Последняя из древних - Кэмерон Клэр. Страница 50

Время ползло, и однажды Дочь, выглянув, увидела клыки льда, толкающие дверной клапан. Если не считать выпуклости живота, она совсем исхудала. Руки были как у старухи – они потеряли все признаки мышц. Колени подгибались, кожа сморщилась. Она чувствовала, что ее щеки впали, а скулы обтянулись. Бедро болезненно вонзалось в твердую землю. Коленные чашечки торчали как луковицы. Ее тело поедало собственное мясо в качестве топлива. Знак того, что ее дела плохи.

Дочь потянулась за последним куском мяса. Это была тонкая полоска белки, которой им не хватило бы на сутки. Она почувствовала толчок в животе. Увесистый и достаточно сильный, чтобы причинить боль. Она положила руку на место толчка и нащупала маленькую ногу. Нога снова пнула, как будто требуя, чтобы мясо, которое она только что взяла, пошло только в одно место.

Она оторвала полоску белки и положила в рот. Она сосала, пока мясо не стало мягким. Последние соленые соки, оставшиеся в мясе, скользили ей в глотку. На мгновение она оказалась в тепле. Как будто солнце пробилось сквозь облака и осветило ее. «Еще, еще», – умоляло и требовало ее тело.

Девушка откусила еще кусок, тепло взобралось ей на спину и помогло сесть. К ней будто вернулась сила, которой не было уже несколько дней. Она жевала и жевала, и ребенок внутри нее успокаивался. Толчки прекратились, ребенок вел себя тихо. Тепло омывало ее кожу, она знала, что еще несколько кусочков – и ребенок заснет. Она тоже будет спать, впадет в глубокий сон, который восстановит ее кровь. Сон сохранит ей жизнь, оставит в живых, можно надеяться, что достаточно надолго, чтобы она увидела конец сезона бурь.

Что-то толкнуло ее в руку. Дикий Кот почуял запах мяса и опустил голову. Она продолжала жевать. Кот поднял свои раскосые глаза. Его мысли нетрудно было прочесть. Если бы он мог, он отнял бы мясо. Он может скучать о теплом человеческом теле, но еда важнее. Она знала, что он съел бы ее, если бы смог, и не винила его в этом. Просто коты так видят мир. Но Дикий Кот не пытался отобрать у нее белку или вцепиться ей в горло. Он знал, что не справится с ней, особенно когда он так слаб и голоден. И, возможно, ему нравилось ощущать ее тело рядом со своим. Вместе им было уютно. Она тоже опустила голову, чтобы показать Дикому Коту свое уважение. Она оторвала крошечный кусочек белки, чтобы кот немного порадовался еде. Дочь смотрела, как он жует. Сняв с пояса последний кусочек белки, она потянулась вперед, чтобы погладить Дикого Кота. Они смотрели друг другу в глаза, и она наклонилась, чтобы они могли соприкоснуться носами. Дочь поднесла белку ко рту кота, он откусил кусочек и замурлыкал.

Пока Дикий Кот жевал, она обняла пушистое тело. Дочь чувствовала, как он доволен, и у нее самой текли слюнки, когда она представляла радость от сока, скользящего ей в горло. Она прижалась щекой к мурлычащему коту и почувствовала его тепло. Затем ее руки сжали челюсти Дикого Кота. Она подвинула колено и прижала его. Быстрым движением Дочь свернула коту шею.

26

Кошачье мясо закончилось очень быстро. Бури продолжались, и Дочь понимала, что таяние снегов, вероятно, застанет ее уже на другой стороне земли. В некотором смысле она была готова к этому. Она уже похоронила себя в норе у корней дерева. Может быть, медведи так зарываются по этой же причине? Если тело погибло во время зимних бурь, к весне оно оказывается уже похороненным.

Так она думала, пока не почувствовала первые родовые схватки. Они разорвали ее тело, и она пробудилась, живее, чем когда-либо и чем ей в тот момент хотелось. Каждый нерв встал дыбом. Ребенок был на подходе.

То, что происходило потом, было совсем не похоже на то, что она видела, когда рожала Большая Мать. Стойкая женщина вела себя так, будто в ее теле звучит отдаленный гул. Она закрывала глаза и стонала. Но Дочь чувствовала, что ее ребенок рвется наружу с неожиданной силой. Младенец внутри нее был частью земли, и его сила могла бы взорвать вершину горы. Еще одна вспышка, и гора вытянула свои лавовые пальцы сквозь мышцы ее нутра. Тонкая линия огня вырвалась между ее бедер и остановилась. Она ждала, все понимая. Огонь соединил ее с горой, а землетрясение шло изнутри. Оно высвободит ребенка и вытолкнет его наружу. Лава вытекала из ее нутра все с той же силой и мощью. Гора одолела тело матери. На коже выступил пот. Она застонала. Все тело дрожало. Она была где-то далеко. А лава резала, рвала и тянула.

У Дочери была смутная надежда, что это не нанесет ее телу неисцелимых ран, и еще она знала, что это не ее забота. В любое другое время она бы умерла от страха. Но теперь отдавала свое тело огню залитой жаром горы. Она существовала лишь для того, чтобы родить ребенка. Чтобы семья осталась на земле. Она присела на корточки на полу, покрытом шкурами, и почувствовала под собой обжигающий камень. Она издала рев, который эхом пронесся через нору и так потряс стены, что по земле прошел гул. Каждая часть ее тела давила и толкала вниз. Казалось, она сейчас расколется надвое. Сдвиги и давление делали свое дело. Лава текла, огонь горел, и она упала на бок. Глубоко вздохнув, она открыла глаза и увидела ребенка. Он был мокрый. Скрюченный. Синий. И неподвижный.

Еще одна вспышка боли привела ее в чувство – последняя вспышка огня в ее животе. Плацента выскользнула между ее ног, и вместе с ней ушла властвовавшая над ней сила. Дочь перекусила пуповину, потому что рядом не было Большой Матери, которой принадлежало право этого первого и главного укуса в жизни ребенка. Она почувствовала, что твердый пол норы врезается в ее бедро. Холодный воздух царапал позвоночник. Ее губы тоже посинели, она начала дрожать. Приподнявшись, она увидела ребенка. Одной рукой она схватила его и прижала к груди. Услышала хныканье и увидела широко открытый рот. Маленькие кулачки были подняты, безволосая голова напоминала лицо полной луны. Она сунула сосок в разинутый рот, ребенок примостился и сомкнул на нем губы. Боль пронзила все ее тело до самых пальцев ног, которые сжались, ощутив ее. Это уже не была сила горящей горы. Эта боль была холодной и сухой.

Когда она вновь проснулась, ребенок был спокоен. Он не был ни голоден, ни рассержен. Она сунула грудь ему в рот, и он принял ее, но без особой охоты. Может быть, ему не хватало сил, чтобы сосать. Она пыталась уговорить его. Зажала сосок двумя пальцами и прижала к его рту. Она много раз видела, что так поступает Большая Мать. Но он не вцепился в сосок. Его губы ослабли. После нескольких бесполезных попыток она едва могла смотреть на маленькое тело. Она не хотела его знать. Не испытывала к нему никаких чувств. Она тоже умирала.

Кровь текла у нее между ног, а воды было мало. Чтобы утолить жажду, она положила себе на губы немного снега – так делали только умирающие. Пристроила замерзший бурдюк с водой возле гнезда из шкур, чтобы края оттаяли. Пока она делала медленные глотки, ребенок не двигался. Она положила мокрый палец на его губы, чтобы он облизал. Она воспринимала их два тела как единое. Голод ребенка причинял ей такую же боль, как ее собственный. Запас еды истощился. Снег снаружи превратился в ловушку, крепко державшую ее. Солнце навсегда покинуло небо.

Когда она проснулась на следующее утро, стало еще холоднее. Снег, который она положила таять, не превратился в воду. Она лизнула лед, и кончик ее языка прилип к нему, как будто луна хотела схватить ее. Она кое-как оторвала язык и ощутила вкус крови – тепло собственной крови скользнуло ей в горло. Значит, она еще жива.

Дочь чувствовала только одно: ее тело стало льдом и бесплодной землей. Там не было ни лугов, ни сладкого запаха навоза. Не было руки, чтобы разжечь огонь, не было топлива, не было еды, в груди не было молока для ребенка. Ее семья не останется на земле. Она замерзнет в норе у этого дерева. Она никогда не почувствует тепло.

Она притянула ребенка к груди. Уложив его затылок на свой локтевой сгиб, пальцами зажала ему нос и закрыла ладонью рот. Глядя на крошечные руки, она не ощущала ничего, кроме льда в груди. Луна показала свое холодное лицо. Она почувствовала, как его маленькое тело дернулось, и отпустила.