Обладать и ненавидеть (ЛП) - Грей Р. С.. Страница 15

— Конечно, нет, хотя я рассчитываю, что ты будешь проявлять осмотрительность. Теперь, когда мы женаты, наши отношения будут у всех на виду, и, как я уже упоминал, у меня есть репутация. Этот город меньше, чем кажется, а слухи распространяются быстро.

— Поняла.

Он возвращается к своему компьютеру.

— Я попрошу Мейсона, чтобы на следующей неделе он разместил в «Таймс» объявление о нашей свадьбе.

Хочется задать еще миллион вопросов — об объявлении, о его ожиданиях от меня, о договоренности, которую мы заключили, чтобы я продолжала жить здесь, — но я чувствую, что время для меня у Уолта закончилось, и ухожу к выходу из кабинета.

— Элизабет, — останавливает он меня на пороге.

Я оглядываюсь через плечо.

— Спасибо за завтрак.

Я улыбаюсь, после чего выхожу в коридор, приятно удивленная тем, как прошел разговор. Я бы не сказала, что Уолт принял меня как-то особо тепло, но он хотя бы ответил на мои вопросы, и теперь я больше не чувствую, будто иду по минному полю. Ладно… чувствую, но уже не так сильно.

Прибравшись на кухне, я возвращаюсь в библиотеку — уже предвкушая, как проведу там весь день. Заворачиваю за угол и, зайдя внутрь, вновь удивляюсь тому, что за ночь Уолт многое там изменил.

Я ошеломлена. Перемены немаленькие. Потребовалась бы целая команда людей, чтобы все это провернуть. Ни диванов, ни журнального столика теперь нет. Сняты и тяжелые шторы, чтобы в комнату проникал естественный свет. Мой маленький стол и стул остались на месте, но виниловое покрытие на полу стало в пять раз больше, и теперь у меня гораздо больше пространства для работы.

Однако самым примечательным является новый мольберт — и не просто мольберт. Я сразу узнаю фирму «Abiquiu Deluxe», потому что мечтала о мольберте их производства вот уже… лет, наверное, десять. Такие мольберты стояли в студиях у некоторых моих профессоров в RISD, и я пускала на них слюни при каждом удобном случае. Вместо того, чтобы стоять, напрягая спину, сгорбившись над столом, я смогу закреплять холст на нужной мне высоте и регулировать его наклон. Если держать холст вертикально, то излишки пастели будут падать и собираться на подносе мольберта, а не размазываться по рисунку.

Это «рендж-ровер» среди мольбертов, и, если честно, я готова расплакаться.

Не думая, я выскакиваю в коридор и бегу к кабинету Уолта. Дверь все еще открыта. Уолт разговаривает по телефону, он уже занят, но мне все равно. Я сжимаю ладони и одними губами произношу:

— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — И подпрыгиваю от радости.

Он кивает — клянусь, на его лице тоже мелькает проблеск улыбки, — и я убегаю обратно в библиотеку.

Весь день я работаю и через стену слышу, как Уолт разговаривает по телефону и печатает на клавиатуре. Его слов не разобрать, но мне нравится это напоминание о том, что он здесь, в одной квартире со мной. Я и не подозревала, насколько одинокой была в последние несколько дней — в последние несколько, черт возьми, лет.

В колледже у меня было мало друзей. В самом начале кто-то узнал, кто я и из какого семейства, и это отдалило меня от однокурсников. Они решили, будто я заносчивый сноб, родившийся с серебряной ложкой во рту, и не было смысла пытаться им объяснить, что хоть я и выросла в мире богатых, но не совсем принадлежу ему. Они считали, что их места в престижном арт-колледже заработаны честным трудом, а мое просто подарено. Поэтому на мои работы всегда смотрели критически, и мне постоянно приходилось доказывать, что я чего-то стою, и работать как можно усерднее.

Меня в целом устраивало это вынужденное одиночество — так я могла полностью сосредоточиться на искусстве. За пять с половиной лет колледжа я добилась большого прогресса, отточила свою уникальную технику и нащупала собственный стиль. В моих пастельных полотнах появилась индивидуальность, и теперь, когда я закончила колледж — на семестр раньше, чем большинство однокурников, — можно было начать совершенствовать этот стиль и попробовать закрепиться в перенасыщенном мире искусства Нью-Йорка.

В субботу наши с Уолтом пути больше не пересекаются — что странно, учитывая нашу близость друг к другу. Обедая на кухне, я нервничаю и поглядываю на дверь в ожидании, что появится он, но он не выходит из кабинета. Вечером, пока я перед сном умываюсь, слышу, как подъезжает и затем отъезжает лифт. А возвращается Уолт только на следующий день, ближе к полудню.

Сидя у телевизора, я напрягаю слух, пытаясь определить, в мою сторону он идет или нет, но через десять минут чувствую себя глупо и снова переключаю внимание на экран.

Час спустя хлопает дверь, и Уолт снова уходит. Видимо, чаще всего мы с ним будем как два корабля, проплывающие мимо друг друга в ночи. Интересно, зачем ему такая большая квартира, если в большинство ее комнат он почти не заходит? Ему, наверное, было бы неплохо и в маленьких апартаментах, если б там было место для его стола и костюмов.

На следующей неделе эта мысль становится еще более очевидной. Ничего не меняется. Даже становится хуже. Я знаю, что в квартире Уолт все-таки был, лишь потому, что в один из дней он оставил на кухне записку с просьбой отдать несколько его костюмов Ребекке, чтобы та отнесла их в стирку. В записке указано название высококлассной химчистки, и я решаю отнести туда одежду сама, чтобы у меня наконец-то появилось занятие за пределами квартиры.

На двери, возвещая о моем прибытии, звякает колокольчик, и миниатюрная женщина за прилавком заученно улыбается, а затем ее глаза распахиваются от шока.

Я оглядываюсь за спину, гадая, что или кого она там увидела.

— Миссис Дженнингс! — восклицает женщина, а когда я вновь поворачиваюсь к ней, бегом огибает прилавок, чтобы забрать у меня костюмы.

Я хмурю брови, пытаясь вспомнить, знаю я ее или нет.

— Э-э… здравствуйте. Мы знакомы? — спрашиваю, продолжая ломать голову.

Она смеется и качает головой, потом быстро возвращается за прилавок и передает костюмы помощнице.

— Нет, нет. Я видела вас и мистера Дженнингса в газете!

Вид у меня, должно быть, по-прежнему озадаченный, поэтому она тянется за светло-розовыми очками для чтения и водружает их на переносицу, после чего перебирает бумаги на стойке, пока не находит газету.

— Вот, на первой странице.

Она передает мне воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс» и, улыбаясь, постукивает пальцем по фото.

И действительно, на черно-белой фотографии во всю первую полосу — я.

«Две великие американские династии объединились в тайном браке» — гласит жирный заголовок в верхней части страницы. На фотографии ниже мы с Уолтом стоим рядом друг с другом в зале суда: я смотрю на свои руки, фактически сжимая их, а Уолт, стоя в профиль, смотрит на меня сверху вниз. Для меня мы выглядим именно теми, кем и являемся: чужими людьми, вступающими в брак по расчету. Но женщина из химчистки подается вперед и постукивает по бумаге.

— Смотрите, как мило, когда он вот так на вас смотрит.

Так и тянет спросить — «вот так» это как?

Выражение его лица, как всегда, непроницаемо. Сжатые губы, острые скулы, нахмуренный лоб. Я ни за что на свете не смогла бы угадать его мысли, но женщина настаивает, что из нас получилась потрясающая пара.

— Взгляните на себя, — говорит она, касаясь на снимке меня. — Вы просто роскошны. Неудивительно, что он сделал вам предложение.

Я смотрю на себя, одетую в платье с леопардовым принтом. Волосы, касаясь щеки, лежат на плече. Лицо еще раскрасневшееся от холодного зимнего ветра. Пытаюсь взглянуть на нас объективно, чтобы понять, действительно ли мы красивая пара, но не могу. Я вижу лишь девушку, которая совершенно растеряна.

Я не знала, что нас кто-то фотографировал. Наверное, это был Мейсон — и, вероятно, по приказу Уолта, чтобы затем фотографии можно было использовать в объявлении, вроде этого. Я рада, что он нас снял. Пусть наш брак и фиктивный, иметь свое свадебное фото очень приятно.

В статье есть и другие фотографии: профессиональный снимок лица Уолта и снимок улыбающейся меня с прошлогодней семейной фотосессии в честь Рождества.