Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич. Страница 31

— Ну что ж, — говорит президент, — это интересно, а зарплата у вас какая?

Я говорю:

— Зарплата у нас хорошая, — директор расплылся, — хорошая, — говорю, — но маленькая.

Президент говорит:

— А что же вы не уходите?

Я говорю:

— Погодите, вы еще должны про условия работы спросить.

— Ну что ж, — он говорит, — и каковы же ваши условия работы?

Я говорю:

— Условия хорошие, у плиты не холодно, тепло, как в Африке. Оборудование отлаженное. Вот как его отладили в восемьдесят пятом году, так оно и работает. Душа нет, поэтому начальство кого выберет, того и везет в баню.

Президент говорит:

— И кого же оно выберет?

— А все время почему-то выбирают Зинку-буфетчицу.

— Да, — говорит президент, — а как же посетители ресторана, довольны ли обслуживанием?

— Еще как довольны. Один клиент даже, когда из больницы выписался, приезжал, благодарил. Спасибо, говорит, что отравили не насмерть.

— Да, — говорит президент, — хороший ресторанчик. Что же это здесь такое творится, придется разбираться.

Я говорю:

— Пока вы с ними разбираться будете, они из меня цыпленка табака сделают и в супе плавать заставят.

— Нет, — говорит президент, — разбираться будем прямо сейчас, а вас переведем на другую работу.

— Ага, — говорю, — я знаю, покойником на кладбище.

— Нет, — говорит президент, — вы нам еще в ресторане нужны.

Вот так и стал я директором ресторана. И оборудование нам поменяли. И мясо мы берем теперь на рынке. Душа, правда, пока что у нас нет, и поэтому в баню буфетчицу Зинку я теперь сам вожу.

ГЛАВА II

ДРАМАТУРГИЯ

Самоубийцы

(Пьеса)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

А. — Актер

Б. — Бухгалтер

I действие

На сцене четырнадцатый этаж жилого дома. Вечер. Видим два окна и карниз между ними. Оба окна открыты и освещены. В левом свет неярок. Правое сияет. Из правого окна слышны шум, музыка, голоса женщин и мужчин.

На подоконник левого окна взбирается человек лет тридцати. Его нельзя назвать красивым. Но и некрасивым тоже назвать трудно. Он обычный. И костюм на нем обычный. Аккуратно выглаженные брюки. Светлая рубашка с широким воротом. Мимо такого человека пройдешь на улице, и не возникнет желания оглянуться и рассмотреть его внимательней. Человек стоит на подоконнике, зажмурив глаза, и вот-вот бросится вниз. Но, видно, не решается это сделать, открывает глаза и, держась за раму, продвигается по карнизу. Прижался спиной к стене и отпустил руку. Вероятно, ему трудно броситься сразу, но в то же время он всерьез решил покончить с собой и боится смалодушничать, поэтому и перешел на карниз. Оттуда дорога назад, в комнату, будет труднее.

Б. — Вот и все, — сказал, будто подумал про себя человек. — Теперь будем прощаться. Прощай, моя комната, прощай, окно, прощайте, ночь, ветер, огни, улицы и дома. Солнце, прощай, я больше никогда не увижу тебя. Какое чудовищное слово «никогда». Мы его часто употребляем и, как правило, неверно. Но теперь оно, кажется, на своем месте. Прощайте, дорогой начальник. Я редко вас подводил, а теперь придется подвести. Я не смогу хорошо сделать свой годовой отчет. И плохо не смогу. Потому что не смогу его сделать никак. Если бы вы были в состоянии прислать мне данные туда, я, может быть, нашел способ выслать вам отчет в срок. Но для этого вам нужно найти специального курьера. Где его сейчас найдешь? Кому сегодня нужно работать курьером? Тем более на такие расстояния. Вам будет легче найти другого бухгалтера. И вы его найдете.

Прощайте, занавески, милые прозрачные занавески. Вы дали мне образ неуловимый и расплывчатый. Вы были экраном моей любимой кинокартины. А она прекрасной киноактрисой. Героиней моего романа. Несбывшегося, непрочитанного романа. Не романа, а предисловия.

А. — Наконец-то я освобожусь от вас. Я рассчитаюсь за все. Прощайте, любившие меня. Я отрекаюсь от вас. Вы все остались чужими. Я столько времени завоевывал тебя, проклятый город. А ты все равно остался вне меня. И радость, которую ты дарил мне, оказалась выданной напрокат. Я уйду, а она достанется кому-то другому. Ничего нельзя взять навсегда в этом мире. Как же я ошибался, думая, что я завоеватель. Я — пленник. Я сам не принадлежу себе. Но теперь я заберу с собой все, что есть во мне. Не имея ничего, я теперь получу все.

А. — Что вам от меня нужно? Оставьте меня в покое! Почему вы преследуете меня?

Б. — Я и не собирался вас преследовать.

А. — Тогда зачем вы здесь?!

Б. — Мало ли зачем. Дышу свежим воздухом. Гуляю.

А. — Идите себе на улицу и там гуляйте!

Б. — Я и так на улице. Где хочу, там и гуляю.

А. — Тогда нечего аплодировать!

Б. — Имею право. Может быть, мне понравилось. Как в театре. Будто написали и выучили. Вы не могли бы все это повторить на бис?

А. — Ну вот что, берите автограф и тут же уходите.

Б. — Не нужен мне никакой автограф, тем более ваш. Там, куда я собираюсь, автографы не нужны.

А. — Тогда что вы здесь делаете?

Б. — Стою.

А. — И все?

Б. — Нет.

А. — Что еще?

Б. — Это вас не касается. У меня здесь дело. Может, я здесь свидание назначил.

А. — Но почему именно здесь, у моего окна?

Б. — Я у своего окна. Я здесь живу.

А. — Ах, вы мой сосед?

Б. — Это вы мой сосед, а не я.

А. — Послушайте, сосед, неужели вы не могли найти другого места и времени, чтобы взять автограф?

Б. — Что вы ко мне пристали со своим автографом? Кто вы такой, чтобы я брал у вас автограф?

А. — А вы меня, конечно, не знаете, да?

Б. — Первый раз вижу.

А. — Вы что, ненормальный?

Б. — Это вы ненормальный. У вас мания величия.

А. — Вы что, действительно никогда меня не видели?

Б. — А где я вас мог видеть? Утром я ухожу рано, никого на лестнице нет. Вечером, когда я возвращаюсь, у вас уже играет музыка, и на лестнице опять никого нет. Не буду же я вам звонить в дверь, чтобы посмотреть на вас.

А. — Да вы что, телевизор не смотрите?

Б. — Терпеть не могу телевизора. В нем все маленькое и противное. У меня нет телевизора.

А. — В театр вы тоже не ходите?

Б. — Иногда хожу, но я не обращаю внимания на швейцаров и гардеробщиков. Может, я вас и видел, но не обратил внимания.