На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич. Страница 6

Казалось, основные требования Демократической партии Иранского Азербайджана были учтены. Однако ее лидер С. Дж. Пишевари посчитал себя «брошенным на произвол судьбы», и, как показали дальнейшие события, не без основания. За день до полного вывода советских войск И. В. Сталин направил ему личное послание, в котором предельно откровенно писал: «Мне кажется, что Вы неправильно оцениваете сложившуюся обстановку как внутри Ирана, так и в международном разрезе. Конечно, Вы могли бы рассчитывать на успех в деле борьбы за революционные требования азербайджанского народа, если бы советские войска продолжали оставаться в Иране. Но мы не могли их оставлять дальше…, главным образом потому, что наличие советских войск в Иране подрывало основы нашей освободительной политики в Европе и Азии. Англичане и американцы говорили нам, что если советские войска могут оставаться в Иране, то почему английские войска не могут оставаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, а также американские войска — в Китае, Исландии, в Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, чтобы вырвать из рук англичан и американцев это оружие, развязать освободительное движение в колониях и тем сделать свою освободительную политику более обоснованной и эффективной» [25].　

В начале мая 1946 года эвакуация советских войск была полностью завершена. Однако вскоре после их эвакуации иранское правительство де-факто торпедировало все договоренности с советской стороной, и в конце ноября того же года премьер-министр А. Кавама под предлогом новой выборной кампании в меджлис ввел во все провинции страны, включая два мятежных региона, правительственные войска. Москва вынуждена была ограничиться только «дружеским предупреждением» в адрес Тегерана, но после ввода правительственных войск в Иранский Азербайджан национально-демократическое движение в этой провинции, как и во всём Иранском Курдистане, было жестко подавлено. А летом 1947 года новый состав Иранского меджлиса, густо нашпигованный проамериканской публикой, ожидаемо отказался от ратификации советско-иранского «нефтяного соглашения». Разгневанная Москва на сей раз сделала ставку на иранских курдов, возглавляемых Мустафой Барзани, но в конце 1947 года их вооруженные отряды были разбиты и покинули Иран.　

Как считают целый ряд историков (Н. И. Егорова, С. И. Баранов, Дж. П. Гасанлы [26]), последствия «иранского кризиса» далеко вышли за региональные рамки. Тогдашние события вокруг Ирана прямо повлияли на становление тех главных компонентов послевоенной системы международных отношений, которые составили основу всей политики «холодной войны» и особое «партнерство» Великобритании и США в борьбе против СССР и его политики в стратегически важных районах мира. Кроме того, они знаменовали отказ США от традиционного изоляционизма и переход к политике глобализма, выработку вашингтонскими ястребами стратегии «сдерживания коммунизма», вовлечение стран «третьего мира» в противоборство великих держав и т. д.　

Между тем именно в разгар «иранского кризиса», 5 марта 1946 года, бывший британский премьер-министр Уинстон Черчилль, выступая в Вестминстерском колледже, произнес свою печально знаменитую «фултонскую речь», в которой прямо обвинил Москву в создании «железного занавеса», разделяющего мир на две части, и выступил с призывом всемерно укреплять «англосаксонское партнерство» США и Британии для противодействия коммунистической угрозе. В мире эта речь патриарха британской политики, которая на самом деле называлась «Мускулы мира», была воспринята как своеобразный манифест «холодной войны», начало которой стало крахом всех послевоенных иллюзий Москвы. Речь У. Черчилля получила широкий международный резонанс и потому, что на нее отреагировал сам И. В. Сталин, который в своем интервью газете «Правда» в самых резких тонах осудил это выступление и заявил, что, по сути дела, она означает призыв к новой мировой войне. При этом надо подчеркнуть, что ряд авторов (Н. А. Нарочницкая [27]) утверждают, что основные тезисы своей «фултонской речи», носившей откровенно провокационный характер, У. Черчилль вынашивал еще с лета 1943 года, о чем И. В. Сталин был подробно информирован до Крымской конференции союзников, прошедшей в феврале 1945 года. Поэтому иранский кризис стал вовсе не причиной «фултонской речи», как это преподносят все доморощенные записные либералы и западные советологи (Н. В. Злобин [28]), а лишь поводом для нее.　

Более того, из недавно рассекреченных документов Госархива Великобритании, впервые опубликованных в нашей стране профессором О. А. Ржешевским в журнале «Новая и новейшая история» [29], стало очевидно, что сразу после окончания войны, 22 мая 1945 года, на рассмотрение У. Черчилля был направлен детальный План экстренной операции «Немыслимое», подготовленный офицерами Объединенного штаба планирования военного кабинета — Дж. Грэнтхемом, Дж. С. Томпсоном и У. Л. Доусоном. Этот план, который был подписан главой Имперского Генерального штаба фельдмаршалом Аланом Бруком, начальником штаба ВМС адмиралом флота Эндрю Каннингемом и начальником штаба ВВС маршалом авиации Артуром Теддером, предусматривал тотальную войну против СССР с очень подробной оценкой его военного и промышленного потенциалов, характеристикой возможных союзников и главных театров военных действий, стратегических и тактических целей военной кампании и т. д.　

Однако, как известно, в середине июля 1945 года, с треском проиграв новые парламентские выборы, У. Черчилль уступил кресло премьер-министра лидеру лейбористов Клементу Эттли, и План операции «Немыслимое», казалось бы, ушел с повестки дня. Но прошло совсем немного времени, и новый английский кабинет стал активно втягивать в противостояние с Москвой американцев и канадцев, что подтверждают рассекреченные документы тех же британских архивов, из которых явствует, что ведение переговоров по этому плану было поручено руководителю британской военной миссии в Вашингтоне, фельдмаршалу Генри Уилсону, который обсуждал английские военные проекты с президентом Гарри Трумэном, генералом Дуайтом Эйзенхауэром и канадским премьером Маккензи Кингом. Затем в сентябре 1945 года последовала окруженная особой завесой секретности «яхтинская встреча» у побережья США генерала Д. Эйзенхауэра и его британского коллеги фельдмаршала Бернарда Монтгомери, на которой два бывших главкома англо-американских войск в Европе пришли к неутешительному выводу, что союзники не смогут остановить Красную Армию, если она предпримет наступление в Западной Европе. Поэтому План операции «Немыслимое», а точнее то, что от него осталось, был тогда же отправлен в архив.　

Вместе с тем, в сентябре-октябре 1945 года, Объединенный Комитет начальников штабов (ОКНШ) США утвердил две Директивы — № 1496 «Основы формулирования военной политики» и № 1518 «Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США», — в которых главной военной целью был обозначен именно Советский Союз. Более того, в целом ряде секретных Директив Объединенного комитета военного планирования, в том числе «Жаркий день», «Испепеляющий жар», «Клещи» и «Встряска», принятых в 1945–1946 годах, содержалась подробная программа атомной бомбардировки крупнейших советских городов и важнейших промышленных центров.　

б) Турецкий кризис 1945–1946 годов

Как известно, в середине марта 1945 года Москва в одностороннем порядке денонсировала трижды продлевавшийся советско-турецкий договор «О ненападении и нейтралитете», заключенный еще в декабре 1925 года. Однако уже в начале мае, за день до капитуляции Германии, начались неформальные консультации между послами двух стран Селимом Сарпером и Сергеем Александровичем Виноградовым о заключении нового договора, в ходе которых турецкая сторона предложила свой проект соглашения. Он предусматривал не только изменение прежнего режима Черноморских проливов в пользу СССР, но и подписание с Москвой союзного договора. Естественно, это неожиданное предложение Анкары вызвало большой соблазн «дожать» турок до полного удовлетворения всех советских требований, и поэтому в начале июня — середине 1945 года на двух встречах с турецким послом С. Сарпером нарком иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов прямо заявил о желании советской стороны пересмотреть прежний Московский договор «О дружбе и братстве», заключенный 16 марта 1921 года [30]. При этом В. М. Молотов откровенно дал понять своему визави, что «желательными условиями заключения нового соглашения» будет не только совместный советско-турецкий контроль над режимом Черноморских проливов (с обязательным размещением в зоне проливов советской военно-морской базы), но и «исправление территориального вопроса» на основе Сан-Стефанского договора от 19 февраля 1878 года, поставившего победную точку в последней Русско-турецкой войне. Иными словами, речь буквально шла об установлении новой государственной границы между двумя странами и передаче Советскому Союзу «незаконно отторгнутых» территорий Карсской области, а также ряда уездов Батумской области и бывшей Эриванской губернии. Понятно, что такая позиция советской стороны не могла устроить турок, поэтому С. Сарпер, заявив о том, что Анкара очень хочет заключить с Москвой новый союзный договор, особо подчеркнул, что «территориальные претензии» Москвы никак не могут стать темой обсуждений или отправной точкой советско-турецких переговоров. Однако на это замечание советский нарком прямо заявил, что «если посол считает, что этот вопрос пока поднимать не стоит, то и о союзном договоре говорить рано, будем говорить о другом» [31]. В результате спустя всего четыре дня после последней встречи с В. М. Молотовым, 22 июня 1945 года, следуя инструкциям своего правительства, С. Сарпер официально отверг все советские предложения, и Анкара, по выражению М. Актюна, «приступила к планомерной работе по защите своих позиций сперва с помощью Англии, затем США».