Что моё, то моё - Хольт Анне. Страница 32

К счастью, записку он не забыл.

– Я не забыл записку, – сказал он сам себе, садясь в машину. – Я не забыл.

Хотя он два раза засыпал за рулём – и просыпался, когда машина уже почти съезжала в кювет, – у него хватило сил добраться до Майаватн, остановившись лишь раз, чтобы помочиться и залить бензин из канистры. Он должен был выспаться. На просёлочной дороге у покинутого кемпинга он нашёл место, где можно было спрятать машину.

Всё должно было происходить по-другому.

Ему следовало держать всё под контролем. Действовать по плану. Внезапно он почувствовал, что не сможет уснуть, хотя у него кружилась голова от недосыпания. Он начал плакать. Всё должно было произойти иначе. Ведь пришло его время. Наконец-то. Его план, его желание. Он плакал всё сильней и чувствовал, что сам себе неприятен. Он выругался и ударил себя по лицу.

– Хорошо, что я не забыл записку, – пробормотал он, вытирая рукой сопли.

34

Ингер Йоханне разбудил звонок в дверь. Он прозвонил коротко, словно кто-то пытался разбудить её и при этом не потревожить Кристиане. Король Америки заскулил из комнаты Кристиане, так что пришлось сначала выпустить собаку. К счастью, дочка спокойно продолжала спать. Щенок прыгал на Ингер Йоханне снова и снова, когти неприятно царапали голые ноги. Она попыталась отпихнуть его, но споткнулась и ударила мизинец о порог, выходя в коридор. Опасаясь, что в дверь снова позвонят, она, причитая, доковыляла до входной двери.

Он прятал глаза. Он словно усох, стал меньше ростом, сгорбился. Она почувствовала слабый запах пота, когда он вяло протянул ей руку. Под мышкой у него был небольшой чемоданчик, каким пользуются лётчики, с оторванной ручкой.

– Я всё понимаю, прости, – пробормотал он. – Но я только что освободился.

– Сколько времени?

– Час. Ночи.

– Понятно, что не дня, – сухо ответила она. – Входи. Мне нужно переодеться.

Он уселся на кухне. Король Америки лизал и слегка покусывал его руки, пускал слюни и тихонько поскуливал, вероятно, от голода.

– Новенький? – кивнул он на пса, когда она, одевшись, вошла на кухню.

Она пробурчала что-то утвердительное в ответ и включила кофеварку. Она должна была догадаться, что это Ингвар. Разбуженная звонком, она взмолилась про себя, чтобы звонок не повторился. Если бы Кристиане проснулась среди ночи, для всех начался бы день. Она натянула выцветший свитер, купленный ещё во время учёбы в колледже, – первое, что попалось под руку. В шкафу лежали вещи и получше.

– Если ты снова соберёшься навестить меня ночью, будет лучше, если ты не станешь звонить в дверь. Воспользуйся телефоном. На ночь я выключаю аппарат, который стоит в комнате. У того, который… – она кивнула в сторону спальни и насыпала кофе в фильтр, – …у меня, делаю звонок потише. Телефон будит меня, а Кристиане продолжает спать. Это важно для неё. И для меня.

Она попыталась улыбнуться, но вместо этого зевнула. Пытаясь проснуться, она широко раскрыла глаза и энергично помотала головой.

– Я запомню, – сказал Ингвар. – Сожалею. На его счету ещё один.

Она медленно подняла руку к волосам, а потом отпустила её и схватилась за ручку кофеварки.

– Что? – лишённым эмоций голосом переспросила она. – Что значит «ещё один»?

Ингвар закрыл руками лицо:

– Мальчик, которому было всего одиннадцать месяцев, из Тромсё. Гленн Хуго. Одиннадцать месяцев. Ты не слышала об этом?

– Я… Я не смотрела телевизор и не слушала радио сегодня вечером. Мы с Кристиане играли с собакой, гуляли… Одиннадцать месяцев. Одиннадцать месяцев!

Слова словно повисли в воздухе. Казалось, возраст жертвы служит странным объяснением этого бессмысленного убийства. Ингер Йоханне почувствовала, как у неё наворачиваются слёзы, и моргнула.

– Но…

Она задвинула ящик и села за стол. Ингвар положил руки перед собой, и она ощутила непреодолимое желание положить поверх свои.

– Его уже нашли?

– Его и не похищали. Он был задушен в собственной коляске, когда спал на улице.

Щенок свернулся калачиком у плиты. Ингер Йоханне внимательно смотрела на него. Под мягкой короткой шерстью отчётливо проступали рёбра, ритмично поднимавшиеся в такт дыханию. Глаза были полузакрыты, и сквозь острые молочные зубы виднелся кончик влажного бледно-розового языка.

– Тогда это не он, – проговорила она и почувствовала, что ей не хватает воздуха. – Он не душит. Он похищает и убивает способом, который мы не… не понимаем. Он не станет душить спящих младенцев. Это разные люди. В Тромсё? Ты сказал, в Тромсё?

Она пристукнула кулаками по столу, словно подтверждая: расстояние, разделяющее Осло и Тромсё, доказывает, что это трагическая смерть, но она не имеет отношения к их делу. Конечно, ужасно, когда умирает младенец, но его убил не… он.

– Тромсё. Не может быть!

Она наклонилась над столом и попыталась взглянуть Ингвару в глаза. Он отвернулся к кофеварке. С трудом, медленно поднялся, открыл шкафчик и вынул две кружки. Некоторое время не двигался, рассматривая их. На одной был нарисован «феррари», который посудомоечная машина отмыла до бледно-розового цвета. Другая была в виде дракона, одно крыло у него было сломано, а хвост служил ручкой. Он налил кофе и протянул кружку с автомобилем Ингер Йоханне. Она взяла кружку обеими руками и взглянула на Ингвара, ожидая, что тот согласится с её доводами. Тромсё слишком далеко. Это другой человек Это просто невозможно. Собака заскулила во сне.

– Записка, – сказал он глухо и подул на кофе. – Он снова оставил записку. Получай по заслугам.

– Но…

– О записке ещё никому не известно. В газетах нет ни слова об этом. Пока нам удалось сохранить информацию в тайне. Так что это он.

Ингер Йоханне взглянула на часы.

– Двадцать пять минут второго, – сказала она. – У нас есть четыре часа и тридцать пять минут, до того как прозвенит мой будильник. Примемся за дело. Я так понимаю, в чемодане, с которым ты пришёл, что-то лежит. Неси его сюда. У нас четыре с половиной часа.

– То есть единственная объединяющая деталь – записка?

Она откинулась на спинку и скрестила за головой руки. Повсюду валялись жёлтые листочки. На холодильнике висел большой кусок ватмана, прежде свёрнутый в рулон; чтобы прикрепить его, пришлось израсходовать массу скотча. Три колонки, озаглавленные именами детей, содержали всевозможную информацию: от предпочтений в еде до сведений о состоянии здоровья. Колонка Тленна Хуго была практически пуста. Единственное, что им было известно о мальчике, который умер меньше суток назад, это предварительное заключение о причине смерти – удушение. Кроме того, они располагали сведениями о его возрасте и весе: нормальный, здоровый одиннадцатимесячный младенец.

На листе писчей бумаги, висящем над плитой, содержалась информация о его родителях: Мэй Берит и Фруде Бенонисен, 25 и 28 лет соответственно, живут в доме её матери. Оба работают в коммуне, он – уборщиком мусора, она – секретарём в приёмной председателя. Фруде закончил девять классов и имел за плечами не особенно удачную карьеру футболиста. Мэй Берит училась в университете Осло, сдала экзамены по истории религий и испанскому. Женаты два года.

– Записка. Жертвы – дети. Они все мертвы.

– Нет. А Эмили? О ней нам ничего не известно.

– Точно.

Он потирал затылок.

– Бумага записок из двух разных пачек. Обычная бумага для принтера, такая лежит у всех дома рядом с компьютером. Отпечатки отсутствуют.

Он снова потянулся рукой к голове, Ингер Йоханне заметила облачко перхоти в свете яркой настольной лампы, которую она принесла из комнаты.

– Слишком рано утверждать что-то определённое о последнем случае. Пока ещё идёт сбор информации. Но я думаю, вряд ли мы можем рассчитывать на успех. Этот парень очень осторожен. Почерк в записках разный, по крайней мере на первый взгляд. Их должен сравнивать эксперт.

– Но этот свидетель… Как его…