Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина. Страница 28

Находившаяся в комнате Тиоланта неожиданно вызвала странные, доселе незнакомые чувства, и укрепила их, когда обратилась к Габриэлю домашним, будничным тоном, голосом, который Габриэль прежде не слышал:

— У тебя всегда так темно? — не этот голос он слышал на религиозных службах, не этим голосом Тиоланта давала отказ исцелить отца.

Габриэль раздвинул шторы. Солнечный свет обнажил пыль. На полках, на подоконнике, на столе. Её присутствие удручало, и чем толще становился слой пыли, тем сильнее росло бессилие. Когда Габриэль смотрел на пыльные полки, ему хотелось плакать и спать.

— Чем я заслужил ваш визит?

Он смотрел на неё, а чувство росло и крепло. Она слишком уместно смотрелась в его берлоге. Это было так прекрасно и так неправильно.

— Тот, кого ты зовёшь отцом, попросил проведать тебя. Тебе скоро шестнадцать, и ты знаешь, что тебя ждёт.

— Знаю. Изгнание. Последнее время все только об этом и говорят.

— Когда я увидела тебя впервые, я сразу поняла, кто ты, — её взгляд сосредоточился на дальней точке, а голос доносился как из омута памяти. — Хорькинс принёс тебя в храм, ты был совсем крохой… но я сразу тебя узнала. Эти Манриольские черты трудно не узнать. Я узнала тебя ещё до того, как увидела ваш герб на твоей пелёнке.

Габриэль поморщился, вспомнив, что Хорькинс не только друг его отца, но ещё крёстный Габриэля. От этой мысли сделалось паршиво. Будь Габриэль старше, он бы ни за что не допустил, чтобы Хорькинс стал его крёстным. Этот капризный южанин, завистливый пьющий лжесловиц, наверняка тайно ненавидевший Габриэля и всю его семью.

Габриэль очнулся от того, что Тиоланта гладила его по щеке. Её пальцы были прохладными. Габриэль хотел отстранить её руку и уже открыл рот, чтобы вежливо попросить не трогать его, заглянул ей в лицо… и перед его мысленным взором вдруг разгорелся огонь, а лицо Тиоланты исказилось ужасом. Её светлые очи на испачканном сажей лице казались светлее, прозрачнее, и она смотрела сквозь слёзы, но не Габриэля, а куда-то поверх него. Её холодные пальцы касались его щеки, так же, как и сейчас, а потом она прижала Габриэля к груди, и всё резко потемнело. Нарастающий ужас поднялся откуда-то снизу и расплескался под рёбрами. Запахло пеплом и едва уловимо — ритуальными курениями.

— Я не поз…лю …ить мо… …на! — это был её крик. Он прозвучал неразборчиво, но громко, словно на самом деле.

Что, что она прокричала?

— Всё нормально?

Видение сгинуло, точно кошмарный сон про лес и кота. Габриэль часто заморгал. Отблески огня ещё танцевали по комнате, становясь всё тусклее, пока совсем не погасли.

— Я не расслышал, что вы сказали, не могли бы вы повторить.

— Я была в плену Чёрной Кобры, — повторила жрица. Меж бровей и на лбу появились морщинки, и в этот момент Габриэль подумал, что Тиоланта намного старше его отца и даже дедушки. Светлые маги, равно, как и тёмные, старятся очень медленно. — Мало, кто знает об этом, но за эти три года я видела все ужасы этого мрачного места. Меня спас Раймон. И его армия. Рай лично выводил меня из подземелья.

— И после этого вы не можете исцелить?! — гнев вскипел всего на секунду. За эти несколько дней Габриэль разучился сохранять чувства дольше нескольких мгновений.

Последние дни им владело бесчувствие. Оно тянуло в спасительный сон, в покойную темноту, откуда не хотелось возвращаться. Просыпаясь, Габриэль старался снова скорее заснуть и зачёркивал дни в календаре на двери.

Тиоланта покачала головой.

— На нём тяжкий грех. Ни я, никто другой не может его исцелить. Я пыталась помочь несколько раз, но не смогла даже замедлить его болезнь. Я не желаю ему зла, Габриэль. Я не вправе помочь ему, ибо сама Двуликая не даёт мне этого сделать.

Они долго молчали. Габриэль представлял, какое количество чернокнижников умерли от изобретения Раймона. По численности мертвецы превышали численность Далагонда — самого густонаселённого города Тэо.

— Ты очень похож на отца, — ворвался в его размышления голос верховной жрицы. — И я не хочу, чтобы ты повторял его ошибок.

— Я хочу спасти его.

— Ценой чего?

Габриэлю представился мёртвый кот. Его последние судороги и последний укус. Он испугался, что Тиоланта знает. Но Тиоланта не знала и не могла знать

— Я могу поинтересоваться, не думал ли ты о том, чтобы уйти в башню? — вдруг спросила она и вгляделась в его лицо, дабы углядеть мимику, что могла на долю секунды выдать, если Габриэль решится солгать.

Но лицо не-волшебника осталось непроницаемым.

— Вы достаточно умны, чтобы не спрашивать о таком отчаявшегося изгнанника, — Габриэль мысленно усмехнулся, подумав, что никто на его месте не сознался бы даже бездомному, и уж тем более верховной жрице.

Тиоланта выждала паузу и кивнула.

— Всё, чем ты сейчас можешь помочь Раймону, это не огорчать его.

Она попрощалась.

Габриэль хотел удержать её на пороге. Это новое чувство и разыгравшееся воображение словно доселе неведомую дверь овладело им, но ход, который открылся, был тёмен и имел много тайн.

— Ценой всего, — тихо сказал Габриэль, но Тиоланта его услышала.

***

Он был создан для какого-то другого мира, но точно не для этого.

Он умел летать и находить счастье в дешевом мороженом с шоколадной крошкой. Как кинжал резок, а когда улыбался, сверкал острым лезвием. То, что у него ветер в голове, могли сказать только с первого взгляда, а потом влюблялись и путали его любезность с желанием подружиться и приглашали на семейные ужины. Он знал коллег по именам и интересовался, хорошо ли учатся их дети и как поживают домашние любимцы. Участвуя в жизни каждого, он почти не рассказывал о себе.

Он был картиной.

Волосы в свободную косицу, одна заколка на воротнике — прицепил её и забыл, потерял. Карамельки обязательно грызть, если на пути заледеневшая дорожка — разбежаться и проехаться. Упал? Люди смотрят? Пускай смотрят. Пускай завидуют. Тот, кто сердцем юн, не состарится никогда. Уточка-алхимик в кармане — на удачу, в голове — сотни смешных историй, произошедший с ним и сотней его знакомых. Истории всегда в тему, а смех осторожен, чтобы не искашляться. Голос звучен. Иногда хрипловат, иногда грохочет, как раскаты в тучах. За его спиной столичная научная лаборатория и сотни успешных переговоров с Тёмной Стороной.

В ежедневнике слева — таблицы и заметки, справа — карикатура на престарелого коллегу учёного.

— Да, это вы.

Ни тени смущения в ответ на ошарашенное выражение лица, беззлобная усмешка, блеск за стёклами тонких очков — да и только.

Он носил бант с цветком на косице, писал карандашом с эпоксидным дракончиком вместо ластика, рисовал уточек запястье, зачем-то слегка высунув кончик языка. Те, кто не знал его в лицо, смотрели на него, как на идиота, а некоторые прямо говорили, что он идиот.

— С вашими шутками только в скоморохи. Я бы на вашем месте заканчивал шутовство и брался за ум, а то в вашем возрасте десятки званий имеют, а не разрисовывают себя каракулям, — пожилой учёный кивал на нарисованную на запястье Раймона уточку с колбой, а затем рассказывал о собственных достижениях, и Раймон искренне восхищался и участливо развивал диалог, теша чужое напыщенное самолюбие. А потом вырывался из толпы во главу собрания на авансцену. Прочищал горло, выкладывал заранее заготовленную речь.

— Для тех, с кем ещё не знаком, меня зовут Раймон Манриоль…

Его слушали в тишине, а ребячество пряталось в уточке, нарисованной на запястье. Те, кто видел его впервые, начинали шептаться. Тот, кто обзывал скоморохом, смущённо покидал зал и больше не возвращался.

Он собирал вокруг себя людей, как костёр мотыльков. Костёр горел за стеклянным куполом, мотыльки любовались светом, но не грелись его теплом.

Слушая доклады коллег, он любовался утиным талисманом, обрывал доклад на полуслове, успев выцепить блистательным умом суть, и вдруг, сбросив занавес клоунады, обнажал лезвие кинжала:

— Благодарю. Готовьте макет и перепроверьте расчеты в пятом и восьмом параграфах, там ошибки.