Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир. Страница 11

Мне было около восьми лет, когда родители официально поручили мне «ведение хозяйства». Мать выдала мне деньги на расходы, я держала их под подушкой. В школе я как раз боролась с арифметикой, а дома каждый вечер влезала на кухонную табуретку и делала вид, что что-то понимаю в счетах, предъявляемых мне нашим верным домоправителем Бабу. Не помню, сходились ли мои вычисления, но суммы, о которых шла речь, разумеется, не превышали моих вычислительных возможностей: с десяток рупий, около двух долларов за продукты для всех, живущих в доме.

Образованию в нашей семье всегда уделялось первостепенное внимание. Как в свое время его отец, наш отец стремился превратить нас в эталонных молодых людей нового поколения прогрессивных образованных пакистанцев. В три года меня послали в детский сад леди Дженнингс, в пять — в одну из лучших школ Карачи при монастыре Иисуса и Марии. Здесь обучение велось на английском, которым мы дома пользовались чаще, чем родными языками отца (синдхи), матери (фарси) и общенациональным языком Пакистана урду. И хотя монахини-ирландки, преподававшие в школе, заставляли нас поклоняться богам, которых звали «Дисциплина», «Вежливость», «Усердие», «Работа», они не соблазняли нас перейти в христианство. Школа приносила миссионерам слишком хороший доход, чтобы идти на риск отпугнуть немногочисленных богатых родителей, достаточно дальновидных, чтобы дать детям достойное образование.

— Я требую от вас только одного: учитесь как следует, — не уставал повторять отец.

Когда мы подросли, он нанимал для нас репетиторов, натаскивавших нас после школы по математике и английскому. Регулярно звонил в школу отовсюду, из любого уголка земного шара. К счастью, учеба давалась мне легко, что соответствовало его планам сделать меня первой девушкой клана Бхутто, отправившейся на обучение за границу.

— Вы упакуете чемоданы, и я провожу вас в аэропорт, — такие речи я от него слышала, сколько себя помню. — Пинки уедет маленькой замухрышкой, а вернется взрослой да мой в сари. Шах Наваз так набьет чемодан одеждой, что он не закроется. Мы позовем Бабу, и он сядет на чемодан и по прыгает на нем, чтобы утрамбовать костюмы Шах Наваза.

Никаких сомнений у родителей не было: мне и сестре моей следует предоставить те же возможности, что и братьям. Как, впрочем, не ставит никаких препон перед женщинами и ислам. Уже в раннем возрасте мы узнали, что лишь мужской подход к нашей религии ограничивает возможности женщин, а не сама религия. Ислам в первооснове своей религия весьма прогрессивная в отношении к женщинам. Пророк Мохаммед (мир да пребудет с ним) запретил убийство младенцев женского пола, бытовавшее среди арабов в его время, призывал к обучению женщин и утверждал их права на наследование имущества гораздо раньше, чем эти привилегии отвоевали себе женщины Запада.

Биби Хадийя, первая женщина, обратившаяся к исламу, осталась вдовой, сама управляла своим хозяйством и делами. Она приняла на работу юного пророка Мохаммеда (мир да пребудет с ним) и впоследствии вышла за него замуж. Умм-э-Умара сражалась наравне с мужчинами против врагов ислама в его ранних битвах, ее меч спас жизнь пророка (мир да пребудет с ним). Чанд-Биби, правительница индийского Ахмаднагара, разбила императора моголов Акбара и принудила его к миру. Нур-Джехан, супруга императора Джехангира и фактическая правительница Индии, прославилась талантами в области государственного правления. Мусульманская история пестрит яркими личностями выдающихся женщин, не уступавших мужчинам успехами в избранных ими сферах деятельности. Ничто в исламе не препятствует мне следовать этим достойным подражания примерам. «И нашел я, что женщина правит ими. И дано ей всего в изобилии, и трон ее могуч и крепок», — читаем мы в суре «Муравьи» в Священном Коране. «Мужчинам дано, что им подобает, и женщинам, что им подобает», — гласит сура «Женщины».

Каждый вечер мы читали эти и другие суры из нашей священной Книги и при помощи маульви, одного из учителей, приходящих в наш дом после школы, вникали в их суть. Чтению Священного Корана по-арабски придавалось в процессе нашего образования основное значение. Мы часами бились с трудностями арабского языка, алфавит которого схож с нашим урду, но грамматика и значения слов резко отличаются. Разница примерно такая же, как между английским и французским.

«Рай простирается у ног матери», — учил нас маульви, приводя заповеди Корана всегда почитать родителей, повиноваться им. Не удивительно, что этой строчкой часто пользовалась мать, чтобы удерживать нас в узде. Маульви учил нас также, что нашим поведением на земле определяется наша судьба в загробной жизни. «Вам придется проследовать над долиной огня по мосту толщиной в волос. Представляете, сколь тонок волос? — И он сокрушенно покачивал головой. — Согрешившие упадут в огонь адский и сгорят, лишь добрые пересекут мост и попадут в рай, где молоко и мед текут, подобно воде».

Молиться меня научила мать. Она относилась к вере весьма серьезно. Где бы она ни находилась, в любом уголке мира, и чем бы ни занималась, пять раз в день она простиралась ниц для молитвы, лицом к Мекке.

Мать моя, как и большинство населения Ирана, шиитка, тогда как остальные в нашем семействе сунниты. Но мы никогда не видели проблем в этом различии. Шииты и сунниты тысячу лет жили рядом и заключали между собою браки, полагая, что сходство между нами слишком велико, чтобы обращать внимание на различия. Главное, что все мусульмане, независимо от течения, секты, покорны воле Бога, верят, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед его последний пророк. Такое определение мусульманина дает Коран, и для нашей семьи это перевешивало все остальное.

Во время месяца мухаррама проводится церемония, посвященная памяти внука пророка, имама Хусейна, убитого в Карбале, в Ираке. Иногда я, вся в черном, сопровождала мать, и мы присоединялись к другим шиитским женщинам. «Слушай внимательно», — шептала мне мать, желавшая, чтобы я вникла во все детали шиитского ритуала, более утонченного, нежели аналогичные процедуры у суннитов. Я не мигая смотрела на женщину, ведущую службу, которая декламировала, описывая трагическую гибель имама Хусейна и небольшой группы его последователей в Карбале, где их окружили и жестоко убили войска узурпатора Язида. Никого не пощадили, даже малых детей. Имаму Хусейну отрубили голову, сестру его, Зейнаб, заставили с непокрытой головой следовать ко двору Язида, где ей пришлось наблюдать, как тиран забавляется с головой ее брата. Однако дух Биби Зейнаб остался несломленным, как и решимость других последователей имама Хусейна. Их потомки, известные теперь как шииты, свято хранят память о трагедии в Карбале.

«Вот плачет дитя, его мучает жажда, — восклицает ведущая церемонию. Голос ее звучит взволнованно. — Чувствуешь сердце матери, сжавшееся от плача ребенка? Вот муж ее скачет к реке за водой. Он нагибается к реке. Он нагибается, чтобы зачерпнуть воды. Гляди, гляди! Воины с мечами набросились на него!..» Ее декламацию сопровождает матам: женщины бьют себя кулаками в грудь. Действие это волновало меня, я часто плакала.

Мой отец стремился ввести свою страну — и своих детей — в двадцатый век. Однажды я услышала, как мать спросила его: «Будем женить детей внутри рода?» Я затаила дыхание, ожидая ответа. «Я не хочу, чтобы сыновья наши женились на кузинах и заперли их в наших стенах. И не хочу, чтобы дочерей наших заживо похоронили в стенах своих домов родственники». Услышав такой ответ, я вздохнула с облегчением. «Пусть сначала завершат образование. Потом сами решат, как им поступать».

Не менее желанной для меня оказалась его реакция в день, когда мать моя впервые одела меня в бурка. Мы ехали в поезде из Карачи в Ларкану. Мать неожиданно вынула из своей дорожной сумки черную вуаль и окутала меня ею. «Ты больше не дитя», — сказала она с грустью в голосе. Она выполнила обычную, освященную веками процедуру, знаменующую взросление дочери семейства консервативных землевладельцев. Я покидала отрочество и переходила в мир взрослых. И мир этот мне показался неприглядным. Теперь все перед глазами расплывалось в темном муаре. Оказалось, что в новом наряде трудно сойти с поезда, ткань сковывала движения. Лишенное свежего ветерка лицо сразу вспотело.