Из Ро́ссии с любовью (СИ) - Колч Агаша. Страница 30

Вспомнила вдруг, что письмо Ивану Фёдоровичу написать надо. Эймери обещал передать. Встала, прошлась по комнате. Пыль и мусор на полу. Уберу чуть позже. Сейчас Ванечке напишу и уберу.

А что я ему напишу? Думала ли я о нём эти дни? Нет… Даже не вспоминала. Как не помнят о воздухе, пока его в достатке. Но с той минуты, как он заявил мэтру, что я теперь под его покровительством, в душе солнечным зайчиком тепло поселилось.

И резко полоснуло болью, когда поняла, что Иван обо мне может дурно подумать. Не тоска предстоящей долгой разлуки — не успела ещё к нему привыкнуть, но страх, что сочтёт аферисткой бесчестной.

Что же написать?

Обдумывая содержание письма, я металась в поисках бумаги, но ничего кроме измятого листа со строками, размытыми моими слезами, не нашла. Перевернула. Сначала лист, а потом сумку свою на стол в поисках карандаша. Нашёлся огрызок, едва в пальцах умещавшийся. Должно быть, от прежней хозяйки остался, затерявшись в глубинах подкладки и карманов.

«Иван!

Меня с детьми дух замка запер в дальнем селе долины. Срока, нашей изоляции он и сам не знает. Сказал: пока не исправимся. В чём? Объяснять долго. Может, год жить здесь будем, а может, и два. Обитателям замка внушил ложную память о том, что детей отправили в пансионы, а я и вовсе не приезжала.

Счастлива была нашему знакомству, но как дальше судьба сложится, увы, не знаю.

Буду молиться за Вас, Иван Фёдорович.

С глубокой благодарностью, Мария Вежинская».

Писала споро, даже слова не подбирала. Как получилось — так и вышло. Теперь надо придумать, что буду Эймери говорить, если о содержании спросит.

Запустила двумя последовательными жестами — рукой покрутила, пальцами щёлкнула — очищающий вихрь по углам, стенам и полу, села на порог, ожидая окончания уборки, и задумалась. О чем пишут барышни своим кавалерам? Любовь¬ — морковь — асисяй? Не писала никогда и не получала ничего подобного. Ладно, придумаю что-нибудь! — отмахнулась я от незадачи, бросила сложенный лист на каминную полку, ухватила потяжелевший, забитый пылью и сором магопылесос обеими руками и потащила на крыльцо выбивать и выпускать на волю.

Глава 21. О делах вечерних

„Какой-нибудь друг неизбежен везде. Но лучший — когда он помощник в труде.“ Низами Гянджеви

Особенно много помощников у того, кто ничего не делает.

Стоя на крыльце, я наблюдала, как сумерки наполняют долину. Солнечный диск ещё не до конца скрылся, и вершины гор полыхали всеми оттенками алого, но здесь в низине тени из прозрачно-серых уже давно стали насыщенно-графитовыми, и расползаясь в длину и ширь всё больше поглощали остатки дня.

Но в вышине небо ещё радовало светом, постепенно меняя цвет с ярко-голубого к сиреневому. Казалось, что сам воздух приобретал нежный оттенок заката.

Угомонились в своём сарае куры, подоенные козы спокойно хрумкали травой и ветками, которые мы с детьми нарвали для живности для ночного дожора. Овцы вообще никак себя не проявляли. Интересно, за каким грехом нам нужны эти безмолвные тварюшки? Шерсть? Помнится, возни с ней столько, что вся охота к тёплым, собственноручно связанным вещам отпадает. Да и прясть я не умею. Не верится, мне в то виконтессы сильны в этом навыке. Может продать, как ненужное и приобрести, что-то более полезное?

Например, баньку построить. Перед тем, как уложить детей спать, я намучилась, грея воду, а потом по очереди поливая из ковшика на девчушек, стоящих в большой глиняной миске, заменившей нам таз. Гильом от помощи отказался. Мужчина! Уж не знаю, как он смог нормально помыться, после трудового дня, но натянув свежую сорочку, доходящую ему до щиколоток, уткнулся носом в подушку и мгновенно отправился в страну сновидений, где уже прибывали его сестрицы.

— О чём задумалась, девица? — материализовался рядом домовой.

— Пытаюсь решить, как нам благоустроить нашу жизнь так, чтобы дети не забыли, что они носители сиятельного титула. Но в то же время, чтобы праздности не предавались. Не могу же я разорваться и делать всё одна. Да и не особо я разбираюсь в крестьянском труде и быте. Ещё мне воспитанников учить надо, а у нас нет ни книг, ни бумаги. Всё или как-то бестолково устроенно, или я не понимаю смысла, — ответила на вопрос, но мне самой не понравились мои слова. Кажется, что всё верно и по делу, но больше на жалобу похоже.

— Не кручинься, постепенно разберёшься и освоишься. Не стремись всё разом сделать — надорвёшься. Для нужд хозяйственных призови помощников…

— Да, как же я их позову? — всплеснула я руками, совсем как это делала кухарка Полли. — Помощникам платить надо, а у меня всех денег четыре с половиной франка.

— Не перебивай! — осадил меня домовой, сердито нахмурившись. — Это не те помощники, которым деньгами платить надо. Тех, что я позову душевным теплом, словом благодарственным, да подношениями сердечными за труды воздают.

Жюль хлопнул в ладоши и рядом с крыльцом появилось два человечка. Вернее, нечисть в людской ипостаси. Первым поклонилось коренастое, загорелое до цвета крепкого кофе существо, в широких коротких штанишках, и длинном фартуке с двумя карманами, больше напоминавшее крота переростка, чем человечка. Руки-лопаты, голова без шеи, весь покатый и округлый. Выдающийся нос и маленькие, глубоко посаженные глаза делали его лицо удлинённым, как у зверька на которого он был похож. В руках существо смущённо теребило соломенную шляпу.

— Познакомься, хозяюшка, это наш огородник Ланс*, — кивнул в ответ на поклон Жюль, показывая, что старший здесь он. — С ним решай что и где сажать, когда полоть и поливать. Многое Ланс и сам сделать может, но, как и в доме, без вашего участия ничего не сложится.

— Приятно познакомиться, месье Ланс, — улыбнулась я огороднику. А тот от смущения засопел, забурчал что-то себе под нос. Ещё раз поклонился, надел шляпу, опомнился, сдёрнул головной убор и так стал его теребить, что я подумала, что порвёт сейчас. Но обошлось.

— А вот этого парнишку зовут Рул* — указал домовой на второго помощника. — Он хорошо с животными ладит. Поможет вам с козами, овцами и кур тоже обиходит.

Юнец и впрямь неуловимо был похож на щена, пока ещё недотягивающего до взрослой собаки, но уже вполне самостоятельного. Казалось, что он сейчас дружелюбно вильнёт хвостом, которого у него не было. А ещё нестерпимо захотелось потрепать парнишку по лохматой голове припыленного русого цвета.

— Рада знакомству, месье Рул. У меня к вам есть вопрос. Поможете мне? — спросила я.

— Всегда к вашим услугам, хозяйка! — поклонился смотритель животных.

— Не знаю, что с овцами делать… — вздохнула я.

— Стричь, — последовал короткий ответ.

От ужаса у меня глаза на лоб полезли. Мгновенно вспомнилось описание стрижки овец в любимой бабушкиной книге «Поющие в терновнике». Понимаю, что там были огромные стада овец, две наши в сравнения не идут. Но животинку, помнится, завалить надо, удержать и постричь так, чтобы не поранить. Ну и кто это будет делать? А шерсть куда?

Все эти вопросы экспрессом пронеслись в голове, оставив после себя ошеломление и шум.

— Может продать их вместе с шерстью? — робко предложила я свой вариант.

— Овцы — это же не только шерсть, но и мясо. Твои, хозяюшка, молодые. По осени можно будет под нож пустить.

Проговаривал это Рул со спокойствием хищника, осознающего свое место в пищевой цепочке. Или с простой крестьянской философией, в которой всё должно быть полезно. Или работой своей пользу приносить или жизнью.

Тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли. Если жалко животинку, то добро пожаловать в вегетарианство или веганство, а если сочный стейк не вызывает отторжения, а только аппетит навевает, но нечего тут двойную мораль разводить. И каре барашка хочется слопать, и овечку, из которой его сделают, жалко. Делай, Маша, выбор ты или хищник или к травоядное.

— Я поняла, Рул. Спасибо, за совет, — поблагодарила нечисть, но говорила уже в пустоту. Мои помощники исчезли.