Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар. Страница 79

Бусыгин заявил, что Шолохов «даёт казачью степь, такую хорошую казачью степь», – однако «этот “пролетарский” писатель совершенно забывает, что в этой казачьей степи нам приходилось бывать, что нас там рубили». И продолжал: «Шолохов… по-ханжески припадает к земле и целует “мать – донскую родную землю”. Почему она ему мать – неизвестно». «Шолохов смакует описание казачьей сытости, сытости зажиточного крестьянства верховых станиц… Читая «Тихий Дон» внимательно, мы всё же увидим, что там идеализация старого казачьего быта, тоска самого автора, что этот старый казачий быт погибает. Будь он пролетарский писатель, тоски бы этой не было».

Линии Бусыгина придерживался и комсомольский поэт, участник Гражданской, Алексей Сурков: «Мне кажется, что Шолохов “Тихий Дон” хотел сделать несомненно нашим произведением, но объективно, вне зависимости от субъективного желания Шолохова, произведение получилось непролетарским… Бедняцкая казачья часть, представленная Мишкой Кошевым, она настолько бедна внутренне, что сразу чувствуешь, с какой колокольни смотрит на донскую степь автор».

Подытожил дискуссию ещё один ростовский литератор, секретарь РАПП Иван Макарьев: «Когда я читал о прекрасно данных Подтёлкове и Кривошлыкове, несомненно чувствовалось, что симпатии автора не на их стороне… Найдите в “Тихом Доне” хоть одно такое место, в котором были бы заложены с неизбежностью явления, которые будут происходить в будущей советской станице. Я там этого не нашёл… То, что есть пока – в этом никакая наша идея не заключена, и пока эти два с половиной тома такие, что и нельзя уже дать нашей идеи… Исходя из этого, нужно серьёзно поставить вопрос и о “Тихом Доне”, в частности, и о нашей марксистской критике – как она подходит к явлениям, потому что может быть чрезвычайный скандал».

Это было сильно сформулировано: «чрезвычайный скандал».

Писатели хором предупреждали партийное руководство: с Шолоховым надо аккуратней.

В Ростове-на-Дону по Шолохову нанесли очередной жёсткий удар – на этот раз местная газета «Большевистская смена». В № 206, от 8 сентября, там была опубликована статья молодого журналиста Николая Прокофьева «Творцы чистой литературы», являющаяся по сути своей доносом.

«Возьмём Михаила Шолохова. Человек, давший прекрасный “Тихий Дон”, очень далёк от советской общественности. Он стоит в стороне от житейской суеты, политических треволнений.

Политика – не его дело.

Никакого участия в общественной жизни станицы Вёшенской, расположенной за 150 вёрст от железной дороги, где нет культурных сил, где помощь Шолохова могла бы принести большую пользу.

Закрывшись наглухо маленькими ставенками своего дома, Шолохов живёт, стараясь никого не обидеть!

Так ли это на самом деле?

Нет.

Это к нему являются целые делегации с просьбой помочь, походатайствовать о снижении налога, с жалобами на советскую власть. Кто ходит? Бедняки у Шолохова не были.

Когда бывший атаман станицы Букановской, а сейчас, в связи с ликвидацией таких чинов в советской республике, превратился в попа и за неуплату налога должен был продать своё имущество, то Шолохов согласился уплатить за этого лишенца, чуждого советской власти человека, – весь налог.

Когда “Большевистская смена” выступила с разоблачениями о положении в Вёшенском районе, о безобразиях, творившихся и сейчас творящихся там, о чём многим было известно, особенно Михаилу Шолохову, жителю этой станицы, он никому не написал об этом. Писание в газету он считает ниже своего достоинства.

Почему родственница Шолохова, будучи в станице Букановской, была лишена избирательных прав, а по приезде в Вёшенскую восстановлена?

Вот они, факты.

Мы привели эти факты с Шолоховым для того, чтобы показать, как иногда и наш писатель считает политику чем-то отвлечённым, которое его не касается. Мы, мол, творцы чистой литературы и… общественность не наше дело. А к чему это приводит – лучше всего говорит случай с Пильняком».

Бориса Пильняка тогда как раз прорабатывали. В 1929 году он без согласования с партийным руководством издал в берлинском издательстве «Петрополис» повесть «Красное дерево», которую в СССР расценили как антисоветскую. Пильняк был отстранён от руководства Всероссийским союзом писателей, массово атакован в советских газетах и публично обвинён в троцкизме. Это была одна из первых кампаний, организованных Сталиным в литературной сфере.

Опасность для Шолохова состояла в том, что сразу же вслед за «Красным деревом» то же самое издательство «Петрополис», не заручившись согласием автора, выпустило «Тихий Дон».

Но разве ж это докажешь – спрашивали они или нет!

Помещая Шолохова через запятую с Пильняком, ростовские кляузники давали понять: эти двое одним миром мазаны. Снаружи красные – внутри белые.

Шолохов, когда статью эту прочитал – ему как кипятком в лицо плеснули. Кто-то очень не хотел увидеть продолжение «Тихого Дона».

Основная фактура доноса была связана со станицей Букановской. Сначала автор намекнул на Петра Яковлевича Громославского, «бывшего атамана станицы Букановской», за которого Шолохов выплачивал налоги. Следом на якобы лишённую избирательных прав Лидию Громославскую – сестру Марии Петровны. Что на самом деле действительности не соответствовало. Но это же тоже надо было доказывать.

Кто-то в Ростове, собрав всевозможные слухи, начал осмысленно топить Шолохова. Подобные публикации не могли появиться без согласования с партийным руководством города и края. В Ростове знали: Шолохов разъезжает по округе, общается с десятками людей; когда возвращается – к нему непрестанно идут ходоки; на шолоховский адрес ежедневно приходит по дюжине писем – с жалобами и просьбами. Материала у Шолохова о происходящем в округе слишком много.

Бывший жилец Громославских Иван Малкин, всё выше поднимавшийся по чекистской лестнице, в спайке с ростовскими товарищами тоже мог участвовать в данной кампании.

Но главные противники Шолохова находились ещё выше – в самом кремлёвском поднебесье.

Шолохов отправился последовательно в местное рапповское отделение, в редакцию газеты, в ростовский райком: что вообще происходит? Давайте сюда этого Прокофьева – пусть лицом к лицу всё расскажет.

Удалось выяснить, что Прокофьева действительно направляли от редакции в станицу Вёшенскую – собирать на Шолохова материал. Редакцию, судя по всему, тоже кто-то попросил.

Инициаторы прокофьевской командировки пытались раскопать шолоховские связи с повстанцами. Но ничего не раскопали, кроме его родства с бывшим букановским атаманом, к тому же судимым. Намешали с домыслами и предположениями, подшили к делу Пильняка: на статейку хватило, на уголовную статью – нет.

Шолохов потребовал и в райкоме, и в Северо-Кавказской ассоциации пролетарских писателей (СКАПП) провести проверку по опубликованным в газете обвинениям. Отдадим должное: Бусыгин откликнулся и начал разбираться. Райком тоже принял к сведению. Решением СКАПП критик Иван Макарьев, – тот самый, что недавно выступал с критикой Шолохова на пленуме, – был направлен в Вёшенскую. Вернулся в Ростов и доложил: приведённые в публикации данные не соответствуют действительности, Прокофьев – наветчик.

На эти заботы у Шолохова ушли три сентябрьские недели.

3 октября он с горечью пишет возглавившему после ухода Серафимовича редакцию «Октября» Александру Фадееву: «Надоела мине ета жизня очень шибко, решил: ежели ещё какой-нибудь гад поднимет против меня кампанию, да вот с этаким гнусным привкусом, объявить в печати, так и так, мол, выкладывайте все и всё, что имеете: два м-ца вам сроку. Подожду 2 м-ца, а потом начну работать. А то ведь так: только ты за перо, а “нечистый” тут как тут, пытает: “А ты не белый офицер? А не старуха за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?”

В результате даже из такого тонко воспитанного человека, как я, можно сделать матершинника и невежду, – да ещё меланхолию навесить ему на шею…»