Голос Древних (СИ) - Карелин Антон. Страница 36

— Начнём.

Охотек деловито встал напротив себя, его статуя была слегка крупнее оригинала, но даже так не могла сравниться с ним по представительности и жадности. Одутловатые щёки настороженно дулись, и Фокс отметил, что олигарх снова крутит в руках брелок-цветок цедаров. Тот самый, что позволял ненадолго выйти из реальности в небытие, чтобы избежать любой угрозы.

Когда все четверо встали напротив своих статуй, над левой чашей каждого возник сияющий синий вопрос. Одиссей не раздумывал, в его владении было только две по-настоящему важных сущности, и сейчас следовало поставить ту, что менее ценна. Он накрыл чашу ладонью, зажмурился и загадал, что ставит на кон, так как не мог физически водрузить это на весы. Тело пронзило странное ощущение падения и пустоты, он пошатнулся и сдавленно выдохнул, но кроме Афины этого никто не заметил — для каждого был слишком важен собственный шаг.

Все сделали ставки; Геометрис простёр к чаше излом пространства, по нему прошла вибрация, и вниз упала одна-единственная песчинка.

Левые чаши-ладони дрогнули и поползли вниз, а правые стали соразмерно подниматься вверх. Они двигались медленно и постепенно, не больше миллиметра в секунду — но все четыре явно не собирались останавливаться на полпути. Неудивительно, ведь каждый поставил на кон самое дорогое, что у него есть.

— Жизнь? — волнуясь и даже сбиваясь, прошептал на ухо Фоксу профессор Свийс. — Ты поставил на кон свою жизнь?

— Чего? — возмутилась хистеройка. — С какой стати, кто будет меня холить и лелеять⁈

— Пфф, — покачал головой олигарх. — Вы правда считаете, что жизнь любого из нас весит так много?

— Моя жизнь? Но это же самое важное! — возмутилась малышка и пошла фиолетовыми пятнами.

— Нет, дитя, — проскрипел старый змей. — Я был не прав. Конечно, во вселенной много вещей, более ценных, чем жизнь одного носителя. Даже для него самого.

Напряжение нарастало, чаши не останавливались, опускаясь всё ниже… но вдруг одна из них замерла. У Одиссея закружилась голова, он не смог удержаться на ногах и осел к ногам своей статуи, весь покрытый испариной. Ведь эта чёрная чаша была его ладонью. А значит, ставка Фокса оказалась наименее ценной из всех четырёх.

Человека замутило, горло стало сухим, происходящее вокруг отдалилось, будто он смотрел на мир через узкую трубу, так бывает перед тем, как теряешь сознание.

— Что с тобой? — Ана рывком разделилась с Афиной, оставив её возвышаться бледным призраком, шагнула и наклонилась к Фоксу, обняла его, чтобы удержать от падения в воду, и заглянула в глаза. В них была тревога.

— Всё… хорошо… — прошептал Одиссей. — Не бой…

Он не смог договорить.

— Значительные изменения витальных показателей, — бесстрастно оценила Афина, но её голос становился напряжённее с каждым словом. — Состояние истощения, близкое к критическому. Твоё тело… твои клетки… Включились процессы распада, тебе осталось жить несколько минут. Что ты поставил на кон?

— Гря… зь… — прошептал человек.

Ана и Афина замерли: они поняли, что, абсолютно лишённый теллагерсы, Одиссей просто умрёт. И они ничего не могут сделать, потому что даже техно-боги не в силах победить смерть, пришедшую за тем, кто обманывал её почти пятьсот лет.

— Вы не просто союзники, — обвиняюще плюнул Охотек, глядя брезгливо и неприязненно. — Вы пара… тройка… не важно! Не знаю, как вы умудрились побить все статистические вероятности и добраться почти до финала, из двух с половиной триллионов вместе, вдвоём… втроём… да вас только налоговая разберёт!! Но мы положим этому конец. Ты согласен?

Он обращался к Геометрису, и тот что-то тихо, спокойно пророкотал в ответ.

— Смотри, — сказала Ана, указывая на статуи, и горячей ладонью вытерла Фоксу лицо. Глаза не хотели открываться, но он сфокусировался и посмотрел.

Меньше всех опустилась левая ладонь Одиссея — его ставка не весила слишком много и остановилась чуть ниже полпути. Правая рука стеклянного детектива симметрично поднялась вверх и замерла далеко от верха.

Второй остановилась чаша квинтиллиардера.

— ЧТО⁈ — поражённо воскликнул он и схватился за голову. Вышедший из себя, выбитый из колеи, растерянный и непонимающий, маленький и смешной, впервые за все игры и испытания, все поразительные события и явления, которые свершились на Планете Судьбы. — Как это может быть⁈ Я поставил на кон ВСЁ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ! Все корпорации, всю бизнес-империю, все системы и планеты, флотилии торговых и военных кораблей, все астрономические счета в банках и сами астро-банки, все инвестиции и патенты, разработки и стартапы, всю контрабанду и компроматы, все обязательства и долги…

Он побледнел и отступил на шаг назад, пошатнулся, невидяще шаря по своим карманцам.

— Все двести двадцать два драгоценных, бесценных артефакта разных цивилизаций, которые собрал за свою жизнь…

Маленькие, жадные глазки коротыша трагично и безумно сверкнули.

— Скажите мне, что может быть ценнее этого⁈ Что⁈

Ниже олигарха остановились две чаши, они шли почти вровень: плоский элемент из тела Геометриса, и буквально на палец ниже, у нижнего положения руки, ладонь Аны/Афины.

Неожиданно вернулось единство, все четверо почувствовали друг друга, ближе, чем в предыдущих испытаниях, когда было ещё много игроков. Теперь их осталось так мало, что они легко осознали ставки друг друга.

— Теллагерса, редчайшее вещество в галактике, — тихо сказал олигарх. — Даже в моей коллекции его нет. Оно потянуло на половину моей империи. Удивительно, но даже так… слабовато.

Геометрис зарокотал, тревожно и раскатисто, как штормовой прибой.

— Его песчинка — это три десятка спасённых звёздных систем, сотни миллиардов жизней, — с уважением сказала Афина. — Геометрис поставил на кон всё, чего добился и сделал, всю силу своего вмешательства в судьбы каждого из спасённых, а через них — в общую историю галактики.

— Три десятка? — истерично рассмеялся Охотек, глотая воздух и выпуская не звонкий смех, а задушенное свистящее «И-и-и». — У меня полторы сотни миров! Я контролирую судьбы куда большего числа потребителей и работников, слышите?

— Владеть кошельками людей и использовать их труд — несравнимо слабее, чем даровать им жизнь и сделать возможной жизнь их будущих поколений, — сказала Ана. В её голосе вовсе не было презрения, но делец почувствовал его у себя в душе. Это было неприятное ощущение.

— К тому же, твоя бизнес-империя тянется в будущее на достаточно ограниченный срок, –добавила Афина. — Ты клонишься к закату жизни, когда тебя не станет, её разберут по рукам, и с каждым годом эхо твоей воли будет стихать. А звёзды, которые реорганизовал Геометрис, останутся пылать и дарить энергию своим системам… очень надолго.

Наступило молчание. Охотек опустил голову и сжал руки на груди, придавленный осознанием мелкости того, что почитал великим. Он был не в силах смотреть на остальных. И в тишине пугающим всхрипом прозвучал лай Одиссея, который закашлялся собственной кровью и без сил откинулся назад. Он больше не мог держать голову.

— Скорее, — прошептала Ана, сжимая побелевшего детектива.

— Я поставила на кон своё право наследия, — быстро и чётко сказала Афина. — Наследия империей Олимпиаров и право власти над десятками тысяч систем. Не знаю, что оценила система: потенциал моего вмешательства в историю и жизни других… либо реальный объем этого вмешательства. Если они видели будущее.

— Мы поняли, — прошепелявил делец, не поднимая глаз. — Ты, оказывается, великая.

Он усмехнулся.

— Удивительно, как ты не брезгуешь знаться с нами, ничтожными.

Афина решила ответить ему, даже зная, как дороги секунды для умиравшего Одиссея:

— Это испытание показало нам, что твоя ничтожность обратно пропорциональна тому, сколько ты отдаёшь другим. И начать никогда не поздно.

Она наклонилась и легко подняла Фокса, руки богини расширились, превращаясь в энергетическое ложе, и голова детектива оказалась у Афины на груди. Она взглянула на него с печальным упрёком.