Журнал «Компьютерра» № 9 от 7 марта 2006 года - Компьютерра. Страница 11
Тут не только объяснимое человеческое желание подзаработать на волшебном артефакте. Тут еще и особенности философии, «обслуживавшей» теологию и, практически до Нового времени, унаследованной от греков-политеистов. Тут особенности языка средневековой науки и богословия, латыни, воспринятой от хозяйственных римлян, договаривающихся со своими Марсами таровато: «Do ut des», «Даю, чтобы ты дал».
Наука Нового времени в значительной степени творилась верующими учеными: каноником Николаем Коперником, оптиком и примасом Хорватии де Доминисом, первыми звездами Королевского общества – Валлисом, Гуком, Реном, членами римской Academia de Lincei – Академии Рысьеглазых (1609–1632), к которым принадлежал и Галилей… Из своих религиозных взглядов они выводили не произвол чудес, творящихся по мановению волшебной палочки или согласно бормотанию малограмотного седого волхва, но две важные вещи. Постоянство законов природы, проистекающее из вечной сути Бога иудео-христианства, и их познаваемость, следующая из подобия человека образу Творца. Последнее представление увековечено на каминной доске в Принстоне эйнштейновым «Raffiniert ist der Herr Gott, aber boshaft ist er nicht» – «Господь Бог изощрен, но не злонамерен».
Вопрос о чудесах как о нарушении законов природы ярче всего был решен Бенедиктом Спинозой в труде с длинным названием: «Богословско-политический трактат, содержащий несколько рассуждений, показывающих, что свобода философствования не только может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства, но что она может быть отменена не иначе, как вместе со спокойствием государства и самим благочестием» (1670). «О чудесах» рассказывала шестая глава этой книги. «Чего только ни припишет себе глупость толпы, не имеющей никакого здравого понятия ни о природе, ни о Боге, смешивающей решения Бога с решениями людей, и, наконец, воображающей природу до того ограниченной, что думает, будто человек составляет самую главную ее часть» – горько писал проницательный амстердамский оптик. Логически развивая догматы монотеизма, Спиноза утверждал, что «так как законы природы простираются на бесконечное и мыслятся нами под некоторым видом вечности и природа поступает согласно им в известном и неизменном порядке, то постольку они сами в какой-то мере показывают нам бесконечность, вечность и неизменность Бога. Итак, мы заключаем, что чрез чудеса мы не можем познать Бога и его существование и промысел, но об этом гораздо лучше можно заключать из прочного и неизменного порядка природы»[Спиноза Б. Богословско-политический трактат. – Минск: 1998, с.145-168.]. То есть даже для человека, придерживающегося одной из Аврамических религий, чудо как нарушение законов природы содержит в себе логическое противоречие с его религиозными взглядами. И уж конечно, вывести религиозные взгляды из чуда логически непротиворечиво невозможно.
Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646– 1716), создатель дифференциального исчисления и первый президент Берлинской Академии наук, в молодости не был чужд общения с алхимиками. Однако это не привело его к признанию тауматургии – плодом герметических штудий стал саксонский фарфор. А единственным чудом этот выдающийся философ и богослов считал предустановленную гармонию Мироздания. Довольно жестоко в своем «Исследовании о человеческом познании» даже с самыми достоверными чудесами, вроде отрастания ампутированной ноги у церковного сторожа вследствие втирания освященного масла, обошелся Давид Юм (1711–1776). Хоть российская медицина и признает подобные чудеса, из-за чего ампутантов обязывают регулярно проходить ВТЭК, ехидный шотландец писал, что «Наша святейшая религия основана на вере, а не на разуме, и подвергать ее испытанию, которого она не в состоянии выдержать, – значит ставить ее в опасное положение»[Юм Д. Сочинения, т.2. – М.: 1965, с.109-134.]. Калининградец Иммануил Кант (1724–1804) издевался над и поныне известными видениями Сведенборга в своих «Грезах духовидца». А окончательно для западного богословия проблему чуда закрыл Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768–1834), обозначивший чудо специальным религиозным термином как событие, почему-либо возбудившее религиозный интерес и внимание. Этот интерес и внимание могут быть подлинными, но они всегда субъективны, ибо вера не может иметь рациональных оснований.
И наивно предполагать, что наука новейшего времени – с ее квантовомеханическим воздействием наблюдателя на систему, с нелокальностью, с черными дырами, меняющими местами пространство и время, – хоть в чем-то покушается на философское представление о законах природы как о необходимых, существенных, устойчивых, повторяющихся отношениях между явлениями. Законы остаются. Другое дело, что они малопонятны – как и учил Спиноза – толпе проэволюционировавших обезьян, чей желтый карлик отнюдь не занимает центрального места даже в Галактике, не говоря уже о Вселенной. Но мы пользуемся этими законами – даже в практической инженерной деятельности, свидетельством чему почти все физические основы ИТ-индустрии.
Итак, мы подходим вплотную к понятию «технологического чуда». В богословии чудо – некоторое естественное событие, которое вселяет в человека веру в то, что не может быть постигнуто разумом принципиально, ибо потусторонне.
Ну а технология все чаще подсовывает нам чудеса, порожденные вполне позитивистскими науками, вроде квантовой электродинамики, которые не могут быть описаны на естественном языке и объяснены с понятий дорогого Д. Юму здравого смысла. Однако они существуют, производятся и продаются. И не исключено, что эти чудеса дадут возможность людям получать субъективное, но мировоззренчески и практически полезное представление о том, что выходит за рамки обыденности.
Наука: Набор инструментов генного инженера
Автор: Илья Кельмансон
Продукты высоких технологий – постоянная тема публикаций «Компьютерры», однако чаще всего речь в них идет о микросхемах, новейших устройствах хранения и обработки данных, визуализации и тому подобных вещах, которые постепенно становятся все более привычными, утрачивая неповторимый флёр новизны… Другое дело – изделия размером с молекулу. Собственно, это и есть молекулы, но – одновременно – сконструированные нами устройства, способные выполнять сложнейшие действия. О, это совсем не избитая тема!.. Вот где сегодня пролегает передний край «битвы за высокие технологии».
Впрочем, надо признать, что разнообразные технологические операции над отдельными молекулами еще долго были бы нам недоступны, если б в природе не существовал большой ассортимент сконструированного – увы, не нами – уникального и высокопроизводительного «технологического оборудования» – молекул, обладающих свойствами определенным образом химически связывать друг с другом те или иные вещества, разрезать в заданных местах и вновь «сшивать» молекулы ДНК, распознавать заданные конфигурации белков, маркировать и отбраковывать молекулы, «изготовленные» с отступлениями от «чертежа», и выполнять множество других операций.
Изучение «конструкции» и принципа действия этих молекулярных «станков» рано или поздно позволит нам научиться проектировать и изготавливать их.
Не нужно быть специалистом в области хайтека, чтобы понимать – массовый выпуск дешевых нанотехнологических изделий не наладишь с помощью атомно-силовых микроскопов (АСМ). Чтобы сравнение было более наглядным, скажу так: когда-то на смену паяльникам пришли микроэлектронные технологические комплексы. Современные АСМ – наш «передний край» – не более чем «паяльники», на смену которым непременно придут высокопроизводительные автоматические «молекулы-станки» наподобие тех, о которых рассказывает в своей статье Илья Кельмансон, взяв в качестве примера профессионально близкую ему генную инженерию.
Рассказ о работе удивительных молекул, ставших инструментами генных инженеров, будет гораздо понятнее, если рассмотреть какую-нибудь занятную технологическую задачу. Например, поставить перед собой цель создать трансгенную светящуюся мышь. В хозяйстве она вряд ли пригодится, зато у ваших соседей наверняка такой не окажется.