Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар. Страница 50

Весной и летом он несколько раз – по пути из Букановской в Каргинский и обратно – будет заезжать в Ясеновку. Однажды, решившись, сделает Анастасии предложение. 17 лет – и такая решительность! Родителей о своих планах даже не оповещал.

Та ответит:

– Я старше вас.

– Я люблю старше себя, – упрямо скажет он.

Она откажет. Близких отношений у Анастасии и Михаила не сложится. Но, вполне возможно, в те визиты в разговорах с ней, с её младшей сестрой Ольгой, с дворовыми и местными людьми, он понемногу достроил картину тех трудных отношений между его родителями и её родителями, что так или иначе лягут в основу основной любовной коллизии «Тихого Дона».

Через два года Анастасия вышла замуж за вёшенского агронома – малоросса по происхождению – Антона Васильевича Кули-Баба. В «Тихом Доне» фигурирует герой по фамилии Геть-Баба: Михаил запомнит своего соперника. «Геть» в переводе с малоросского означает – «вон, уходи».

Когда у Шолохова выйдет первая книжка – «Донские рассказы», он подарит её Анастасии – похоже, чувство к ней было у него крепким. Книгу и письма Анастасия выкинет. Шолохов об этом знать не будет.

Работая над «Тихим Доном», он будет заезжать в гости к Анастасии и её мужу Антону Васильевичу Кули-Баба, чтобы почитать им первые главы, – словно бы поверяя семейные предания людям, которые – просто по факту родства – были причастны к тем коллизиям, что творились в романе. Быть может, читая, поглядывал на Анастасию, пытаясь понять: догадалась ли она, какие тут истории рассказаны?

…Когда Шолохов станет знаменит на всю страну, у Анастасии – в девичестве Поповой, а теперь Кули-Баба – спросили: не жалеет ли она, что отказала будущему писателю?

– Нет, – коротко ответит та.

То, что она выкинула его первую книжку с автографом и письма, может означать две вещи. Либо она догадалась, кого потеряла, но даже сама себе не пожелала в этом признаться – потому и постаралась избавиться от любых артефактов, что могли ей о том напомнить. Либо она была элементарно глупа. Но шолоховские к ней чувства и сам факт, что он приезжал в её семью читать ей главы «Тихого Дона», не позволяют так думать про Анастасию. Были в ней и ум, и очарование.

Значит, говоря «нет», она отрезала возможность к любому обсуждению сложной для неё темы.

В Букановской у Шолохова появились новые товарищи: бывший военком Михей Нестерович Павлов, который теперь тоже работал по налоговой линии, и Георгий Семёнович Журавлёв – председатель сельсовета.

Журавлёв был из местных казаков, родился в Букановской в 1889-м. В армии проштрафился – то ли ударил, то ли пообещал прибить офицера, – получил четыре года ссылки, полтора из которых работал в кандалах в сибирском руднике. Вернулся с поселения после Февральской революции, ушёл к красным, воевал, был членом станичного ревкома, участвовал в разгроме банды Фомина. Павлов родился в 1891 году на хуторе Ожогине. С 1913-го служил в 14-м донском казачьем полку. После революции ушёл к красным. Гонялся за Фоминым, и весной 1920-го, будучи командиром отряда, добивал остатки фоминского отряда.

Михей Павлов и Георгий Журавлёв под своими именами появляются в «Тихом Доне». Первого на страницах романа упоминает сам Фомин: «Военкомом там Михей Павлов, парень он боевой, но силёнок у него маловато, и он едва ли пойдёт встречать нас». Второй появляется в схожем контексте: «Фомин знал, что командует конной группой Егор Журавлёв – напористый и понимающий в военном деле казак Букановской станицы».

Сами формулировки оставляют ощущение, что Шолохов на страницах романа как бы благодарит Павлова и Журавлёва – за свою букановскую молодость, за рассказы, которые так пригодились во время работы над последним томом романа.

Павлов был, между прочим, человеком читающим. Младшая его дочь, Роза Михеевна, рассказывала: «…однажды Шолохов приходит к папе и говорит: “Ты же любишь читать, давай я тебе рассказ прочитаю!”

Михей Нестерович: “Какой, Миш?”

Шолохов: “Вот слушай” (и прочитал вслух свой рассказ).

“Ты когда его написал?”

“Ночью сегодня! Посидел и написал!”».

Что в Букановской сочинял Шолохов – неизвестно. Едва ли это наброски к «Донским рассказам», скорее юмористические зарисовки, наподобие первых опубликованных им фельетонов.

17 июня Шолохов сделал первый доклад окрпродкомиссару Верхнее-Донского округа Шаповалову. С точки зрения профессиональной, работу он свою знал: в Каргинской так или иначе занимался схожими делами. Не знал он только того, что первый же месяц его работы окажется сущим ужасом.

Начинается доклад бодро: «С момента назначения меня Букановским станналоговым инспектором и с приездом своим к месту службы, мною был немедленно в 2-х дневный срок созван съезд хуторских советов совместно с мобилизованными к тому времени статистиками, на котором были выяснены взаимоотношения со статистиками и хуторскими советами и те обязанности, кои возлагаются как на тех, так и на других… На следующий же день по всем хуторам ст. Букановской уже шла работа по проведению объектов обложения. С самого начала работы твёрдо помня то, что все действия хуторских Советов и статистиков должны проходить под неусыпным наблюдением и контролем инспектора, я немедленно отправился по своему району, собирая собрания граждан по хуторам».

Шолохов отладил работу статистов, дважды посетил все хутора станицы и «во избежание… злонамеренных укрытий» лично следил за тем, «чтоб домохозяева являлись для дачи сведений не по одиночке, а группами по десять человек и давали сведения за круговой порукой».

«К 26 мая, т. е. через пять дней работа уже была окончена… После того, как были представлены списки, пересмотрев их совместно с станисполкомом, выяснилось, что, несмотря на все ранее принятые меры, граждане чуть ли не поголовно скрыли посев».

В силу того что связи с окружкомом не было никакой, – любой запрос возвращался обратно недели через две, – приходилось, пишет Шолохов, «под свою личную ответственность принимать… решительные меры по борьбе с массовым сокрытием посева».

Собрав комиссию из четырёх человек, сам-пятый, Шолохов совершил ещё один объезд всех хуторов. Где-то агитировали, где-то проводили повторные обмеры, где-то давили на совесть. Насилия не применяли. «По окончании проверки результаты были получены более чем блестящие. Количество фактического посева увеличилось чуть ли не в два раза против прежнего… Смогу с твёрдой уверенностью сказать, что в моей станице укрытого посева нет, а если и есть, то в таком минимальном размере, что не поддаётся учёту».

На этом месте реляция вдруг меняла тональность:

«Если же цифра задания обязательного посева на ст-цу Букановскую слишком резко расходится с настоящим фактическим посевом, то на это можно сказать только одно, что ст. Букановская, по сравнению с другими станицами округа, в экономически-материальном положении стоит самой последней. Семена на посев никем не получались, а прошлогодний урожай, как это Вам известно, дал выжженные, песчаные степи».

И далее: «В настоящее время смертность, на почве голода по станице и хуторам, особенно поражённых прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров. Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья и единственным предметом питания является трава и древесная кора. Вот та причина, благодаря которой задание не сходится с цифрой фактического посева».

Вот в какую ситуацию он угодил! Надо собирать налог – забирая и скот, и часть урожая, – а люди не просто голодают, а мрут.

И вся изначальная победительность интонации скрывала на самом деле одно: он так и не смог собрать соразмерный запросам окружного комиссариата объём налога.

Впечатления тех месяцев легли в основу, пожалуй, самого страшного из числа ранних шолоховских рассказов – «Алёшкино сердце»:

«…жестокий восточный ветер дул с киргизских степей, трепал порыжелые космы хлебов и сушил устремлённые на высохшую степь глаза мужиков и скупые, колючие мужицкие слёзы. Следом шагал голод. Алёшка представлял себе его большущим безглазым человеком: идёт он бездорожно, шарит руками по посёлкам, хуторам, станицам, душит людей и вот-вот чёрствыми пальцами насмерть стиснет Алешкино сердце.