Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич. Страница 67
Она тут же примолкла, услышав в его предупреждении настоящую, хотя и скрытую за вежливым «пожалуйста», угрозу. Он обрадовался перемене в её поведении, так как стал побаиваться острого язычка женщины. Но порой ему казалось, и он опасливо поглядывал на неё, что она готова вцепиться ему в горло ногтями значительного размера — до того она приходила в ярость от его бессилия что-либо сделать с проводкой к замку.
— Он же не хочет, чтобы я… — слышал Иван сквозь сон, сморивший его после возвращения в своё временное жилище, сетования женщины, которые она высказывала Напель. — Ты же знаешь, как мужчины относятся к нам…
«Дура, — хотелось ему бросить ей в упрёк, — что бы ты понимала в ходьбе во времени?»
Напель что-то отвечала ей — успокаивала.
А Иван вспомнил разговор с Эламом Шестым, по твёрдому убеждению которого с женщинами можно иметь дело и говорить с ними только об одном: как продлить свой род и заиметь потомков. Потому жалуясь Напель, эта женщина была совершенно не права, так как он к такому типу мужчинам не относился и честно старался вывести её из комнаты к замку.
Но ведь не получилось! И не по его вине.
И… не нужны ему потомки от неё! С такой страшной физиономией, ни на секунду не закрываемым ртом и язвительным языком…
Не получилось, не получилось… Не нужны, не нужны… Подобно бою колоколов, прошло через весь неспокойный сон. Иван встал ещё больше разбитым и усталым, чем был прежде.
Женщину Напель устроила на тюфячке по другую сторону от входа в Ивановом убежище…
Иван провёл последнего из людей Напель и неторопливо возвращался за нею самой. В целом, проводка, что ни говори, всё-таки удалась на славу, так как только двое не смогли пройти с ним через поле ходьбы. А вначале думалось, что такая участь постигнет половину из них.
Иван и не торопился, отдыхая в дороге. Ему предстояло побриться, принять душ, привести себя в порядок.
В предвкушении этого и окончания бесконечных переходов, он спокойно проявился в реальном мире. В комнате было шумно, в ней шла свальная драка.
Около десятка громил, вооружённых короткими мечами, в тесноте ограниченного пространства навалились на обитателей убежища. Узкий ход в комнату обороняли молодой человек и женщина, не пропущенные полем ходьбы к замку.
Женщина, ловко и точно нанося удары и отбивая их, визжала громко и высоко, словно долго не заводящаяся машина. Молодой ухал при каждом поднятии и опускании длинного меча и казался более медлительным, хотя его тяжёлое оружие било вернее и сокрушительнее, чем лёгкая рапира напарницы.
Напель сжалась в комок и с ногами сидела в постели на подушке, спина её упиралась в угол комнаты. Глаза девушки неимоверно расширились, она надеялась применить свой убийственный взгляд, памятный Ивану, и ожидала, когда нападавшие ворвутся в комнату. Впрочем, она отчётливо понимала свою полную беспомощность. Ну, поразит она одного-двух, но остальные достанут своими мечами до неё.
Защита ослабевала. Молча отшатнулся и упал, отвалясь в сторону, молодой человек. Безвольные руки выпустили меч, и тот со звоном свалился на пол. Женщина с удвоенной силой завизжала и заработала клинком.
Иван как раз застал эту картину схватки. Реакция его была решительной. Он ухватил рюкзак и сунул руку за бластером.
— Нет! — испуганно воскликнула Напель и вскочила на ноги. — Здесь, Ваня, нельзя! Только холодное оружие… Мечи… Уводи… Уводи меня отсюда!
— А она?
— Это её долг!
— Ты что?! Я не могу… бросить!
Как он мог бросить того, кто встал на защиту Напель, а значит, и его. Да за одни те мгновения, когда он вышагнул из поля ходьбы и не успел сразу понять происходящего, а она, эта сварливая мужененавистница, заслонила его от неминуемого удара, он не мог оставить её одну против толпы разъярённых мужчин.
— Ваня, уходи-и-м!
Напель повисла у него на руке. Он бессознательно отталкивал её и в то же самое время подтаскивал к двери, чтобы вступиться за последнего защитника и помочь ему.
Помощь опоздала.
Багрово сочащееся жало меча вынырнуло из спины женщины и не достало самого Ивана нескольких сантиметров. Визг женщины перешёл в басовитый храп, и последняя защитница свалилась поперёк прохода. Поразивший её мужчина выдернул меч из её тела и с выпученными глазами, в которых не отражалось ничего, кроме страха и стремления к убийству, разбрызгивая капли крови, замахнулся на ходока.
Иван был вынужден обороняться. Ему помогала теснота в комнате. Мечом особо не размахнуть, только в укол, но для того надо попасть в цель, а цель — Иван — не давалась.
Потянулись руки, стали рвать на ходоке одежду. Толкачёв расчётливо отбивался и отступал. На постели стояла Напель. Она одного уже ослепила своим непостижимым взглядом, и тот стал мешать нападавшим. Его просто повалили с ног и растоптали.
Иван отбивался и поражал. Напель накапливала силы для нового выброса энергии из глаз…
И всё-таки их загоняли в угол. Времени достать бластер или наган, дабы пугнуть озверевших нападавших вопреки запрету Напель, не было. Оттого чувство злости одолевало Ивана, он терял рассудок и превращался в берсеркера. И наверняка бы погиб от меча…
— Стоять всем! — вдруг выкрикнула Напель страшным и незнакомым Ивану голосом, от которого дрогнули стены, и как будто стали распадаться на глазах.
Окрику нападавшие подчинились сразу, чуть отпрянули. Они с ужасом ожидали чего-то ещё более страшного, чем схватка со ставкой на жизнь. У Ивана от неожиданности по коже поползли холодные мурашки, он непроизвольно стал разворачиваться к Напель.
— Ваня, — она кошкой прыгнула ему на спину, — уходим отсюда!.. Быстрее!
Он перешёл в поле ходьбы, оставляя противников перед пустотой, которая их поразила, не менее сильно, чем приказ Напель.
— Говорила тебе, — колола она прямо в ухо Ивана, когда тишина и полусумрак дороги времени охватили их. — Надо было уходить раньше, а тебе надо было влезть…
— Нечестно так… — Огрызнулся он. — Нечестно бросать тех, кто… с тобой… — Он говорил и понимал, что молодой человек и эта капризная, но такая мужественная женщина, были обречены ещё до того, как в комнату неизвестно как прорвались вооружённые люди. Их бы пришлось бросить по другую сторону временного барьера. Однако, даже понимая это умом, он не был согласен с тем, что их следовало бросать ещё живыми и уходить навсегда. Оттого не мог остановиться и бубнил: — Нельзя так…
— Ваня, возьми себя в руки! Ты думаешь, мне легче? Отнюдь. Для тебя они просто некто, кого ты не смог провести к замку, а для меня они — часть меня…
— Прости… Откуда они взялись? Эти… Как узнали?
— Узнали, значит. Нас было слишком много. Кто-то чужой мог выследить или кто из нас сказать что-нибудь лишнее. Или напали на твой след.
— Маклак?
— У Пекты много верных псов. Может быть, и Маклак. — Она соскользнула с его спины, крепче схватилась за его руку, прижалась. — Пошли, Ваня. Ничего уже не сделаешь, не вернёшь… Нет, веди меня чуть левее, там заросли реже…
Ей пришлось поистине продираться сквозь заросли кустов и деревьев. Она извивалась, наклонялась, обходила, ползла, но её дорога, не в пример другим, вела прямо к замку.
Шагая уже по переходам и лестницам замка, Иван смог критически осмотреть и ощупать себя. Жёсткая щетина отросла, джинсы порваны, в прорехи куртки видна серая бронерубаха, такая полезная против пуль и уколов, но беспомощная от тяжёлого удара меча. Кровь капала с подбородка, и заметившая это Напель промокнула её своим благоухающим платком.
— Любишь, Ваня, подраться, — осудила или просто спросила — не понять.
— Тоже мне любовь. Кому охота?
— Ты не поверишь, — она лукаво улыбнулась, словно минутами раньше на её глазах не умирали преданные ей люди, — но я так люблю, когда мужчины дерутся.
— Какая корысть? Кулаки, синяки… Потом вонючим от них разит.
— Корысти никакой, но когда выходят такие как ты, Ваня, есть на что посмотреть.