подошел и, встав на цыпочки, отвесил ему легкий подзатыльник:

— Ты чего, юнкер! Товарищ второжительница велела больше так не делать!

— Я не буду, — всхлипнул Шмидт. — Я против насилия…

Многоэтажка продолжала гудеть от воплей, пока монады спускались по лестнице, но ни одна землеройка больше не посмела к ним приблизиться. Те немногие, кто не попрятался в квартирах, рыдали и убегали, едва завидев непрошеных гостей. Матильда немного позавидовала Шмидту. Даже в лучших ночных кошмарах ей не всегда удавалось добиться такого интенсивного и продолжительного страха. Крумы буквально фонтанировали отчаянием, тратя на него все свои жизненные силы, и монады успели неплохо подкрепиться, прежде чем выбрались из многоэтажки на пустырь. Как только шедшая последней Матильда спустилась с крыльца, раздался оглушительный металлический скрежет, и многоэтажка за их спинами пропала. Не растворилась в воздухе, а словно выключилась — вот ее, полусъеденную тошнотворной воронкой портала, показывали, а вот перестали, как по нажатию некой тайной кнопки, и остался только пустырь с лопухами, бурьяном и бабочками-лимонницами.

На месте халабуды пророка Юрия темнело свежее пожарище. Вокруг были рытвины, словно это место, до того как сжечь, пару раз объехали на тракторе. Матильда замедлила шаг, разглядывая почерневшие доски и пятна оплавленного пластика, а потом краем глаза заметила движение в небе. Там пронеслась стайка отливающих металлом шаров, загадочные объекты летели на север быстро и целеустремленно.

У входа в метро все надели маски — те самые, тоненькие, бесплатные, которыми некогда запасся Славик. Все еще удрученный Шмидт задумчиво прошелся вдоль размашистой надписи на асфальте, измеряя ее шагами. «НЕБО ВРЕТ», — гласила надпись.

Матильда остановилась у стеклянных дверей, ожидая, что кто-нибудь из спешащих крумов раздраженно бросит: «Да проходи уже», но дверь перед ней галантно распахнул Андрюша.

— До сих пор веришь в эти суеверия? Двадцать первый век на дворе и это даже не человеческое жилье! — Он призывно махнул свободной рукой Шмидту. — Юнкер у нас тоже суеверный, товарищ второжительница для него все двери рунами исписала, а он все равно вечно на пороге топчется…

Выяснилось, что маски в метро уже не носят. Соседи по эскалатору косились на монад с веселым недоумением, кто-то даже хихикал. Матильда первой сдернула нежно-голубой лоскуток с носа:

— Как же быстро у них все меняется!..

— Нам не понять, — печально откликнулся Шмидт.

Под предводительством жадно принюхивающегося Андрюши они довольно долго метались с ветки на ветку, путаясь в переходах и то и дело оказываясь в самой гуще толпы, которая сосредоточенно шла в противоположном направлении. Предложение сразу поехать в «Почту духов» Андрюша отверг, заявив, что в той стороне он Матильдину склянку не чует. Интересно, как я для него пахну, подумала Матильда и по древней человеческой привычке, которую переняла уже давно, понюхала украдкой подмышку кадавра. Кадавр пропах пылью и папиросами Варвары Спиридоновны.

На одном из перегонов поезд остановился в тоннеле. Сначала пассажиры старательно не обращали на это внимания, продолжая смотреть в экраны телефонов и дремать, но потом стало совсем тихо, только из чьих-то наушников зудела музыка, и люди начали беспокоиться. Они смотрели на стены, на динамики, ожидая объявления машиниста, переглядывались, ища у соседей поддержки в своем растущем недовольстве поведением поезда. Пышная женщина обмахивалась сложенной газетой, и в спертом воздухе покачивалась половина заголовка: «Этой ночью шары снова…» — что «снова», осталось тайной.

Несмотря на то что все механические шумы стихли, вагон дрожал ощутимой дрожью, которая как будто шла от самой толщи земли вокруг.

— Мам, мам, а если ихний шар налетит на наш поезд, кто победит? — громко спросил сидевший напротив монад мальчик.

— Не ихний, а их, — строго поправила мама.

— Поезд отправляется! — раздался под потолком полный плохо скрываемой радости голос машиниста, и двигатели снова загудели.

***

Над выходом из метро, в ясном небе с полупрозрачными мазками облаков, величественно плыл горящий дирижабль. Огонь неторопливо расцветал на его обшивке пышными рыжими георгинами, и клубы густого дыма оттеняли их, подчеркивая яркость. Лепестки пламени уже подбирались к изображенному на боку дирижабля холеному лицу пожилого мужчины, который смотрел вниз с отеческой укоризной.

Но он почти не встречал ответных взглядов. Люди спешили по своим делам, покупали в киосках газеты и мороженое, разговаривали по телефону, и только монады да какой-то местный пьяница, задрав головы, любовались невиданным зрелищем, а пьяница еще и приветственно махал горящему дирижаблю рукой. На асфальте у киосков белела все та же огромная надпись: «НЕБО ВРЕТ».

***

Держатель кассы взаимопомощи торговал овощами на Гречневом рынке. Он разместился на втором этаже, под витражом, на котором ликующие земледельцы собирали щедрый урожай, подыгрывая себе на лютнях. Немногочисленные дневные посетители вертелись у его прилавка, нюхали яблоки, встряхивали влажные пучки зелени, но особо ничего не покупали, только тихо и почтительно переговаривались с продавцом. Держатель кассы восседал на груде мешков и баулов в широкой красной рубахе, сам похожий на спелый, мясистый помидор.