Наследник (СИ) - Старый Денис. Страница 48

Ранее я посчитал, что девушка еще до конца не созрела, чтобы выносить ребенка без последствий. Но прошел год, Катэ еще больше расцвела и теперь можно подумать о наследнике. Если я об этом не подумаю, то, не дай Бог, задумается кто-то иной, какой-нибудь Сережка Салтык.

- Ваше Высочество, это немыслимо! – говорил разбитым в кровь ртом Сергей Салтыков.

- Я к Вашим услугам, сударь, - сказал я и жестом приказал отпустить руки обольстителю. – Вы мне назовете мне имена, кто надоумил Вас начать ухаживание за Великой княгиней, и перестанете гнусно распространять слухи о вашей амурной победе. Тогда я посчитаю, что все кончено и оставлю Вас при себе, все же Вы мой камердинер. Иначе не помогут и искренне мной уважаемые члены Вашей фамилии.

Я понимал, что делаю неправильно, что это нарушение всякого этикета, варварство чистой воды, но у меня же просыпается кровь Петра Великого, вот пусть и думают, правильно ли то, что современная идеология России идеализирует моего деда. Он-то и бороды рубил, и лупцевал своих ближних от души, с оттяжкой.

Хек! – я пробил по печени Сережки, чтобы не смел наставлять мне рожки.

- Я сам этого захотел, но надоумил меня человек Бестужева, - прохрипел Салтыков.

- Вот и хорошо, - унизительно для оппонента, я погладил того по голове. – Первое – Вы говорите о женской добродетели Екатерины Алексеевны, каетесь на исповеди в Казанском соборе, после работаете у меня верой и правдой. Если об этом разговоре кто-либо узнает, либо лишняя царапина появится у моих казаков, я найду для Вас порцию белладонны, или лично прирежу. На людях и я стану Вам благоволить. И женитесь на Матрене Балк, она хорошая девица, да и подарок от нас с Великой княгиней будет достойный.

Салтыков кивал, словно болванчик, соглашаясь на все, а я огорчался этому факту. Он либо сломлен и такой помощник мне не нужен, либо соглашается с камнем за пазухой, который метнет в мою сторону при первой возможности.

Салтыков быстро развернулся и уже в дверном проеме сделал вежливый поклон. Ушел. Я же стал раздевать взглядом свою жену.

- Катэ, никто, кроме тебя, но и ты должна понимать – муж вернулся с долгого похода. Наградите, сударыня, лейб-гвардейского драгунского полковника своим вниманием, - сказал я и, не обращая внимания на робкие возражения, понес молодую жену в спальню. Нужно запомнить этот день, возможно от него и следует отсчитывать девять месяцев.

Уверен, что ребенок, если мы сегодня его зачали, будет плодом любви. Я искренне любил в эти минуты свою Катэ, она, я это чувствовал, отвечала мне тем же. Была страстна и требовательна ко мне. Только тогда я скорее почувствовал, что измена не случилась и что есть шанс создать нормальную семью.

Сутки мы практически не вылезали из постели. Я забросил все свои тренировки, работу с бумагами. Когда Сергей Салтыков прислал записку через служанку, что он готов к выполнению любого задания, я послал его узнать, чем загружены петербуржские верфи, ну и сказать всем интересантам, что наследник с женой изволят наследника делать. Это была дерзость, и выходило за рамки приличий, но наше настроение было слишком игривое и да – мы делали наследника, а между тем много говорили. И только сознание опытного человека внутри меня противилось полностью окунуться в чувства и эмоции и искренне признаться в своей безмерной любви к Екатерине. Даже когда стали прибывать телеги, груженные серебром, я лишь дал распоряжение Тимофею Евреинову принять и все пересчитать, чтобы до рубля, а после прыгнул в кровать, где грациозно лежала нагая Великая княгиня.

Поручение Салтыкову было связано с тем, что флот русский был не просто в плохом состоянии, он неумолимо исчезал. Петр Великий неимоверным напряжением сделал из России державу морскую, его женушка, как и внучек Петр II, вообще не занимались флотом. При Анне Иоанновне, как ее не пытаются очернить, флотские немного вздохнули воздуха. Ну а Анна Леопольдовна, как и моя тетушка вообще забросили детище Петра Великого. Ходили слухи, которые я пытаюсь проверить, что немало флотских офицеров уходят в отставку, сбегают иностранные специалисты, моряки часто замешиваются в криминальных делах. Жалование во флоте не платят уже полтора года, тимбировка кораблей [ремонт днища и не только] не проводится. И спросить толком не кого, так как в адмиралтейств-коллегии нет главы. Все это вызывает такие ситуации, что в навигатскую школу, или роту гардемаринов записываются вообще бедные и часто неграмотные дворянчики, которых и учат спустя рукава. Только на императорских яхтах ситуация блестящая, во всех смыслах. Там и деньги вовремя и чины и почтение.

Так что нужно, обязательно нужно и для России в целом и для многих моих торговых проектов мощный флот. Ну, никак я не хочу быть наследником державы, которую в пух и прах разгромит даже скудный прусский флот, или шведский.

Через день в Ораниенбаум начали пребывать послы. Не совсем понял, зачем именно. Наверное, только для того, чтобы посмотреть на спектакль «наследник горюет и скорбит, но бессилен противостоять монархам». За обедом, при произнесении молитвы, я просил у Бога милости для Голштинии и людей ее населявшим. Отрадно, что послы, прежде всего австрийский и шведский, не знали о деньгах, что я получил за герцогство. Вернее, они знали, утаить это было сложно, но иноземцы не могли оценить масштабов, чтобы сложить свое мнение о моей роли в событиях. Апогеем таких посиделок как с австрийским послом, так на следующий день и с прусским, становилось исполнение полонеза «Прощание с Родиной», который в ином варианте истории написал Михал Клеофанс Агинский после разделов Речи Посполитой. Тогда плакала вся пресвященная Европа, слушая действительно гениальное произведение, о Польше, критикуя и ругая больше Россию, но не забывая упоминать и Пруссию с Австрией. Сейчас все сочувствуют мне – бедному мальчику в варварской России. Мои слезы, как и слезы Екатерины, не оставляли шансов заподозрить в моем лице что-либо, кроме жертвы сильных мира сего. А полонез все звучал, завоевывая сердца просвещенных подданных Российской империи и уже готовящийся собирать эмоции в европейских обществах.

Через два дня был театр в Петергофе. Мы с Катэ прибыли и озаряли пребывающий в недоумении елизаветинский двор, счастьем, не забыв при этом и высказать свое сожаление о потери Голштинии и даже одеть траурную ленту.

Перед самим представлением, императрица, по своему обыкновению, делала правку спектакля, который сегодня давали гардемарины морской академии. Неумелые актеры больше кривлялись, чем играли. Французские слова, написанные самим великим Мольером, коверкали до неузнаваемости. Между тем, Елизавету представление позабавило, она искренне смеялась скорее неуклюжести исполнителей, чем от того юмора, который вкладывал в свое произведение французский драматург. Екатерина же с трудом скрывала свое раздражение, ей категорически не нравилось, что происходило на построенной сцене в саду. Вместе с тем, Катэ держала меня за руку и это многие находили милым, снисходительно улыбаясь.

Я уже знал, что двор фантазирует на предмет, что именно произошло между мной и Сергеем Салтыковым. Многие считали, что внутри Великого князя проснулось наследие Петра Великого, который впадал в приступы непреодолимой агрессии. Пусть думают, может меньше будет соискателей на сердце и тело моей, именно что моей, жены. К чести камергера Салтыкова, он не стал развивать туман событий, напротив, говорил, что наследник достоин своего предка. Казалось, реклама так себе – черный пиар, скрыть синяк и разбитую губу несостоявшийся любовник не смог, пусть и пытался, используя пудру, но общество уже посматривало на меня не снисходительно, а опасливо. И эти взгляды мне нравились больше.

В последние годы общество, вторя императрице, настолько идеализировало личность Петра I, что даже негодное поведение схожее с тем, как себя вел первый российский император, выглядело правильным. Ну это пока на своей спине железную трость монарха не прочувствовали. Салтыков немножко уже почувствовал, поинтересовались бы, как это.