Роковые обстоятельства - Суворов Олег Валентинович. Страница 47

— Слушаю вас, владыка.

— Задумал я объявить подписку среди духовенства своей епархии на сооружение серебряного колокола с изображением нашей августейшей фамилии, божьим чудом спасшейся при этом ужасном крушении. По моему замыслу, колокол этот должен быть повешен на сооруженной поблизости часовенке, чтобы ежедневно и во веки веков звонить в час катастрофы и напоминать об этом событии всем проезжающим мимо сего места поездам. Что скажете и к кому посоветуете в первую очередь обратиться?

— Прекрасный замысел, владыка, — горячо откликнулся Водопьянов. — Как это по-христиански — увековечивать места счастливого спасения государей или, напротив, места их трагической гибели! Вы, наверное, слышали, что в Петербурге уже объявили подписку на строительство храма, который будет воздвигнут на Екатерининском канале, на месте ужасной гибели императора Александра. Обещаю вам, что я лично доложу о вашем замечательном предложении товарищу министра путей сообщения.

— Я рад, что нашел в вас понимание, — счастливо улыбнулся архиепископ Амвросий, давно мечтавший сделаться митрополитом.

Водопьянов прекрасно понимал причину его усердия по «увековечению места», а потому тонко улыбнулся в ответ. Амвросий заметил его улыбку и заговорил снова:

— Есть у меня и еще один вопрос, о котором бы хотелось поговорить с вами по душам.

— Пожалуйста, владыка.

— Для начала, позвольте осведомиться — сколько вам лет?

— Сорок два.

— И, несмотря на свой ум и несомненные дарования, вы пока еще не добились высоких степеней по службе?

— Увы!

— В таком случае, вот вам самый доброжелательный совет — постригитесь!

— Что? — изумился Аристарх Данилович.

— Да-да, постригитесь, это я вам серьезно говорю, — продолжал настаивать архиепископ. — Вы не особенно продвинулись по службе, поскольку мирские дела, надо полагать, не имеют для вас особо притягательной силы. Однако с вашими талантами и энергией вы могли бы далеко продвинуться в духовном ведомстве! Дайте мне вас постричь, и через полгода вы — иеромонах, через год — архимандрит, а через три — епископ! Даю вам слово, что сумею провести вас в епископы!

Водопьянов был так потрясен нарисованной ему перспективой, что чуть было не ответил согласием, спохватившись в самый последний момент:

— Увы, владыка, но я женат!

— Печально слышать, — разом поник архиепископ. — Что ж, в таком случае позвольте откланяться.

— «…Самую удивительную картину представлял собой «вагон-столовая», который был укреплен на тележках. При крушении он соскочил с тележек и плашмя упал на землю, в то время, как сами тележки покатились назад и, взгромоздясь одна на другую, образовали целую пирамиду. Поперечные стенки вагона насмерть придавили двух камер-лакеев, а боковые продольные стенки рухнули под напором тяжелой крыши, которая неминуемо погребла бы под собой всех членов царской фамилии, если бы в то время, когда один конец крыши опускался, другой не встретил бы на своем пути пирамиду тележек и не уперся бы в нее. Не дойдя до земли совсем немного, этот конец образовал с полом треугольное отверстие, из которого вышли находившиеся там члены императорской семьи. Сам государь, уцелевший благодаря Божьему промыслу на счастье своим подданным, проявил удивительное самообладание и тотчас же принялся заботиться о раненых…»

На этом месте Григорий Воробьев прервал чтение «Санкт-Петербургских ведомостей», печатавших предварительный отчет следственной комиссии, и выразительно посмотрел на приятеля. Денис в задумчивости сидел за столом посреди совершенно пустой комнаты, в углу которой стояли два собранных в дорогу саквояжа.

— Я слушаю, слушаю, — встрепенулся он. — А что там говорится о причинах? Террористы?

— Следствие не закончено, но предварительные данные говорят о чисто технических причинах, — и «любомудр Гришка» снова зашуршал газетой. — «Во-первых, в нарушение всех правил о поездах высочайших особ, императорский состав был длиннее положенного, поскольку состоял из четырнадцати восьмиколесных и одного шестиколесного вагона, то есть имел шестьдесят четыре оси, хотя по правилам зимнего времени допускается лишь сорок восемь. Таким образом, один только состав без паровозов приобрел вес около тридцати тысяч пудов, превосходя длину и тяжесть обыкновенного пассажирского поезда в два раза и соответствуя товарному поезду в двадцать восемь груженых вагонов, имеющему право двигаться со скоростью не более двадцати верст в час. При ведении состава двойной паровозной тягой максимальная скорость не должна превышать сорока верст в час, в то время как на перегоне Тарановка — Борки она превысила шестьдесят!» Нет, Дениска, ты только представь — разогнаться до такой скорости, да еще на том участке железнодорожного полотна, который в свое время укладывали второпях настолько негодными шпалами, что уже через два года их пришлось менять. Но, похоже, и новые шпалы оказались гнилыми! Кто-то здорово погрел на этом руки, а?

— Значит, все дело в скорости?

— Вероятно… Вот, слушай: «Причиною крушения необходимо признать сход с рельсов первого паровоза или его тендера вследствие расшития пути, произведенного боковыми качаниями первого паровоза, развившимися до размеров, опасных для движения. Развитие таких качаний должно быть приписано значительной скорости, не соответствующей…» ну и так далее, о чем я уже читал. А ведь обо всех этих нарушениях докладывали министру путей сообщения Посьету, но этот выживший из ума старикашка палец о палец не ударил. Так что наше неистребимое российское разгильдяйство опаснее любых террористов!

— А сколько человек погибло?

— Сразу — двадцать два, сорок один — получили ранения. Из них шестеро позднее скончались. Тут, кстати, и списки приводятся…

— «Ладно, давай еще выпьем, — махнул рукой Денис и потянулся за прямоугольной формы штофом, сиротливо возвышавшимся на столе в окружении двух стаканов.

— Погоди, погоди…

— Что там еще?

— Не может быть! Нет, ну посмотри сам! — и Григорий, одним прыжком подскочив к приятелю, сунул ему под нос газету. — Вот, видишь, в списке погибших есть и помощник машиниста… Однако!

Денис сразу увидел в газетной колонке знакомую фамилию «Ливнев П. А.» и заволновался. Приятели растерянно уставились друг на друга.

— Так вот почему он пропал полгода назад, — еле выговорил изумленный «любомудр».

— И ты еще говоришь, что террористы в крушении не виноваты!

— Думаешь, это он так разогнал паровоз? — спросил Воробьев.

— А почему бы и нет? Даром что ли он целых три года проучился в институте инженеров путей сообщения? Да и потом, помнишь, я тебе рассказывал, в какую компанию он меня привел сразу после апрельской казни.

— Ну и дела! — сокрушенно покачал головой Григорий. — И чего его в политику потянуло, обалдуя! Пил бы водку да ходил бы в бордели — и по одному только складу своего характера жил бы вполне счастливо! Кстати, обратил ли ты внимание на то, что в списке погибших значится и еще одна знакомая тебе фамилия — Дворжецкий?

— Серьезно? — Денис переспросил это равнодушным тоном, поскольку тот яростный порыв, заставивший его полгода назад броситься на банкира с ножом, давно угас, уступив место иным чувствам. Незабвенная несчастная любовь, общее разочарование в жизни, вкупе с внезапно полученным наследством от умершей в Ораниенбауме тетки заставили его круто изменить свою жизнь. Он решил уехать из России и продолжить свое образование за границей, а Гришка Воробьев оказался единственным другом, с которым ему захотелось встретиться перед отъездом.

Приятели грустно чокнулись и молча выпили. Невесело улыбнувшись, «любомудр» с грустью в голосе спросил:

— Значит, бросаешь меня, брат?

— Да не тебя, — почувствовав упрек, вздохнул Денис, — а эту злополучную державу, в которой вечно случаются какие-нибудь роковые обстоятельства…