Незримые фурии сердца - Бойн Джон. Страница 87

– Пошел на хер, старый пердун, – беззлобно бросила женщина.

Я понял намек на нежелательность общения и пересел к даме примерно моих лет, с виду донельзя испуганной здешней обстановкой. Вцепившись в сумочку, она обшаривала взглядом зал, словно еще никогда не видела столь ужасных человеческих особей.

– Вы здесь впервые? – спросил я.

– Разумеется, – кивнула дама и, многозначительно посмотрев на меня, добавила: – Я из Блэкрока. Знаете, произошло жуткое недоразумение. Судебная ошибка. Мне и моему Энтони тут не место.

– Все мы здесь не по своей воле.

– Нет, я говорю, мы не должны быть здесь. Моего сына посадили, а он ничего не сделал. Энтони всегда был приличным юношей.

– Можно узнать, в чем его обвиняют?

– В убийстве.

– В убийстве?

– Да, но он его не совершал, не делайте такие глаза.

– И кого он якобы убил?

– Жену. Однако нет никаких улик, кроме отпечатков пальцев, анализа ДНК и показаний очевидцев. И потом, коли на то пошло, невестка моя была стервой и сама напросилась. Мне ее ничуть не жалко. Она была приезжей, а я говорила Энтони, что жениться нужно на местной.

– Понятно. – Я подумал, не стоит ли мне опять пересесть. – Он под следствием?

– Нет, суд уже состоялся, пожизненное заключение. Я хочу обратиться к нашему депутату, посмотрим, что можно сделать. Я ему все растолкую, он поймет, что допущена ошибка, и освободит моего сына. А вас что сюда привело?

– Мой приемный отец отбывает срок за уклонение от налогов.

– Какой позор! – неподдельно ужаснулась дама и прижала к себе сумочку, словно я мог ее украсть. – Не знаете, что все обязаны платить налоги? Как вам не стыдно!

– С чего вдруг? – возразил я. – Ко мне это не имеет отношения. Я-то плачу налоги.

– И что, орден вам за это? Будь моя воля, я бы таких уклонистов не сажала в тюрьму. Я бы их вешала.

– А с убийцами как поступали бы?

Дама раздраженно отвернулась, и я обрадовался появлению симпатично молодого тюремщика, который, проверив посетителей по списку, коридором провел нас в зал для свиданий, где все расселись за белые пронумерованные столики. Через пару минут в зал гуськом вошли мужчины в шерстяных робах и серых штанах, выглядывая знакомые лица. Я слегка удивился, когда Чарльз с безудержной радостью замахал мне рукой, однако настоящим потрясением стало то, что вместо рукопожатия он заключил меня в крепкие объятия.

– Сядь, Эвери. – К нам шагнул старший надзиратель, обдав нас жуткой волной застарелого пота. – Никаких физических контактов.

– Но он мой сын! – возмущенно вскричал Чарльз. – Что это за страна такая, где человеку нельзя прилюдно обнять свое чадо? Ради этого отдали свои жизни Роберт Эммет, Джеймс Коннолли и Патрик Пирс? [57]

– Сядь – или отправишься обратно в камеру. – Надзиратель явно был не расположен к дискуссии. – Выбирай.

– Ладно, – пробурчал Чарльз, усаживаясь напротив меня. – Ей-богу, Сирил, здесь со мной обращаются как с преступником. Это уж ни в какие рамки.

С нашей последней встречи он постарел (ему перевалило далеко за семьдесят), однако выглядел хорошо. Он всегда был красив, и возраст его не портил, что характерно для тех, кто этого вовсе не заслуживает. Вот только седая щетина на подбородке и щеках меня удивила. Насколько я помнил, он брился ежедневно, а всех бородатых и усатых считал социалистами, хиппи и репортерами. Меня озадачило, что в тюрьме он забросил свой утренний ритуал. Кроме того, от него пахло несвеже и зубы его заметно пожелтели.

– Ну, как поживаешь? – улыбнулся Чарльз. – Наконец-то мы свиделись.

– У меня все хорошо. Я бы пришел раньше, если б вы позвали.

– Не извиняйся. Пропуска дают не часто, и обычно я отсылаю их старинным друзьям и девицам. Но, похоже, все они перемерли. В смысле, друзья, девицы-то просто не являются. А тут как-то я вспомнил о тебе и думаю – почему бы его не позвать?

– Я тронут.

За два года после моего возвращения в Дублин мы виделись дважды. Первый раз – в универмаге «Браун Томас» на Графтон-стрит. Я подошел к Чарльзу поздороваться, а он принял меня за продавца и спросил, где мы торгуем носовыми платками. Я указал нужный отдел, и он отправился за покупкой. Второй раз – он попросил принести ему гуталин и мороженое, когда в следственном изоляторе ожидал суда.

– Ну как она, тюремная жизнь? – спросил я. – Все в порядке?

– Многонациональная банда грабителей банков меня не насилует, если ты об этом.

– Нет, я о другом.

– Что ж, все не так уж плохо. С прошлого раза многое изменилось к лучшему. У меня в камере есть телевизор, чем я весьма доволен, поскольку пристрастился к австралийским мыльным операм и не хочу пропустить какой-нибудь сюжетный поворот.

– Я рад, что вы с пользой проводите время.

– Я даже подумываю съездить в Мельбурн, когда освобожусь. Похоже, приятное местечко. Сплошь драмы, чудесные пляжи и красивые девушки. Ты смотришь «Соседей», Сирил?

– Видел. Но не сказать, что смотрю.

– Напрасно. Великолепный сериал. Шекспировские характеры.

– По-моему, Австралия не впускает туристов с судимостью.

– Если что, пограничнику всегда можно дать на лапу, – подмигнул Чарльз. – У всякого своя цена. Меня уже тошнит от Ирландии. Пора где-нибудь освежиться.

Я изумленно покачал головой:

– Похоже, первый срок вас ничему не научил. Да и второй тоже.

– О чем ты? Чему я должен научиться?

– Тому, что у нас есть такая мелочь под названием «подоходный налог». И его надо платить. Иначе посадят.

– Это случайность, – отмахнулся Чарльз. – Я знаю все налоговые законы и считаю, что ничего предосудительного не совершил. Да, в прошлый раз были все основания упрятать меня за решетку. В сороковые и пятидесятые я заработал кучу денег, но все схоронил, ни гроша не заплатив государству. В правительстве одни фашисты, которые пекутся лишь о собственном благе. Если хочешь знать мое мнение, истинный преступник – Макс Вудбид. Это он крутил дело так и сяк и дал мне скверный совет. Интересно, как он сейчас? Ты о нем что-нибудь слышал? Пару недель назад я послал ему пропуск, но пока никакого ответа. Думаешь, он все еще на меня злится за ту историю с Элизабет?

– Не думаю. Уже почти десять лет, как Макс умер, и теперь ему, наверное, все равно. Вы не знали?

Чарльз смущенно почесал голову. «Может, у него мозги пошаливают?» – подумал я.

– Да, вот ты сказал, и я как будто припоминаю, что он помер. Бедняга Макс. В общем-то, он был не такой уж плохой. Жену взял из знати, как всякий разумный человек. Я тоже так делал. Потом раз-другой я женился на ровне. Затем взял из низов. Все не мог найти нужный уровень. Наверное, следовало искать по диагонали или по кривой. Но Элизабет воистину была красавица. Все при ней: стиль, деньги, воспитание и отменные ноги.

– Я ее помню, – сказал я. Несомненно, красивую внешность Джулиан унаследовал от матери. – У вас с ней был роман.

– Не было никакого романа. – Чарльз сморщился, как будто проглотил какую-то гадость. – Несколько раз переспали, вот и все. Роман предполагает чувства, а их не было. Во всяком случае, с моей стороны. За нее говорить не стану. Она, поди, тоже умерла?

– Да.

– Все поумирали. – Чарльз вздохнул и, откинувшись на стуле, вперил взгляд в потолок. – Бедняга Макс. Жаль, он умер, не успев передо мной извиниться. А ведь наверняка хотел.

– За что извиниться?

– За то, что в первый раз я здесь очутился из-за него. И что дал мне в рыло, когда я подмазывал присяжных. Хотя это все равно не помогло. Сынок его, если не ошибаюсь, из вашей братии?

– Что? – нахмурился я. – Какой еще братии?

– Голубков.

– Джулиан? – От нелепости этого я чуть не рассмеялся. – Вовсе нет. Он был стопроцентный натурал.

– А я слышал иное. Он же подцепил… эту… – Чарльз подался вперед и прошептал: – СПИДную заразу.

– Так не говорят. Болезнь называется СПИД. И не «голубок», а «голубой».