Эффект пустоты (СИ) - Терри Тери. Страница 3

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 30 часов

Боль, какой я раньше никогда не чувствовала. Она выжигает не только плоть, но все мысли и чувства, оставляя после себя только одно слово: Келли, Келли, Келли. Продолжая твердить его, стараюсь удержаться за то, что я есть, но все, что я есть — это боль. Пламя пожирает кожу, легкие, все мои мягкие ткани.

А потом внезапно исчезает. Огонь продолжает пылать, но я теперь над собою, сверху. Вижу свое тело и кресло. Должно быть, огонь очень горячий; горят даже мои кости. Вскоре они превращаются в пепел, как и все тело.

Я умерла?

Должно быть. Или нет?

Стою в огне и не чувствую боли. Живые так не могут. Вытягиваю руку и, оказывается, вижу ее — это успокаивает нервы, я чувствую прохладу тьмы посреди адского пламени. Перевожу взгляд вниз: ноги на месте, темные, но целые.

Спустя какое-то время пламя гаснет. Волны жара ослабевают, яркие стены меркнут.

Дюйм за дюймом я обследую стены и потолок, но из этой западни нет выхода. Ложусь на пол и смотрю в потолок; потом, когда надоедает, ложусь на потолок и смотрю в пол. Похоже, сила тяжести не действует на то, чем я стала. Но если я привидение, то могу проходить сквозь стены, разве не так? Могу уйти отсюда. Но как ни стараюсь, выбраться не удается. Стены пахнут металлом во много метров толщиной.

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 29 часов

— Я дома, — кричу я, сбрасываю обувь и, тяжело дыша, поднимаюсь по лестнице. Сегодня я не взяла телефон и изо всех сил крутила педали, чтобы как можно скорее добраться домой.

Мама выходит в прихожую.

— Ага, понятно. Значит, опять забыла про молоко?

— Ну не совсем, — отвечаю я, не желая пускаться в долгие объяснения, когда есть срочное дело.

— Честное слово, Шарона, я иногда не могу понять, что творится в крошечной головке у такой вроде бы умной девочки.

— Шэй. Прошу, называй меня Шэй.

Она закатывает глаза, смеется, потом пристально смотрит на меня.

— Что-нибудь случилось?

Мама порой сводит меня с ума, но в таких вещах разбирается хорошо. Как напоминание об эпохе хиппи, кем она, кстати, и является, она стоит передо мной в какой-то длинной юбке; ее темные вьющиеся волосы достают до пояса, а на шее — длинные нитки бус. И она еще будет говорить мне про забывчивость. Она через раз оставалась бы голодной, если бы я не напоминала, что надо поесть. Но важные вещи подмечает.

— Да. Еще как случилось.

— Ты о мальчишках? Они снова приставали к тебе?

— Нет. Вернее, не совсем о них. Дело вот в чем. — Вытаскиваю из кармана скомканную бумажку. Она разглаживает ее, читает. Потом вопросительно смотрит на меня.

— Я ее видела; я видела эту девочку. И должна им позвонить.

— Рассказывай. — Пока я выкладываю ей всю историю, она тащит меня на кухню и заваривает специальный травяной чай, который вроде как успокаивает нервы. На вкус довольно противный.

— Ты уверена, что это та самая девочка? Прошло много времени; ты была достаточно внимательна? Ты совершенно уверена?

— Да.

— Это не одна из тех безумных историй, которые твоя Иона выкладывает в своем блоге? Скажи мне, Шэй, — с сомнением спрашивает она. — Ты ведь не путаешь одно с другим, правда?

— Конечно, нет!

— Просто я хочу убедиться. Я тебе верю.

— В какой день мы уехали в прошлом году?

Нахмурившись, она задумывается. Потом копается в нижнем ящике и достает прошлогодний календарь. Раскрывает его и… меняется в лице.

— Это было тридцатого июня.

— Значит, я видела ее двадцать девятого, в тот день, когда она пропала.

— Хочешь, чтобы я им позвонила?

Качаю головой:

— Нет. Я сама.

Она приносит телефон и протягивает мне.

Набираю номер, руки слегка дрожат. Если бы я только позвонила в тот день в полицию; если бы машина появилась минутой позже, я бы так и сделала. Но означает ли это, что я видела ее после того, как она пропала? Возможно, мужчина, забравший девочку, был ее отцом. Возможно, она пропала в тот же день, но позже, и я ничего не могла изменить.

Слушаю гудки — один, два, три, четыре. Смотрю на маму и качаю головой. Наконец кто-то берет трубку.

— Здравствуйте. Извините, мы не можем ответить прямо сейчас, пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. — Голос мягкий, мужской; шикарное английское произношение, но с каким-то иностранным акцентом.

— Это автоответчик, — шепчу я маме, не зная, что сказать.

Бип.

— Э, привет. Я увидела эту листовку в магазине. О девочке по имени Келиста. И…

— Алло, алло! Это Кай Танзер. Я брат Кел исты. Ты знаешь, где она? — Это тот же мужской голос, что на автоответчике, он полон надежды, человек торопится расспросить меня. Я с ним не знакома и ничего про него не знаю, но так не хочется разочаровывать его.

— Нет, извините. Я не знаю, где она. Но я ее видела.

— Где? Когда?

— Это было давно. Я только сегодня заметила объявление, а девочку видела в прошлом году, двадцать девятого июня, в день, когда она пропала. — Я, должно быть, сотню раз прошла мимо листовки на доске объявлений в магазине и не обратила внимания. — Это было в конце дня. Она шла, а потом села в машину с каким-то мужчиной. Я подумала, что это ее отец. — Подумала ли? Действительно подумала или просто оправдываюсь из страха, что могла бы предотвратить то, что с ней случилось, если бы отважилась и спросила?

— Ага. Понятно. — В его голосе слышится боль. — Она пропала утром, так что это происходило позже. Ты помнишь, как он выглядел?

— Думаю, да.

— Іде ты?

— Недалеко от Киллина, в Стирлингшире. Это в Шотландии. — Называю ему адрес, рассказываю про дорогу с односторонним движением, по которой надо ехать, объясняю про холм, наш переулок с указателем «Особняк Эдди».

— Жди. Прямо там. Я приеду поговорить. Обещай, что никуда не уедешь.

— Я буду на месте.

— Мне понадобится часа два, может, два с половиной, чтобы добраться к вам. Как тебя зовут?

— Шэй.

Связь обрывается.

ОБЪЕКТ 369Х

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ

До начала отсчета 28 часов

Время тянется медленно.

Наконец что-то приходит в движение. В одной из стен открывается дверь, и я съеживаюсь в углу комнаты. Входят люди в балахонах.

Они не обращают на меня внимания, и чуть погодя я вылезаю из своего угла. Двигаю руками перед их лицами — никакой реакции.

У них приборы, и они берут пробы пепла с пала. Зачерпывают маленькими совочками и ссыпают в какой-то детектор. Кажется, они довольны. Потом появляется метла. Не очень совершенная техника. Они сметают то, что осталось от моего тела, в кучку, потом появляется какой-то серебристый прибор, к нему прикручивают насадку и… ух ты. Это новейший пылесос. Они меня пылесосят. Вот так. Раз — и готово.

Вынимают из пылесоса мешок, пишут на нем: «Объект 369Х».

И тут я злюсь. Сильно злюсь.

— Это Келли! — кричу я.

Они замирают — похоже, озадачены. Смотрят друг на друга, потом пожимают плечами и принимаются собирать оборудование. Идут к двери; я держусь прямо за ними. Не хочу оставаться взаперти в этой пустой комнате.

Их реакция говорит о том, что они могут меня слышать, по крайней мере, хоть как-то. Кем бы я теперь ни стала, маски на лице больше нет, а я так долго не говорила, что теперь, когда голос вернулся, я просто счастлива.

Я могу петь! Начинаю мурлыкать песенку, которую напевала одна из нянечек, когда я, больная, лежала в постели, и какой-то техник отвечает — насвистывает мелодию в унисон.

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 27 часов

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я осталась? — спрашивает мама, в нерешительности маяча у двери.