Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович. Страница 119
Кухня
Увы, дела в редакции шли не лучшим образом. Боголюбов, конечно, отравлял нам существование. Но и сами мы делали разнообразные глупости.
Отсутствие денег порождало легкую нервозность. Мы начали ссориться.
Баскин, например, постепенно возненавидел Мокера. Он называл его «кипучим бездельником». А ведь Мокер казался поначалу самым энергичным. И деньги раздобыл фактически он.
Наверное, это была вершина его жизнедеятельности. Единственная могучая вспышка предприимчивости и упорства.
После этого Мокер не то чтобы стал лентяем. Но ему категорически претили будничные административные заботы. Он ненавидел счета, бумаги, ведомости, прейскуранты. Реагировал на одно письмо из десяти. При этом забывал наклеивать марки. Его часами дожидались люди, которым Мокер назначил свидание. Короче, Виля был чересчур одухотворенной личностью для простой работы.
Зато целыми днями, куря сигару, говорил по телефону. Разговоры велись по-английски. Содержание их было нам малодоступно. Однако, беседуя, Мокер то и дело принимался хохотать. На этом основании Баскин считал все его разговоры праздными.
Мокер оправдывался:
— Я генерирую идеи…
Баскина раздражало слово «генерирую».
Мокер тоже не жаловал Баскина. Он называл его «товарищем Сталиным». Обвинял в тирании и деспотизме.
Баскин и Мокер сильно враждовали. Я пытался быть миротворцем. Я говорил Баскину:
«Эрик! Необходим компромисс. То есть система взаимных уступок ради общего дела».
Он перебивал меня:
«Я знаю, что такое компромисс. Мой компромисс таков. Мокер становится на колени и при всех обещает честно работать. Тогда я его, может быть, и прощу…»
Дроздов, наоборот, работал много и охотно. Он был готов писать на любые темы. В любых существующих жанрах. А главное — с любых позиций.
Случалось мне давать ему на рецензию книги. Дроздов уточнял:
— Похвалить или обругать?
Однажды Баскин заявил:
— Мы обязаны выступить на тему советско-афганского конфликта!
Дроздов заинтересованно приподнялся:
— На чьей стороне?..
Лева Дроздов говорил:
«За что все так ненавидят евреев? По-моему, румыны и китайцы еще хуже…»
Ларри Швейцер в редакции появлялся не часто. Первые месяцы вел себя деликатнейшим образом. Казалось, газета его совершенно не интересует. Важно, что она есть. Фигурирует в соответствующих документах. Для чего ему газета, я так и не понял.
Затем он стал более придирчивым. Видимо, у него появились советники и консультанты.
Как-то раз мы давали израильский путевой очерк. Сопроводили его картой Иерусалима.
На следующее утро в редакции появился Швейцер:
— Что вы себе позволяете, ребята? Что это за гнусная антисемитская карта?! Там обозначены крестиками православные церкви.
Баскин сказал:
— Мы не виноваты.
— Кто же виноват? — повысил голос Швейцер.
— Крестоносцы, — ответил Баскин, — они построили в Иерусалиме десятки церквей.
Тогда Ларри Швейцер закричал:
— Пускай ваши засранные крестоносцы издают собственный еженедельник! А мы будем издавать еврейскую газету. Без всяких православных крестов. Этого еще не хватало!
— Ну и мудак! — сказал Баскин.
— Что такое — «нуйм удак»? — внезапно заинтересовался Швейцер.
— Идеалист, романтик, — перевел Виля Мокер…
Мой друг Изя Шапиро часто ездил в командировки по Америке. Оказываясь в незнакомом городе, Изя первым делом брал телефонную книгу. Его интересовало, много ли в городе жителей по фамилии Шапиро. Если таковых было много, город Изе нравился. Если мало, Изю охватывала тревога. В одном техасском городке Изя, представляясь хозяину фирмы, сказал:
«Я — Изя Шапиро».
«Что это значит?» — удивился бизнесмен…
И все-таки дело шло. О нас писали крупнейшие американские газеты. Две статьи вышли под одинаковыми заголовками — «Русские идут».
К нам приходили радио- и тележурналисты. Нами интересовались славистские кафедры. Мы давали бесчисленные интервью.
Журналист спросил Вилю Мокера:
«На родине вы, очевидно, были диссидентом?»
Мокер ответил:
«Достаточно того, что я был евреем…»
Короче, резонанс мы вызвали довольно бурный.
Наши люди
За год мы обросли целым кругом постоянных внештатных сотрудников. Это были разные, в основном талантливые и симпатичные люди. Платили мы им сущие гроши.
Среди наших авторов выделялся публицист Зарецкий. Когда-то он был известным советским писателем. Выпустил двадцать шесть толстых книг о деятелях науки. Достигнув творческой зрелости, начал писать о гениальном биологе Вавилове. И тут его пригласили в КГБ:
— Разве товарищ публицист не знает, что Вавилов был арестован как шпион? Что он скончался в лагерном бараке? Ах знает и все-таки собирается писать о нем книгу?! Разве мало у нас гениальных людей, которые умерли в собственных постелях?..
— Раз, два и обчелся! — сказал Зарецкий.
Так начались его разногласия с властями. Через год Зарецкий эмигрировал.
Это был талантливый человек с дурным характером. При этом самоуверенный и грубый. Солидные годы и диссидентское прошлое возвышали Зарецкого над его молодыми коллегами.
С Мокером он просто не здоровался. Администратор для Зарецкого был низшим существом.
Разговаривая с Баскиным, он простодушно недоумевал:
— Так вы действительно увлекались хоккеем? Что же вы писали на эту странную тему? Если не ошибаюсь, там фигурируют гайки и клюшки?
— Не гайки, а шайбы, — мрачно поправлял его Эрик.
Зарецкий спрашивал Дроздова:
— Скажите, у вас есть хоть какие-нибудь моральные принципы? Самые минимальные? Предположим, вы могли бы донести на собственного отца? Ну а за тысячу рублей? А за двадцать тысяч могли бы?
Дроздов отвечал:
— Не знаю. Не думаю. Вряд ли…
Ко мне Зарецкий относился чуть получше. Хотя, разумеется, презирал меня, как и всех остальных. Его редкие комплименты звучали примерно так:
— Я пробежал вашу статью. В ней упомянуты Толстой и Достоевский. Оказывается, вы читаете книги.
Выносили его с трудом. Но у Зарецкого была своя аудитория. За это старику многое прощалось.
Кроме того, он был прямой и честный грубиян. Далеко не худший тип российского интеллигента…
Политические обзоры вел Гуревич. Это был скромный, добросовестный и компетентный человек. Правда, ему не хватало творческой смелости. Гуревич был слишком осторожен в прогнозах. Чуть ли не все его политические обзоры заканчивались словами:
«Будущее покажет».
Наконец я ему сказал:
— Будь чуточку нахальнее. Выскажи какую-нибудь спорную политическую гипотезу. Ошибайся, черт возьми, но будь смелее.
Гуревич сказал:
— Постараюсь.
Теперь его обзоры заканчивались словами:
«Поживем — увидим».
Отдел театра и кино вела у нас супружеская пара Лисовских. Толя и Рита. Толя был инфантильным, капризным, начитанным мальчиком с хорошим английским. Рита обладала волевым и напористым характером. Как ни странно, их брак получился удачным. Хотя Рита была старше мужа лет на двадцать. Я с юности знал ее по Ленинграду.
Как-то мы завтракали с Лисовскими в пиццерии. Рита вышла позвонить. Толя вдруг покраснел и спрашивает:
«Это правда, что вы ухаживали за моей женой?»
Я мягко ответил:
«Правда. Но это было за год до вашего рождения…»
Статьи они писали быстро и талантливо.
Отделом юмора заведовал Соколовский. Один из самых ярких людей в эмиграции. Писал он с необычайной легкостью и мастерством. Чаще всего это были стихотворные фельетоны. Или миниатюры примерно такого содержания: