Подземелье ведьм (СИ) - Иванова Полина "Ива Полли". Страница 9

— Нет, пап. Ты не понял. — Альв отстранился и внимательно посмотрел в глаза Стейну. — Я навсегда.

Стейн почувствовал, как опустошение внутри сменяется обидой и злостью. Да, он не будет горевать годами по Гретте — жизнь в подземелье приручила его к тому, что близких нужно отпускать. Особенно, если эта близость была вынужденной. Он до сих пор с трудом понимал, что, кроме влечения тела, могло побудить его оставаться в этом доме. Что, если не тоска по утраченной семье? И вот он снова теряет того, кто успел стать ему дорог.

Альв понравился ему с первого взгляда. И Стейну казалось, что и мальчик видит в нём близкого человека, раз уж называет отцом. Всякий раз, как он слышал от этого парнишки слово «папа», в груди всё переворачивалось, а в памяти возникал другой детский голосок. Голос, который он вряд ли теперь услышит.

— Как это, навсегда?

— Понимаешь, мне там лучше будет. И бабушке тоже, — Альв почесал шею и неуверенно добавил, — а ты сможешь снова искать свой клад. А я… а я всегда буду жить в соседней деревне, сможешь приходить в гости.

— В гости, значит? А дом, это же твой дом, как ты его оставишь? — с отчаянием в голосе продолжил Стейн.

— А дом твой тоже, вот и живи в нём, — решительно, на одном дыхании выпалил Альв.

Стейн поднялся с корточек и присел на стул. Тогда, десять лет назад, он и думать не думал, что обретёт второй шанс на счастье. Счастье, которого ему оказалось мало. Недостаточно было мягкой, уютной и аппетитной Гретты. Недостаточно её завтраков и пения во время готовки. Маленького сынишки и цветущего сада за окном… Сердце всё ещё тянулось к пыльным коридорам Регстейна, из которых он так стремился сбежать. Горло больше не першило от смога и затхлости, но сердце не переставало болеть. И болью этой он не мог поделиться ни с кем. Даже с Греттой.

— Ладно, если ты так хочешь, — в конце концов выдохнул Стейн, стараясь расслабиться и не напугать парнишку эмоциями, которые выплёскивались через край. От былой опустошённости не осталось и следа.

— Тогда я пойду вещи собирать? — неуверенно переспросил Альв и, дождавшись утвердительного кивка головы, бросился на чердак.

Стейн уронил голову на руки и с силой зажмурил глаза, стараясь сдержать слёзы. Он свободен. Гретты больше нет. Альву он тоже больше не нужен.

Самое время вспомнить, зачем он здесь.

Стейн оглядел кухню, стараясь запомнить каждый уголок, а потом вышел из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Под раскидистым деревом во дворе виднелась небольшая горстка земли — последнее пристанище женщины, которую он никогда не любил.

Он медленно поднимался по холму. Ноши, которая замедляла бы его шаг, у него не было — как вышел с подземелья с одним только свитком за пазухой, так и не успел ничем обжиться за те десять лет, что провёл на поверхности. А то, чем успел — оставил в доме.

— Странно, — проговорил он себе под нос, — несколько лет в Регстейне, и вот я уже называю родной дом поверхностью. Неужели так глубоко подземелье пустило свои ростки и проросло в меня?

Ноги, привычные к движению, уже начинали уставать. Ступни стали тяжёлыми и болезненно ныли при каждом соприкосновении с землёй, но он продолжал подниматься вверх. Вскоре перед его глазами предстало оно — место, которое теперь должно было называться домом.

На дом это похоже было мало. Стейн всё ещё помнил маленький домик с чердачным окном в потолке и низкой калиткой снаружи — дом, где провёл своё детство. Помнил сумрачную и промозглую пещеру с сундуками у стены, заменяющими полки — пещеру, где обрёл дочку и нажил кучу проблем. Помнил, наконец, светлый и уютный домик с ухоженным садом — домик, где Гретта каждое утро заводила тесто на пироги. Сейчас же перед ним высился замок. Высокие каменные башни острыми шпилями пронзали облака, оставляя после себя рванные шрамы на небесном полотне. Дорожка к массивной двери с железным замком заросла чертополохом. Бойницы смотрели презрительно на него своими черными глазищами, в которых, казалось, можно было потеряться. Стейна передёрнуло. Не так представлял он себе место, где проведёт долгие годы своей жизни… Но выбирать не приходилось: этот замок был единственным свободным на всю округу. Располагался в отдалении от двух деревень, а значит, Стейн наконец-то мог собрать группу на поиски входа в Регстейн. Собрать тех, кто последует за ним и в огонь, и в воду. И в жизнь, и в посмертие.

— Что ж, — сделал он очередной шаг вперёд, рассекая перед собой острым маленьким ножом заросли чертополоха, — твоё время пришло, Моди.

Мужчина добрался до двери и, открыв её, юркнул в спасительную прохладу каменных стен, свободных от режущих и колючих побегов.

Перед ним открылся огромный круглый холл, по разные стороны от которого расползались бесчисленные коридоры. Стейн, не задумываясь, свернул в тот, что был ближе всего. Шаги гулким эхом отдавались в ушах, разлетаясь по замку, и, споткнувшись о стены, возвращались обратно. Впереди показалась крутая винтовая лестница, ведущая, видимо, в одну из башен. Стоило только Стейну подняться, как первая же из комнат оказалась спальней. Пол и стены, увешанные гобеленами, были залиты солнечным светом. Посреди комнаты, параллельно окну, стояла большая кровать с балдахином. Стейн тут же бухнулся на ложе, как был, в ботинках и плаще, пыльных от долгой дороги. Пружины жалобно застонали, но для Стейна этот звук был подобен звуку колыбельной. Он свернулся калачиком на жёстком матрасе и заснул.

Миновало несколько месяцев с тех пор, как он обосновался в замке. Серые замковые стены и одиночество сводили с ума, мешали спать по ночам и одолевали видениями днём. Чтобы совсем не сойти с ума, он перетащил в замок все книги и свитки, что только смог отыскать в ближайших деревнях. И вот теперь…

Стейн швырнул книжку в камин и схватился руками за голову.

— Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Помрёшь ты, карга старая, и в Хелингарде для тебя не найдётся пристанища. — мстительно шептал он, меряя широкими шагами комнату.

Бумажные страницы, шипя, скукоживались под напором огня. Вскоре от них осталась лишь зола. Стейн плюхнулся в кресло возле камина и вытянул вперёд длинные ноги. Ярость, бушующая в груди, мешала трезво мыслить, и всё, что он сейчас мог — проклинать жрицу, разрушившую его жизнь.

Что свитка с пророчеством, за которым его послали на поверхность, не существует, он начал догадываться совсем недавно. Первые несколько лет Стейн упорно исследовал книжные лавки, обивал пороги монастырей и с жадностью вслушивался в сплетни, звучащие в тавернах, лишь бы найти хоть намёк на пророчество, сулящее то ли беду, то ли радость загадочному ребёнку. Ребёнку, который вполне мог оказаться его дочерью. И только сейчас, когда прошло больше десяти лет с тех пор, как его нога ступила за порог подземелья, он вдруг уверился в том, что пророчество было лишь предлогом, чтобы выставить его из Регстейна.

Он вдруг вспомнил, как медленно и очень аккуратно разворачивал свиток пергамента, потягивая табак из старой трубки, покрытой мелкими трещинками. Свиток тоже выглядел очень старым, поэтому Стейн старался не повредить пергамент неосторожным движением. Читать в тёмном полумраке подземелья было почти невозможно, не помогали даже факелы, от которых чада было больше, чем света, но выбора у него не было. Венди бы никогда не простила ему, если бы он вышел на поверхность. А так хотелось. Он безумно соскучился по солнцу, греющему макушку, и небу над головой вместо сводов низких пещер. За те почти десять лет, что он провёл в Регстейне, он побледнел и осунулся, и даже веснушки, которые так любила его тётушка, были теперь почти не заметны на его лице. Тётушка бы расстроилась? Наверно, нет. Не после того, что он сделал в ту последнюю встречу перед тем, как уйти за Венди в подземелье.

— Пап, — Ри снова дёргала его за подол рубахи, как делала всегда, если он, по её мнению, слишком долго не обращал на неё внимание. И этим она была вся в Венди. В последнее время в его голове слишком часто вспыхивали тревожные мысли, копошащиеся туго сплетённым клубком змей. Он пытался не обращать на эти мысли внимания, выкинуть из головы — не помогало. Каждую минуту, стоило ему остаться наедине с самим собой, они снова и снова вертелись в голове, вспыхивая под плотно сжатыми веками. В Эйрин нет ничего от него. Совсем. С каждым годом она всё больше и больше становится похожей на мать: те же глаза, требовательно смотрящие на тебя, те же иссиня-чёрные волосы, струящиеся по спине точно так же, как в тот вечер, когда он впервые увидел свою жену. Та же власть над ним и его жизнью. Может быть, если бы не дочь, он бы давно собрал свои скромные пожитки, умещающиеся в небольшой деревянный ящик, почти сгнивший в сыром тёмном углу подземелья, и ушёл туда, где светит солнце.