Три правды о себе - Баксбаум Джулия. Страница 12

– Слушай, я новенькая в этой школе. Я не хочу, чтобы меня исключили или что там еще, я не знаю. Мне не нужны неприятности. До окончания школы всего два года, сейчас все считается. Мне все равно, что ты обо мне подумаешь. Можешь считать меня дурой, больной на всю голову или еще кем-нибудь.

– Или еще кем-нибудь, – говорит Бэтмен.

Снова эта загадочная усмешка. Я его ненавижу. На самом деле. Когда надо мной потешаются Джем и Кристель, это не так уж и важно. Их смешит моя одежда, а не мои слова. У меня в голове звучит мамин голос, всего секунду, потому что ее голос уже почти испарился – или рассыпался пылью: прах к праху, – но в эту коротенькую секунду мама снова со мной: Никто не заставит тебя чувствовать себя глупо. Никто, кроме тебя самой.

– Или еще кем-нибудь, – повторяю я снова, как будто это такая шутка. Как будто я неуязвима, и он не может меня задеть. Глаза щиплет от слез. Откуда они взялись? Нет, только не это. Сейчас не время. Я делаю глубокий вдох, и все проходит. – Нет, правда. Зачем эти сложности? Я найду другого партнера. – Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза. Пожимаю плечами, как будто мне все равно. Делаю вид, что у меня тоже нет недостатка в ищущих моего скромного общества.

Бэтмен смотрит на меня и встряхивает головой, словно пытаясь проснуться. А потом улыбается. Не усмехается, нет. Не кривит губы. Улыбается по-настоящему.

У него нет дорогих керамических виниров. Зато есть щербинка между зубами. Передние зубы слегка кривоваты, повернуты вправо, но этот маленький недостаток его совершенно не портит, даже наоборот. Мне больше не кажется, что он подводит глаза. Его черты выразительны сами по себе.

– Ладно, давай попробуем, – говорит он.

– Что? – Я сбита с толку, потому что улыбка полностью преображает его лицо. Красивый, угрюмый подросток вдруг превращается в простодушного, немного нескладного мальчишку. Я почти вижу его тринадцатилетним, ранимым, стеснительным, совсем не похожим на рокового красавчика, собирающего толпы поклонниц на переменах. Наверное, если бы я знала его тогда, он понравился бы мне больше. Когда читал марвеловские комиксы, а не Сартра. Когда еще не столкнулся с неразрешимыми вопросами бытия и не вышел из этой битвы усталым, печальным, озлобленным или я даже не знаю каким.

Он мне симпатичнее такой, как сейчас. Когда улыбается.

– Давай поработаем вместе. С «Бесплодной землей». «Апрель – жесточайший месяц» и далее по тексту. Не самое мое любимое стихотворение, но все равно судьбоносное, – говорит он, кладет в «Дракулу» закладку и захлопывает книгу, как будто ставит на этом точку. Решение окончательно и обжалованию не подлежит. Вот ваши чикен макнаггетс с медово-горчичным соусом. Спасибопожалуйстаприходитееще.

– Хорошо, – рассеянно говорю я, чувствуя себя выжатой как лимон. Я устала разбираться в переменах его настроения. Видишь его улыбку и как будто разгадываешь загадку. Почему его маленькие недостатки кажутся достоинствами? И он только что употребил слово «судьбоносный». Тебе грустно, ты злишься или просто тебе шестнадцать?

– А что, у нас в школе есть кодекс чести?

– Есть. На десять страниц.

– Каждый день узнаешь что-то новое. Мы еще не были официально представлены, да? Я Итан, Итан Маркс.

– Джесси, – говорю я, и мы пожимаем друг другу руки. Все по-взрослому. Без идиотских «дай пять» или поцелуйчиков в щечку. У него длинные, тонкие, сильные пальцы. Мне они нравятся. Нравится к ним прикасаться. – Холмс.

– Рад наконец-то с тобой познакомиться, Джесси. – Он делает паузу. – Холмс.

День № 15. Определенно лучше.

В тот же день на физкультуре мы с Дри плетемся по беговой дорожке, Адрианна сказала, что друзья зовут ее Дри, потому что ее полное имя «вызывает стойкие и малоприятные ассоциации с реалити-шоу», – и смеемся, подсчитывая, сколько раз мистер Шаклмен попытается украдкой почесать яйца. Эту игру придумала Дри. КН прав: с ней весело.

– Не понимаю, у него правда чешется или он пытается скрыть стояк при виде нашей Оси Зла. – Дри указывает взглядом на Джем и Кристель.

Они обогнали нас на три круга и не то что не вспотели, а даже не запыхались. Они такие красивые, что я тоже невольно на них загляделась.

Мистер Шаклмен выглядит немногим старше мальчишек из выпускного класса, но у него уже намечается пивной животик и лысина на макушке. Он щеголяет в спортивных трусах и чаще, чем необходимо, дует в свой пронзительный тренерский свисток.

– Они двойняшки? – Я имею в виду Джем и Кристель.

– Нет, – смеется Дри. – Но они дружат всю жизнь, с первого класса.

– Они всегда были такими… э… суками? – Я ненавижу слово «сука». Чувствую себя бешеной феминисткой, когда его употребляю, но иногда других слов просто нет.

– Не всегда. Сама знаешь, как это бывает. В классе седьмом совершенно нормальные девчонки вдруг впадают в стервозность, и до конца школы от них нет житья, а лет через десять, на встрече выпускников, они опять набиваются к тебе в лучшие подруги. По крайней мере, так говорит моя мама.

– Старшие классы везде одинаковые, – говорю я и улыбаюсь Дри. Стараюсь не чувствовать себя неуютно при упоминании мамы. Как будто все хорошо. Как будто невидимая игла не кольнула мне в сердце. – В смысле, здешняя школа совсем не такая, как моя школа в Чикаго, но, с другой стороны, точно такая же. И никуда от нее не сбежишь.

– Только в колледж. Так близко и так далеко, – вздыхает Дри. Она совсем не похожа на Скарлетт, которая вообще ничего не боится и сам черт ей не брат, и все-таки я почему-то уверена, что Дри могла бы понравиться Скарлетт. Скар взяла бы ее под опеку, как это было со мной.

– Один мой друг недавно сказал, что количество счастья, отпущенное в старшей школе, обратно пропорционально успеху в дальнейшей жизни, – говорю я, проверяя свою теорию, что Адрианна и есть КН. Это более правдоподобно, чем КН-Тео. Может быть, она постеснялась подойти ко мне первой. Я внимательно изучаю ее лицо, но в нем нет и намека на узнавание.

Нет, не она.

– Не знаю. Будем надеяться. – Она достает из кармана ингалятор. – Прошу прощения. У меня аллергия на уличный воздух. И на воздух внутри помещений. Вообще на все. Знаю, что выгляжу по-дурацки, но дышать как-то надо.

Когда мы подружимся по-настоящему, я скажу Дри, что ей не за что извиняться. Она не должна никому ничего объяснять и оправдываться. Я тихо улыбаюсь самой себе. Хотя Скар сейчас далеко, в эту секунду она здесь, со мной. Потому что она сказала бы мне то же самое.

Глава 8

Тео входит на кухню в кожаной безрукавке и таких облегающих джинсах, что они больше похожи на джинсовые татуировки. Тео очень серьезно относится к своему внешнему виду. Каждый раз подбирает одежду на выход, как будто готовится к театрализованному представлению. Сегодня он изображает брутального, неотразимого и сексапильного «Ангела ада».

– Я тебя не узнал, – говорит он, открывает холодильник, достает две бутылочки свежевыжатого сока и вручает одну из них мне. – Держи. Для профилактики рахита.

Я сижу за столом и читаю. Этот огромный дворец снова сыграл со мной злую шутку: я думала, дома никого нет. Если бы я знала, что Тео еще не ушел, я бы не выползла из своей комнаты с лечебной грязевой маской на роже. Не лучший мой выход. Зрелище, прямо скажем, пугающее.

Я отпиваю глоточек зеленого мутного сока и с трудом подавляю рвотный рефлекс.

– Черт, что за гадость?

– Капуста, имбирь, огурец и свекольный сок. Да, наверное, надо было начать твое приобщение к прекрасному с фруктовой смеси. Я забыл, что ты еще не продвинутый сокопийца.

– Продвинутый сокопийца? Это ты сам придумал? Знаешь, когда я с тобой разговариваю, у меня иногда возникает стойкое ощущение, что я смотрю реалити-шоу, – говорю я. – Очень прикольно, но лишь потому, что по-настоящему так не бывает.

– Это все настоящее, детка, – отвечает Тео, поигрывая бицепсами.