Портрет Лукреции - О'. Страница 50

Лукреция вздыхает. Мелодия переходит на минорный лад, в голосе певцов звучит тоска. Вряд ли Изабелла приедет. Она увлечена и поглощена жизнью во Флоренции. Если Лукреция опишет сестре festa, скорее всего, та попросту бросит читать на середине и уйдет побеседовать с подругой или новым любимчиком среди придворных.

Слова для письма испаряются. Лукреция поправляет складки платья и рассматривает комнату, где искорками вспыхивают разговоры и песни, трепещут огоньки свечей, а их отблески пляшут на рукоятках оружия мужчин и в драгоценностях дам.

Песня подходит к кульминации, оба певца берут одну высокую ноту, она нарастает и дрожит в воздухе. Потом, взглянув друг на друга, они в унисон закрывают рты, разрезав шелковую нить ноты пополам.

Слушатели разражаются громом аплодисментов. Люди встают с мест; дамы машут платочками, мужчины кричат:

— Браво, браво, еще, еще!

Странно, громче всех хлопают те, кто все выступление отвлекался.

Лукреция аплодирует и аплодирует, пока не начинают гореть ладони. Певцы посылают залу воздушные поцелуи, забавно подходят друг к другу бочком, берутся за руки и отвешивают низкий поклон. Лукреция привыкла к гимнастам, акробатам и шутам, а в этих певцах есть нечто загадочное, возвышенное. Они высокие, с длинными, тонкими руками и ногами, заостренными кошачьими лицами; их запястья и руки чарующе подвижны, словно суставы у них смазаны лучше, чем у других. Во время пения они были, собственно, певцами, гениями, ангелами, а теперь, склонившись перед слушателями и крича благодарности, они вновь стали людьми.

Альфонсо наклоняется к ней, заглядывая в лицо.

— Вам понравилась музыка? — громко спрашивает он сквозь шум.

— О да! Ничего подобного прежде не слышала! Они так умело переходят от низких нот к высоким — не знаю, как они этому научились, но голоса у них очень гибкие!

Муж удивленно ее разглядывает, не прекращая хлопать.

— Вы правы! Об этом я не думал. Они и впрямь умело переходят от низкого регистра к высокому. Только им подобные на это способны.

— Им подобные?

— Они evirati [54]. Я специально заказал их из Рима. Их самым тщательным образом готовят к работе, с самого детства, еще до… — Он делает непонятный жест двумя длинными пальцами. — Потому у них такие необыкновенно чистые голоса и в то же время широчайший диапазон. Связки детей, а тела взрослых мужчин.

Тут Лукреция понимает, о чем он. Она читала об этом древнем обычае, но считала его давно ушедшим в прошлое. Краска заливает лицо, а в горле становится ком. Она украдкой смотрит на две фигуры у канделябров, на их худые запястья, гладкие юные лица. Она невольно представляет evirati детьми. Тогда они не подозревали об операции, о том, что их ждет. Какая ужасная боль, какое потрясение, беспомощность и растерянность — и все из-за прихоти знатного богача. Был ли у них выбор? Кто способен провести столь ужасную процедуру?

Шум постепенно затихает, люди возвращаются в кресла, снова перешептываются с соседями. Певцы готовятся к следующему номеру.

Когда первые звуки музыки проплывают над головами слушателей, Альфонсо тянется к столу, где лежит рука Лукреции, и накрывает ее своей. Лукреция теряется. Миг назад она расстраивалась из-за evirati, которых сначала изувечили, а теперь используют, как цирковых зверюшек, однако простой, сердечный жест Альфонсо ее отвлекает.

Муж переплетает пальцы с ее пальцами так спокойно, на виду у всех — о, это очень многое значит! Значит, он ее любит, хочет развеять ее печаль и показывает свои чувства не только ей, но и всем присутствующим. Заявляет всему двору, друзьям, помощникам, придворным, гвардейцам, слугам, художникам, музыкантам и поэтам о любви, преданности и, быть может, о начале другой жизни. А вдруг она, новая герцогиня, сумеет покончить со смутой, которую внесла старшая герцогиня, сумеет справиться с очевидным разладом, религиозным расколом, возможным отъездом двух младших дочерей и отсутствием старшей?

Лукреция блистает в свадебном платье и сидит под руку с мужем. Она едва ли не светится от счастья, как фонарь в темноте. Ее любят! Ее любит могущественный, умный мужчина! Она пробудила любовь в сердце герцога — она, Лукреция! Вот бы написать об этом, пусть Изабелла читает, пусть все читают! «За ужином он взял меня за руку на глазах у всего двора». Нунциата, заметив жест брата, отворачивается. Женщина с птицами в волосах пронизывает их взглядом и что-то шепчет на ухо спутнику, и ее миловидное, капризное лицо искажается завистью и гневом. Мужчина, который ел инжир, теперь ковыряет в зубах куриной косточкой. Нунциата дергает поэта за рукав, а тот из учтивости склоняется к ней. Элизабетта же пробирается между креслами и гостями к человеку у колонны. Это Эрколе Контрари, капитан гвардии, которого представили Лукреции час-другой назад. Она узнает его по усам и красивому симметричному лицу. Капитан стоит, прислонившись к колонне, а когда Элизабетта проходит мимо, наклоняется к ней, что-то шепча. Элизабетта делает вид, будто не слышит, молча оглядывает комнату, столы и толпы гостей. Потом Контрари незаметно протягивает ей свернутый лист бумаги, и сестра Альфонсо украдкой, со спины, вырывает его из пальцев капитана, прячет в широком рукаве-конусе и проходит дальше как ни в чем не бывало. Их обмен отточен, почти неуловим, однако в нем таится такая опасность, что у Лукреции перехватывает дыхание. Она косится на Альфонсо, но он смотрит на певцов; опять косится на Элизабетту: она уже сидит на другом конце комнаты с кузенами, ее лицо невозмутимо, но глаза, глаза! Они светятся предательским, обманчивым счастьем.

Evirati запрокидывают голову, открывают рты, и ноты взлетают к потолку, словно юркие ласточки, что порхают надо рвом.

Той же ночью, когда праздничный ужин съеден, парадная зала пуста, слуги убрали со столов, вымыли посуду, сковородки и вертелы, подмели пол, и все в castello вернулись к себе, Альфонсо засыпает возле Лукреции, приобняв ее рукой.

Лукреция лежит под ее тяжестью, пока муж окончательно не проваливается в сон, затем тихо сползает на край. Она собирается было отодвинуть полог, как вдруг ее резко дергают за волосы. Альфонсо ее схватил и тащит обратно!

Нет, конечно, он спокойно спит: всевидящие глаза закрыты, руки раскинуты. Просто тело мужа навалилось на ее волосы.

Лукреция медленно, прядка за прядкой достает их из-под Альфонсо.

В соседней комнате мерцает на полу серебристый свет луны. Лукреция шагает на цыпочках прямо по нему. Вот запачкает она ступни в этой сверкающей краске, и наутро на полу заметят предательские яркие следы…

Она садится за стол, достает рулон пергамента и лист бумаги. Затачивает перо, собирает стружку в аккуратную горку. Водит пером по губам. Ворсинки отделяются и соединяются, отделяются и соединяются…

Что дальше? Написать письмо, сесть за картину, почитать, выучить стихотворение? Только ящик стола, набитый чернилами, углем, перочинными ножами, бумагой и кистями, дает ей полный покой.

Она уже не уснет; сон — это норовистый конь, которого ей не заарканить, он сбрасывает ее с седла, скачет прочь, стоит ей подойти, не слушает ее увещеваний. Может, дело в жирной пище, или в высоком мужчине, что растянулся сейчас на ее кровати, или в волнующем бело-голубом свете.

Она окунает перо в чернила и тотчас забывает о нем, неподвижно глядя на монетку луны, приклеенную с другой стороны окна. Снова окунает перо. Лучше написать не сестре, а матери.