Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина. Страница 23

— Нанесу мазь. Будет жечь.

Габриэль ничего не ответил. Новел осторожно втирал в его кожу мазь, а потом не выдержал и спросил:

— Разве не больно?

— Больно, — Габриэль ответил не сразу, словно вопрос проделал путь сквозь вселенные, прежде чем добрался до его слуха.

Новел нахмурился и продолжил.

— Вы любопытствуете, что я не кривляюсь? — понял его удивление Габриэль и словно очнулся. — Но ведь мы оба знаем, что в действительности поможет мазь, а кривляния отвлекут и вызовут ненужное беспокойство.

Новел нанёс последний слой мази и утёр руки полотенцем. Габриэль взглянул на ладони. Раны под действием целебной мази и заговора целителя затягивались на глазах. Нужно было время, чтобы они затянулись полностью.

— Раны похожи на ожоги, — сказал лекарь. — Что случилось на самом деле?

— Это уже не имеет значения, — поблагодарив, сказал Габриэль. Он круто развернулся, но Новел окликнул, словно ударил в спину:

— Если не расскажешь, что случилось на самом деле, я расскажу отцу, во сколько ты пришёл и в каком виде.

Габриэль развернулся и пронзил его взглядом, уже не боясь напугать.

— Вот как? До моего изгнания осталось меньше месяца. Скоро меня здесь не будет. Зачем вам нужно лишний раз беспокоить его?

— Для твоего блага.

— Блага ареста? — насмешливо спросил не-волшебник. — Чтобы он запер меня, и я не сбежал в страшную и ужасную башню?

— Твои ожоги похожи на ожоги от охранного заклинания. А такие могут накладывать только…

Габриэль ненадолго прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Новел был не глуп, совсем не глуп. И проницателен, почти как Габриэль.

— Один из тварей был в городе. Его засекли, но он успел убежать до того, как Белый Шум его ослабил. Смотрители побежали за ним, а у мага выпала книга. Её не заметили. А я подобрал.

В этот момент Габриэль пожалел о том, что лекарь Новел был одним из самых примерных жителей Далагонда. У него не было проблем на работе и даже любовниц, коими его можно было упрекнуть. Не без сожаления Габриэль достал из-за пазухи книгу. Всё равно он успел прочитать её в Башне и помнил её содержание. Легче было отказаться от книги, чем видеть встревоженное лицо отца и оправдываться перед ним, откуда у него ожоги и почему он пришёл к лекарю посреди ночи.

— Я сперва обжёгся. А потом она перестала. Должно быть, заклятье было временным.

— Но почему ты грязный?

Габриэль смотрел в упор.

— Я уже сказал. Я упал.

Новел с осторожностью прикоснулся к книге, затем приоткрыл и тут же захлопнул. И положил на свой стол.

— Эти книги запрещены. Ты её читал? Отвечай, ты читал её!?

Так и не дождавшись ответа, Новел сказал:

— Прости, Габриэль, но теперь я обязан рассказать всё твоему отцу.

Глаза не-волшебника вспыхнули тёмным пламенем.

— Нет! Не о чем говорить! Я просто подобрал запрещённую книгу. Я не читал её.

— Но собирался. И взял себе. Несмотря на то, что она жглась.

— Это всего лишь книга!

— Спокойной ночи, — Новел опустил окно и задёрнул шторы.

Что-то бормоча, он швырнул книгу в угол комнаты и уже собирался ложиться спать, как вдруг в окно его что-то ударило. В тишине ночи звук показался оглушающим. Брызги битого стекла усыпали комнату, а к ногам лекаря подкатился запущенный юношей камень.

— Стервец, — сквозь зубы процедил лекарь. — И об этом твой отец тоже узнает! — заорал он в разбитую форточку. — И оплатит ремонт!

***

Рукописные листы слетели с кафедры как лепестки гигантской розы и разлетелись по сцене. Раймон не стал их подбирать. Он исчез раньше, чем его окликнули. Его работа была здесь выполнена, а остальное — ответы на вопросы мирян, разговор о будущих проектах, целования рук и портрет на память не прописывались в перечне обязательств. Готовые цистерны топлива для амулетов Белого Шума уже отгружались на склад, на руках Верховной жрицы Тэо лежал подписанный документ в двух экземплярах. Толпа растерянно озиралась, а сам алхимик прятался за тёмными стёклами капсулы. Мероприятие закончилось глубоко за полночь, отгремели салюты.

— Поехали! — Раймон нырнул на заднее сидение и задёрнул шторы.

Тина, сопровождавшая его, едва приоткрыла губы, но не успела озвучить вопрос.

— Поехали.

Он уткнулся в кислородную маску и сполз за пределы окна.

***

Между ними была разница в одиннадцать лет. Они неистово целовались у крыльца и в каретах, вваливались в мотели, на ходу раздевая друг друга, падали на ковёр. Она имела пышные формы и бойкий нрав, он не выглядел на свой возраст. Она стонала от поцелуев, позволяя ему делать с ней всё, и до кровати они добирались уже раздетые. Ему было тридцать восемь. Ей едва исполнилось двадцать семь.

Она знала, что у него есть сын, тонкая копия самого Раймона. У Тины не было ни детей, ни мужа. Раймон привёл её в дом через полгода после знакомства.

Тринадцатилетний худенький мальчик поцеловал её руки, а после принёс им вина и разлил в изящные фужеры. За всё время он не сказал ни слова, и Тина в смятении обратилась к Раймону.

— Он тебя принял, — сказал он, и больше ничего не добавил.

О его болезни она узнала позднее и не с его слов. Габриэль подстерёг её за углом, схватил за руку, и она испугалась. Габриэль приложил палец к губам и шепотом кратко рассказал о болезни отца. После у Тины с Раймоном состоялся серьёзный разговор. А потом у Раймона с Габриэлем, впрочем, насколько Тина знала, Габриэль не был наказан.

Их нежность Тину завораживала. Прикосновения нос к носу. То, как Габриэль позволял ему трогать свои ладони — в мире не существовало более доверительного жеста. Дети с детства позволяли родителям трогать их ладошки, но лишь единицы оставались столь открытыми в отрочестве. Наблюдая их нежность, Тина хотела от Раймона детей. Он не хотел оставить её вдовой с ребёнком. Габриэль позволил ей о нём заботиться и принял её очень быстро. Как позднее она узнала, Габриэль давно знал о романе отца был рад, что отец проводит время где-то помимо лаборатории.

Когда речь заходила о Габриэле, терпению Раймона не хватало границ. За всё время она не слышала, чтобы он хотя бы раз повысил на него голос. Порой Тине казалось, мальчик, ныне уже юноша, намеренно пытался вывести отца, но чем больше она вливалась в их семью, тем сильнее его понимала. Габриэль всегда прятал руки в карманах, и когда Раймон впервые завёл разговор об изгнании, Тина всё поняла, и в дерзких поступках Габриэля ей перестала видеться издёвка. Молчание, огненные взгляды и дрянность колкого языка стали не более чем трепыханиями рыбы, выброшенной на берег.

Капсула стремительно летела над Долиной. Бока капсулы царапали ветви, лесные монстры пытались проникнуть внутрь. Лицо алхимика оставались неподвижными. Тина знала, о чём он думал. Знала, о чём спросит Хорькинса, когда вернётся домой.

— Габриэль дома?

— Нет.

Пальто улетело в угол. Прямо на вазу. Ваза разбилась. Хорькинс в ужасе метнулся в угол. Перешагнув через осколки, Раймон зашагал по лестнице. Его длинная косица резко покачивалась в такт шагам. Хорькинс поёжился — буря его миновала. Сгорбившись, он схватился за голову, разахался, словно эта ваза чуть его не убила, и пошёл в подвал за вином. Тина достала метлу и совок из-за комода.

***

Ночью к дому Манриолей подошла хрупкая покачивающаяся фигурка. Она остановилась за несколько шагов до третьего фонаря и прислушалась. Затем сделала шаг, и сигнализация — взвизгнула, взревела, замерцали ослепляющие лампы.

«Сбоит».

Ничего подобного.

Пригнувшись, беглец посеменил к дверям дома, откуда уже выбегали ночные стражи, вслед за ними Хорькинс в ночном колпаке. Увидев Габриэля, Хорькинс что-то проворчал под нос и выключил сигнализацию. Стража опустила оружие.

Габриэль стёр кровь, брызнувшую из носа, рукавом (всё равно он был грязный). И пошёл. Он испугался отца, возникшего перед ним как из воздуха. Испугался, что отец упадёт, исчезнет. Окажется миражом. Но Раймон стоял ровно, и на него была надета его парадная одежда. Значит, он где-то был. И не успел переодеться. Либо не захотел. Либо не смог.