С видом на Нескучный - Метлицкая Мария. Страница 3

Татьяна поднялась с кресла.

– Нормальные дела, Вера. Я тебя понимаю. Все наши комплексы из детства. Банально, но факт. Ну, я пошла? – У двери обернулась: – А может, все-таки меня подождешь?

Вера покачала головой:

– Нет, Тань. Завтра и двину, чтоб поскорее вернуться. К тебе в том числе! А то ты в больнице, а я буду болтаться незнамо где.

Татьяна пожала плечами. Начальник тут Вера. Не ей, подчиненной, указывать.

Билетов в СВ не было. Вера выкупила целиком двухместное купе.

Поезд уходил в три часа дня. Отлично, значит, завтра утром она и соберется – пара свитеров, запасная пара джинсов, резиновые сапожки и высокие теплые кроссовки. Ну и, разумеется, документы. Документы лежали в сейфе – на этом настояла Галина Ивановна. И смех, и грех – кому они нужны, эти документы на собственность?

В поезде было жарко, и Вера сняла свитер и сапоги. Выдали одноразовые тапки. Ну что ж, спасибо на этом.

Можно было и заказать еду – вагона-ресторана в составе не было, их, кажется, извели за ненадобностью. Еду привозили замороженную, в контейнерах, ну и вкус у нее был соответствующий. Никаких разогретых блюд Вера брать не стала. Заказала салат из овощей, сэндвич с моцареллой и булочки с корицей и еще попросила заварить крепкий настоящий черный чай:

– Надеюсь, такой имеется?

Проводница кивнула.

Через пятнадцать минут сытая Вера лежала на полке и читала покетбук знаменитой детективщицы. Какая она умница, что купила несколько книжек! Будет чем заняться длинными вечерами. Впрочем, отоспаться бы не мешало. Но это было несбыточной мечтой – отсыпалась Вера только десять дней в году, в отпуске, когда, наплевав на завтраки, спала до обеда. Эти десять дней были только ее. Ни Танюшу, ни маму она с собой не брала. Десять дней моря, тишины и одиночества. Это не развлечения, это необходимый релакс. А вот в путешествие ездили втроем: Вера, мама и Татьяна. Италия, Франция, Германия, Австрия – где они только не были! На отдыхе Вера не экономила, и останавливались они в прекрасных отелях, брали водителя и гида. А зачем тогда зарабатывать, если экономить на своих удовольствиях? И то, что она смогла обеспечить маме такую жизнь, было ее главной радостью и главной победой.

На ночь выпила граммов сто коньяку, для сна и вообще для расслабухи. Назавтра предстояла не самая приятная встреча. Встреча с прошлым, которое она ненавидела.

Вокзал в родном городке перестроили – сколько лет она тут не была? Даже считать неохота. Маму забрала, как только встала на ноги и появилась своя квартира, – везти в съемную не хотела. Забирала ее на машине, вернее на двух машинах. Багажники и салоны были забиты доверху – как Вера ни возмущалась, как ни скандалила, Галина Ивановна была непоколебима – два ковра, добытых с кровью по талонам, несколько кастрюль и сковородок: «Дочк, чугунная, еще свекровкина, ты чего! Картошка, жаренная на ней, – пальчики оближешь, Вер, ты забыла? Сейчас такую не купишь».

Забыла. Очень старалась забыть. Даже хорошее, не говоря о плохом. Правда, хорошего было с копейку.

Прихватила Галюня и хрусталь, дешевый, штампованный, какой же еще. Не оставила в Энске и дурацкий, с дешевой позолотой сервиз, подаренный на юбилей от комбината. С этим Вера не спорила – память. Хоть и забыть бы надо было этот комбинат как страшный сон. И постельное белье. «Как же, льняное, столько лет собирала!» Жесткое, колючее, неиспользованное Верино приданое.

И цветы в старых кадках: огромный, до потолка, фикус, обнаглевшая и разросшаяся традесканция, щучий хвост и герань. Куда без герани? Мама утверждала, что герань отгоняет мух.

Несколько раз Вера взрывалась и начинала орать. Галина Ивановна криком не отвечала, а, скорбно поджав губы, покорно опускала глаза: «Хорошо, дочк, оставлю. Только тогда и меня здесь оставь, вместе с моими дурацкими цветами. Я с тобой не поеду, ты, Вер, не сердись! Тут, – она обводила рукой собранные тюки с вещами, – вся моя жизнь, понимаешь? Что мне ее, забыть? Зачеркнуть, как не было? А она, Вер, была». – «Лучше бы зачеркнуть, – шипела Вера, – и лучше бы не было. Мам! Ты называешь все это жизнью? Какая же ты непробиваемая!» – «Уж какая есть, – поджимала губы Галина Ивановна. – Могу и тут остаться. Я в твою Москву не стремлюсь – ты меня тянешь. А мне, Вер, и тут хорошо».

Хорошо ей. У Веры падало сердце: «Ага, хорошо! Врагу не пожелаешь. Ладно, мам. Клади свои тряпки». А про себя добавляла: «Все равно потом выкину».

Как же, выкинула! Хрусталь и сервиз стояли в новой Галюниной квартире, в бабкиной чугунной сковородке, и вправду чудесной, к Вериному приходу жарилась картошечка, выходившая хрустящей, с зажаренной корочкой. Только с красными коврами на стенах Вера справилась, здесь стояла не на жизнь, а на смерть.

Квартиру для мамы Вера купила в своем же доме, повезло. Вера на девятом, в трехкомнатной, Галина Ивановна в двушке на втором. Разумеется, сделала хороший ремонт, купила итальянскую кухню и спальню, румынскую гостиную, мамину мечту: стулья с завитушками и гобеленовой обивкой. Люстры – хрусталь, но не тот, о котором мама мечтала, а европейский, горевший так, что хотелось зажмуриться. Памятный сервиз с золотыми вензелями стоял на переднем плане в витрине на гнутых ногах.

Вера не спорила. Галина Ивановна была счастлива, могла ли она мечтать о таких царских хоромах?

На рынок ездила с водителем, а в магазины ходила сама – развлечение. Тут же перезнакомилась с соседками и часами сидела на лавочке у подъезда. Публика в доме жила интеллигентная: жены военных высоких чинов, врачи, архитекторы. Жилье на Фрунзенской набережной во все годы, включая далекие советские, было престижным.

Первое время Галюня пыталась готовить и для Веры – заносила кастрюли борщей, тазики котлет, торты и пирожки. Вера скандалила и умоляла этого не делать – вечерами она есть отвыкла. Да и днем не всегда получалось. Есть время – сходят с Татьяной в кафе в соседнем доме, нет – секретарь что-то закажет доставкой. А бывало, что времени не было и на чашку кофе.

Но как бы ни раздражалась Вера на мать, как бы ни спорила с ней, как бы ни возвращала ее супы и котлеты, все равно была счастлива – мама рядом, и она спокойна, а все остальное – мелочи и ерунда.

Вера проснулась от деликатного стука в дверь. Проводница предложила завтрак. Вера заказала кофе и йогурт. На часах было шесть. Через сорок минут они прибывали.

За окном мелькали деревушки со знакомыми названиями. Все те же, все то же, почти ничего не изменилось. Кажется, вообще ничего не изменилось. Те же переезды, те же размытые дороги, тот же осевший черный снег. Те же покосившиеся домики под темными крышами, те же кривые заборы. Пожалуй, только магазинчики, обитые сайдингом, стали наряднее, и ассортимент в них другой. Да и внешне март не приукрашивал, март обнажал.

Вера отвернулась от окна и посмотрела на себя в зеркало. Видок еще тот, но приводить себя в порядок она точно не будет – много чести! Ее родина не заслужила.

Она вспомнила, как после своих первых удач приехала в Энск на купленной на собственные деньги машине. Когда это было? В другой жизни. Но впечатление тогда Вера Кошелева произвела. Ого-го как произвела, не пропала Верка в Москве, выжила!

А сейчас? Волосы, забранные в хвост, простой свитер, кроссовки. Короче, видок еще тот. Но как говорили в детстве – сойдет для сельской местности. А уж для города Энска тем паче.

Поезд замедлил ход, пару раз дернулся и резко остановился.

– Стоянка в Энске шесть минут, – заверещала проводница.

Шесть минут – ого! Какое уважение! Раньше, помнится, больше трех не стоял.

Вера вышла на перрон. Шел мелкий снег – даже не снег, так, подобие. Снег – это хлопья, или крупные резные снежинки, или нежный, невесомый небесный пух. А это не снег, а мартовские вредности.

Поежившись, Вера накинула капюшон и направилась к зданию вокзала.