Путешествие в Англию и Шотландию задом наперед - Верн Жюль Габриэль. Страница 17

Приближаясь к Холируду, улица немного расширяется и проходит мимо больницы и церкви Кэнонгейт с примыкающим к ней кладбищем. Церковь являет собой готическое здание, без признаков какого-либо определенного архитектурного стиля. Наконец улица выходит на площадь, в глубине которой возвышается дворец древних властителей Шотландии.

Здесь толпится народ, чтобы полюбоваться новой достопримечательностью города — очаровательным фонтаном, в котором, казалось, отразилось все великолепие возрожденной готики, следовательно, он не отличался чистотой стиля, но все детали были так тонко проработаны, с таким терпением отделаны, дышали такой свежестью, что смотреть на весь ансамбль было одно удовольствие. Казалось, тропический цветок вырос и распустился летней ночью.

Жак с Жонатаном направились к Холируду. У ворот дворца стояли часовые, одетые в старинные шотландские костюмы: юбки из зеленой материи, клетчатые пледы, у бедра — сумки из козьего меха, свисавшие чуть ли не до земли. Из-за недостатка времени туристы ограничились тем, что полюбовались четырьмя мощными башнями с зубцами, придающими дворцу вид средневекового замка. За исключением полуразрушенной старой часовни за дворцом, воздевающей к небу стрельчатые готические арки, невозможно отличить новые постройки от реставрированных. Несмотря на мрачные события прошлого, преступления, совершившиеся здесь, ужасную память о трагической любви Марии Стюарт и бедного Риччо [142], эта старинная резиденция не выглядит угрюмо и зловеще. Наоборот, ее можно принять за небольшой загородный дворец, сохранивший по прихоти владельца свой первозданный феодальный облик. Надо было быть свергнутым королем, как Карл X [143], чтобы не наслаждаться там полным покоем без сожаления о прошлом и забот о будущем.

— Холируд, Холируд! — воскликнул Жак, декламируя строку Виктора Гюго [144]. — А теперь на приступ горы!

— Она довольно отвесна. Может, поищем менее крутую тропу?

— Никогда! Поднимаемся прямо вверх! Вперед!

С этими словами Жак устремился в Королевский парк, простиравшийся справа от дворца, где в это время кавалерийский полк проводил учения. Сверкающее на солнце оружие, яркие красные мундиры замечательно вписывались в окружающий пейзаж. Несколько деревьев затеняли берега небольшого озера, скорее даже пруда, омывающего подножие холма.

Жак невольно вспомнил сцены из «Уэверли», разыгравшиеся на этом самом месте; здесь собиралась армия принца Карла Эдуарда с колышущимися тартанами, трепещущими плюмажами, полощущимися стягами, на которых читались боевые девизы кланов: Клэнроналдов, Мак-Фарленов, Туллибардинов, Гордонов, — сзывавшие их под знамена [145]. В центре вздымалось знамя принца с девизом: «Tandem triumfans» [146], получившим подтверждение вскоре в битве при Престонпансе.

Справа с равными интервалами раздавались звуки выстрелов, эхом отдававшиеся от склонов гор, — стрелковая рота упражнялась в стрельбе из карабинов. Постепенно, по мере подъема, взглядам путешественников открывались все новые перспективы, но Жак поклялся ни на что не смотреть, пока не доберется до вожделенной вершины.

Через некоторое время друзья миновали Виктория-драйв — прекрасную окружную дорогу, удобную для экипажей и удостоившуюся нескольких строк в романе Вальтера Скотта, причем великий романист тешил себя надеждой, что эти строки и явились причиной восстановления дороги. Вальтер Скотт создал чарующую картину тропок, вьющихся у подножия Солсберийских утесов. Это высокое скальное полукружие образует подножие Артурова Седла [147], горы, на которую карабкался Жак. Высота ее составляла около тысячи футов, чему молодой француз никак не хотел поверить, считая, что она не больше трехсот. Не привыкший к подобным картинам, он не раз впадал в заблуждение такого рода. Наконец, значительно обогнав запыхавшегося Жонатана, Жак, обливаясь потом, с бешено бьющимся сердцем и с прерывающимся дыханием, достиг вершины Артурова Седла. На мгновение он закрыл глаза, потом обернулся к городу и осмотрелся.

Никогда еще более величественное зрелище не представало перед более восторженным и ошеломленным взором. Одинокая вершина Артурова Седла владычествовала над окрестностями, внизу, у подножия, расстилалась панорама Эдинбурга: чистые, прямые кварталы нового города, скопление домов и причудливая сетка улиц Старой коптильни; надо всем этим возвышались замок на базальтовой скале и Колтон-Хилл с руинами современного греческого памятника; от столицы лучами расходились прекрасные, обсаженные деревьями дороги; на севере залив Ферт-оф-Форт, морской рукав, глубоко врезался в берег, где виднелся Лейтский порт; выше, на заднем плане, глазам открывалось живописное побережье Файфского графства, а на востоке — беспредельная гладь моря, синяя и спокойная. Эти Северные Афины соединялись с морем, по словам Шарля Нодье, прямой дорогой, словно Пирейская [148]. Далеко на западе вырисовывался пик Бен-Ломонд, а справа расстилались прекрасные пляжи Ньюхейвена и Портобелло с купальнями. Перо не в силах описать величия дивного зрелища. Жак замер в немом восторге перед открывшейся панорамой. Жонатан разделял молчаливое восхищение приятеля. Друзья долго стояли неподвижно, вдыхая доносившиеся запахи моря.

— Надо спускаться, — сказал наконец Жак. — Надо скорее спускаться, а то еще немного — и нам захочется остаться здесь навсегда. Невозможно оторваться от чарующего зрелища. Пойдем, Жонатан.

Они взошли на Артурово Седло по самому крутому подъему. Более пологая тропа вилась по противоположному склону. Молодые шотландки, свежие и румяные, поднимались по ней, смеясь и восклицая:

— О, мои ноги! Мои бедные ноги! My poor legs!

Жонатан, гордый тем, что понял шутку, послал девушкам самую обворожительную улыбку, на какую только был способен. Во время спуска ему пришла счастливая мысль искупаться в Портобелло, и через полчаса приятели были на берегу моря.

Портобелло — это всего несколько домов на очень красивом пляже. Откуда взялось итальянское название среди суровых гэльских имен? Жонатан не мог объяснить этого иначе как присутствием при дворе Марии певца Риччо и его компаньонов. Там, на золотом песке, протекала «купальная» жизнь, известная по английским гравюрам. Многие семьи проводили на пляже самые теплые часы дня; дети под присмотром бонн [149] и гувернанток играли, а их матери и очаровательные молодые мисс плескались в воде. Мужчины купались в десятке метров от женщин. Передвижные кабинки доставляли их за линию прибоя.

— Вот оно, английское целомудрие! Во Франции пляжи не разделены, — восхитился Жак.

— Жаль, очень жаль, но, что поделать, подчинимся местным нравам, — откликнулся Жонатан.

И каждый вошел в свою кабинку на колесиках.

— Жонатан, — позвал Жак через несколько минут, — попроси у хозяина заведения купальные костюмы.

— Дьявол! Это трудно! Я не знаю слова.

— Объяснись жестами!

Жонатан позвал служителя, но, как ни старался, ничего не смог от того добиться и сообщил другу неутешительные результаты переговоров.

— Хороши же мы будем! Как же ты не смог?!

— Видимо, это настоящий нижнебретонец [150].

— Но все-таки не можем же мы…

Фраза застыла у него на губах; в приоткрытую дверку кабинки он заметил великолепного купальщика, чистокровного англичанина, грациозно и неспешно выходящего из воды в костюме Адама [151].

— Жонатан, посмотри же…

Жонатан был поражен. Остальные купальщики выходили на пляж столь же мало одетые, как и первый, нимало не заботясь о мисс и миссис на берегу! Друзья больше не размышляли. Они побежали к воде и, не оборачиваясь, бросились в волны.