Обладать и ненавидеть (ЛП) - Грей Р. С.. Страница 2

Интересно, чем он там занимался. Заводил нужные знакомства? Флиртовал с женщинами, включая мою сестру?

У входа в суд он открывает мне дверь. Проходя мимо него, улавливаю легкий запах одеколона и немного смущаюсь при мысли о том, как я, должно быть, пахну по сравнению с ним. Я привезла с собой мало вещей. Это мое самое модное платье, и я надевала его вчера, а значит у меня не было времени, чтобы до сегодняшнего утра отдать его в стирку.

Уолт одет куда более уместно, чем я. На нем шерстяное пальто и черный костюм, на левом запястье виднеются часы с кожаным ремешком. Его начищенные до блеска ботинки, зловеще стучащие по кафельному полу, намного изысканнее, чем мои неуклюжие «мартенсы».

Я не уверена, куда он ведет меня. Да и вообще не уверена, как все это должно происходить. Смотрю на него краешком глаза, но его взгляд, словно лазер, направлен вперед. Мы продолжаем идти, затем он останавливается, чтобы вызвать лифт, и мне приходится неловко затормозить, чтобы меня не занесло вбок. Он, кажется, не замечает, что я пошатнулась. На самом деле, не думаю, что он в принципе замечает меня.

Хочется задать ему много вопросов — у меня их миллион, — но я вдруг чувствую, что язык прилип к небу. Пока я пытаюсь понять, почему онемела, мы входим в лифт и становимся рядом. Во всем виноват его рост, говорю я себе. Его высота на меня давит. Как и его ширина. Он здоровенный — это слово, наверное, не очень годится для описания человека, поскольку больше подходит для мешков с мусором или чего-то увесистого, но он здоровенный. Сильный и широкоплечий.

У меня же, напротив, такое строение тела, будто мясо не задерживается на костях. С такими длинными ногами я могла бы стать балериной — будь у меня грация и талант к еще одному, помимо рисования, виду искусства. Я отношусь к тем людей, которые обещают начать заботиться о себе завтра, и это завтра — вот удивительно — так никогда и не наступает. Фитнес-залы просто не имеют для меня никакой привлекательности. Я предпочитаю сгорбиться над рабочим столом или мольбертом, пачкая пальцы пастелью и позволяя дням сливаться в один.

Лифт везет нас наверх, и я снова задаюсь вопросом, куда мы направляемся. Я знаю, что у нас должно быть разрешение на брак, прежде чем нам разрешат пройти саму церемонию. Предполагаю, что сегодня мы, может быть, завершим предварительные шаги к свадьбе, которая состоится в какую-то неопределенную дату в будущем, но эта надежда начинает покидать меня, когда мы выходим из лифта и видим двух человек, стоящих возле закрытого зала суда. Пожилая дама в черной судейской мантии смеется, разговаривая с молодым блондином в круглых акриловых очках. В руках у него черный кожаный блокнот, записная книжка и телефон, аккуратно уложенные одно на другое. Заметив нас, они замолкают.

— Судья Мазерс. — Уолт кивком здоровается с дамой. — Спасибо, что пошли нам навстречу.

Она широко и искренне улыбается.

— Ну что вы. Я очень благодарна вашему деду, и можете назвать меня сумасшедшей, но даже в своем преклонном возрасте я верю в любовь.

Заканчивая предложение, она переводит взгляд на меня, и я улавливаю в нем неподдельную радость. О господи. Похоже, она думает, что женит двух голубков, отчаянно желающих быть вместе. Я быстро выдавливаю улыбку, надеясь, что моя маска еще на месте.

— Вы, должно быть, Элизабет Брайтон, — говорит судья. — Должна сказать, что мне нравится ваше платье.

Я опускаю взгляд на леопардовый принт и краснею.

— Спасибо. — Затем ощущаю, что на меня — почти выжидающе — смотрит и Уолт, поэтому торопливо благодарю ее за то, что она нам поможет.

— Как я уже сказала, поженить вас будет для меня удовольствием, — уверяет нас судья. — Я не хочу вас торопить, но у меня есть только десятиминутное окно в расписании. Если вы готовы, тогда… — Она кивает в сторону зала суда, и все понимают намек.

Блондин начинает действовать и распахивает перед нами дверь. Судья Мазерс заходит первой, а затем Уолт машет блондину, чтобы тот шел вперед, и придерживает дверь для меня. Когда я иду мимо, свободная рука Уолта на мгновение касается моей поясницы, и это прикосновение запускает цепную реакцию в теле. Один нерв срабатывает за другим, пока меня всю не охватывает тревога.

Я быстро поворачиваюсь и понижаю голос, чтобы меня слышал лишь он:

— Не понимаю. Разве мы не должны сколько-то дней подождать между тем, когда получим разрешение на брак, и тем, когда сможем официально пожениться?

— Такие люди, как мы, — нет, не должны.

Он смотрит на меня сверху вниз почти скучающим взглядом. И мою панику, очевидно, не разделяет.

— О… ясно. — Я кошусь на зал суда, затем оглядываюсь на коридор, как будто прикидывая варианты побега.

— Но если ты передумала, тебе достаточно только сказать…

Я выпрямляю спину и резко разворачиваюсь к залу суда.

— Нет. Конечно, нет. Я просто не была уверена в процедурах. Давай… поженимся.

Глава 2

Я не из тех девушек, которые фантазируют с самого детства о том, какой будет их свадьба. Я не мечтала о вечеринке, о пышном платье от Веры Вонг, о шумном девичнике или о романтическом медовом месяце. Тем не менее, я не могу не признать, что даже вообразить не могла такой своей свадьбы: когда мы быстро пересекли зал суда и поспешно поставили подписи на брачном договоре. И вот теперь я стою напротив мужчины, с которым обменялась всего парой слов. Честно говоря, мой разговор с таксистом по дороге сюда был дольше.

Краем уха улавливаю классические свадебные слова. Судья Мазерс произносит брачную клятву, затем говорит мое имя, побуждая за ней повторить. Кажется, я повторяю все правильно, но точно не знаю. Все происходит будто во сне — словно голова Уолта в любую секунду превратится в тысячу змей, после чего я проснусь в поту, пытаясь понять, что это значит.

— Не желаете ли обменяться кольцами? — спрашивает судья Мазерс Уолта.

Он качает головой.

— Не сегодня.

Ответ не смущает судью, но смущает меня.

Я сцепляю руки в замок и большим пальцем провожу по безымянному, пытаясь понять, почему отсутствие кольца, которое абсолютно ничего не символизировало бы, ранит мои чувства. Дело не в самом кольце. Я не жажду бриллиантов. Мне было бы все равно, из какого металла было бы сделано это кольцо или с каким оно было бы камнем. Наверное, я просто хотела хотя бы чего-то. Хоть какого-то признака, что в основе фарса со свадьбой лежит не просто бизнес. Что ж, хотеть этого было по-детски. Мама вчера изложила условия достаточно ясно, и я никогда не забуду, каким отчаянием был пропитан ее голос.

«Нищие» — это слово, которое до вчерашнего дня я никогда от Джулианны Брайтон не слышала. Всего лишь за один телефонный звонок я узнала, как много мои родители скрывали от меня и моих братьев и сестер на протяжении долгих лет. Им грозил полный крах. Оказавшись по уши в долгах, они столкнулись с неминуемыми последствиями: их дома, машины, одежда — все это будет конфисковано банком. Они останутся без гроша и без возможности позаботиться о себе и о моих младших братьях и сестрах. В их сплоченном социальном кругу они, без сомнения, столкнутся с публичным унижением. Их репутация будет навеки запятнана. Сначала, пока я слушала, как мать описывает их печальные обстоятельства, голос внутри меня тихо радовался — вот и хорошо, им давно следует получить дозу реальности, — но потом злорадство иссякло. Мама все плакала, и я поняла масштаб катастрофы. Я понятия не имела, сколько долгов у них накопилось. Я понятия не имела, что можно уйти так далеко за точку невозврата. Мой отец брал кредиты, а когда в банках ему стали отказывать, занял деньги у своего друга Уолтера Дженнингса-старшего.

Все это не укладывалось в голове. Отец унаследовал от моего деда тьму денег — больше, чем один человек способен потратить за целую жизнь. И тем не менее они — раз! — и исчезли.

— А его акции в «Диомедике»? — спросила я ее, предполагая, что последний вариант у них еще есть.

— Какие акции? — выплюнула в ответ моя мать с таким ядом в голосе, что я почти испугалась. — Все, что было у твоего отца, он десять лет назад продал в попытке спасти свою гребаную издательскую компанию. Миллионы, Элизабет. Он вложил в умирающую отрасль миллионы. Почему? Потому что он верит в печатные СМИ. Ему невыносима мысль о том, что люди больше не читают газеты. Господи боже.