Что моё, то моё - Хольт Анне. Страница 18

– Соберись! – скомандовал он себе сквозь зубы и завёл двигатель.

Позднее выяснилось, что никто в автобусе не обратил особого внимания на Сару Бордсен. Был час пик, поэтому люди стояли даже в проходе. Все сиденья были заняты. В автобусе было много детей, и почти все ехали вместе со взрослыми. После того как были опрошены более сорока свидетелей, удалось выяснить лишь, что Сару посадили на автобус 20-го маршрута, отправляющийся в пять минут шестого. По вторникам она всегда в это время стояла на автобусной остановке. Мать провожала её до автобуса, пока коллеги подменяли её на работе. Саре было восемь лет, и она уже больше года ездила одна к своей бабушке, которая жила в районе Тёйен. На всю поездку у неё уходило не больше четверти часа. Судя по описаниям, Сара была послушной и самостоятельной девочкой, и, хотя мать теперь не могла простить себе, что не поехала вместе с ребёнком, вряд ли кто-нибудь упрекнул бы мать-одиночку в том, что она отправила дочь к бабушке без присмотра.

Два факта не вызывали сомнений: Сара села в автобус и до бабушки она так и не доехала. Та ждала её на остановке. Сара хорошо знала, когда нужно выходить, и всегда первая спрыгивала со ступенек в объятия бабушки, как только двери автобуса открывались. Но на этот раз она из автобуса не появилась. Бабушка почувствовала что-то неладное и лично два раза тщательно осмотрела весь салон автобуса, не обращая внимания на явное раздражение водителя. Сары нигде не было.

Кому-то показалось, что девочка сошла на улице Карла Бернера. На ней была синяя кепка, утверждали два свидетеля. Они стояли у задней двери и сокрушались, что такая маленькая девочка одна едет в переполненном автобусе.

На Саре не было никакой кепки.

Пожилая женщина, по её словам, обратила внимание на маленькую девочку лет шести, ехавшую с мужчиной средних лет. У девочки были светлые волосы, а в руках она держала тряпичную куклу. Она так горько плакала, сообщила эта женщина. Казалось, мужчина был зол на девочку. Группа подростков утверждала, что автобус был забит маленькими детьми, которые ныли и капризничали. Мужчина, подчеркнувший, что его профессия выработала у него особые навыки – умение подмечать детали и наблюдательность, утверждал, что какая-то девочка с бутылкой колы сидела впереди, возле кабины водителя. Внезапно она поднялась и вышла, как будто увидела что-то неожиданное, на остановке «Музей Мунка».

У Сары тёмные волосы, и у неё не было с собой колы. У неё никогда не было тряпичных кукол, а кроме того, ей восемь, и она выглядит старше своего возраста.

Если бы пассажиры переполненного автобуса 20-го маршрута в тот вторник в конце мая были более внимательны, они обязательно заметили бы, как какой-то мужчина подошёл к девочке, сидящей в самом конце автобуса. Они сообщили бы, что до этого она уступила место пожилой женщине, как её учила мама, и что она улыбалась. Наверное, им запомнилось бы, что мужчина присел на корточки перед ней, хотя в автобусе было не повернуться, улыбнулся ей в ответ, сказал что-то, а потом взял её за руку. Если бы не пять часов вечера, когда все голодны и мысли заняты предстоящим ужином, они смогли бы рассказать, что девочка выглядела смущённой, однако она сама последовала за мужчиной, когда тот сошёл на следующей остановке.

У полиции в распоряжении было более четырёх десятков свидетельских показаний пассажиров автобуса. Но ни одно из них не могло объяснить, куда исчезла маленькая Сара Бордсен.

На этот раз, оставив где-то автомобиль, она неспешно прохаживалась по Атлантик-авеню. Хотя в Харвичпорте уже было много туристов и приезжающих только на лето владельцев окружающих домов, он сразу узнал её. У стоянки, где вид на побережье не загораживали дома и сады, она остановилась и взглянула на юг, в сторону моря. На ней были солнцезащитные очки, но он мог поклясться, что на самом деле она смотрит на его дом. И на него.

Аксель Сайер закрыл калитку сада. Страх отступил, Аксель разозлился. Если ей от него что-то нужно, должна же она наконец собраться с силами, подойти и начать разговор. На нём был толстый свитер, ему стало жарко. Время близилось к обеду. С пляжа доносился визг ватаги малышей, которые купались в заливе. Вода, он знал это точно, была ещё ледяной: два дня назад он проверял температуру, перед тем как отправиться на рыбалку. Женщина в ветровке медленно прошла мимо него по другой стороне улицы.

– What do you want, dammit? ^[15]

Аксель с такой силой крутанул молотком, что не смог удержать его, и тот с грохотом упал на плиты дорожки. Кровь ударила в голову. Чувство гнева было для него так непривычно, оно осталось где-то далеко в прошлом, как и страх, который впервые посетил его в камере предварительного заключения в январе 1957-го.

После ареста прошло несколько недель. Мать Акселя покончила с собой. Акселю не позволили даже похоронить её. Старый полицейский звенел связкой ключей и смотрел ему прямо в глаза. Все знают, что он, Сайер, виновен, пробурчал старик. Ключ ударялся о стену камеры, снова и снова. У Акселя нет никаких шансов на освобождение. Почему бы ему просто не сознаться во всём, хотя бы для того, чтобы облегчить страдания родителей маленькой Хедвиг? Разве эти несчастные и без того недостаточно намучились? Взгляд полицейского выражал крайнее презрение. Аксель понял, что больше ему не на что надеяться. Страх не давал ему уснуть в течение следующих пяти суток. Потом у него начались галлюцинации, и ему назначили снотворное.

Аксель превратился в ночное животное: засыпал на несколько часов после обеда, а по ночам через решётку считал звёзды. Страх не оставил его и в пустой комнатке два на четыре метра, которую он снял после неожиданного освобождения. Он отправился с ним через океан, где продолжал терзать его. Вплоть до одного мартовского утра в девяносто третьем. Аксель проснулся поздно, удивляясь тому, что проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. В первый раз за тридцать шесть лет полицейский со связкой ключей оставил его в покое.

– What the hell do you want? ^[16]

Женщина остановилась. У него перехватило дыхание и сердце ухнуло вниз, но он всё же обратил внимание на её красоту. Хотя она не бросалась в глаза, была неяркой, словно женщину не особенно занимал её внешний вид. Ей было тридцать с небольшим, одета в льняные брюки и красный свитер – унисекс, на ногах кроссовки. Аксель поймал себя на том, что внимательно рассматривает женщину. У неё были карие глаза – он разглядел их, когда она на ходу заменила солнцезащитные очки обычными, нерешительно направляясь в его сторону. Волосы тёмные, недлинные и волнистые, такие завиваются мелкими кудряшками во время дождя. Кисти узкие, с длинными пальцами – она нерешительно провела рукой по волосам, поправляя причёску.

– Аксель Сайер?

Страх парализовал его. Женщина назвала его именем, которое он слышал последний раз в 1966 году. Теперь его зовут иначе. Теперь он Эксел Сейер, произносится протяжно. Никаких твёрдых и звонких звуков.

– А вы-то кто? – с трудом выдавил он из себя.

Она протянула ему руку. Он не шелохнулся.

– Меня зовут Ингер Йоханне Вик. Я научный работник и приехала, чтобы поговорить с вами о том, как вы когда-то давно были невинно осуждены за изнасилование и убийство ребёнка. Если вы захотите, конечно. Если вы сможете говорить об этом сейчас, много лет спустя.

Она так и не опустила руку. В этом жесте было такое упрямство, настойчивость, что ему всё же пришлось, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, пожать её руку.

– Эксел Сейер, – сухо представился он. – Теперь меня зовут так.

Женщина, завёрнутая в розовую сладкую вату, брела в их сторону от пляжа. Она перегнулась через забор, уставилась на них, а потом произнесла:

– Female visitor, Aksel! I'll say! ^[17]

– Входите, – сказал Аксель и повернулся спиной к розовому свитеру.