По багровой тропе в Эльдорадо - Кондратов Эдуард Михайлович. Страница 26

— Стой… Я не хочу, чтобы нас вместе увидел часовой, — раздался в темноте приглушенный голос. — Ступай… И помни — от тебя зависит многое… Если не хочешь делиться с оравой Гонсало — действуй…

Я вздрогнул: мне почудился голос Франсиско де Орельяны.

— Постараюсь, будьте спокойны, начну с утра, — ответил ему громкий хрипловатый шепот. — Ха! Ловко это вы, сеньор капитан!.. До завтра, сеньор капитан…

Ответа не последовало. Я услышал быстро удаляющиеся шаги.

«Сеньор капитан!..» В самом деле, Орельяна… Но что за странная секретность? Кто с ним? И причем тут Гонсало?

Человек, говоривший с капитаном, был уже совсем близко. Я прижался к стене. Нет, он меня не заметил— тенью проскользнул мимо и, уже не таясь, вышел на залитую лунным светом площадь.

Теперь я видел, кем был таинственный собеседник сеньора капитана: эту нескладную тощую фигуру я узнал бы из тысячи других.

Это был снова он — Гарсия де Сория.

Под утро меня сменил Андрес Дуран, и я, устав от догадок, уснул в своей хижине крепким сном праведника. Пробудился я поздно и долгое время лежал с закрытыми глазами, лениво прислушиваясь к голосам о чем-то горячо спорящих солдат. Содержание их спора дошло до меня не сразу, но по тому, как сердито они кричали друг на друга, можно было догадаться, что страсти разгорелись не на шутку. Различив голос Хуана, я приоткрыл глаза и изумленно приподнялся с травяной подстилки: сцена, представшая взору, не могла не удивить меня.

— Не-е-ет, ты подпишешь! — с угрозой кричал Гарсия, потрясая листком бумаги перед носом побледневшего Хуана. Все так все! Мы заставим твоего капитана подчиниться нам, никуда не денется… Правда, братцы? — обратился он к сидящим вокруг солдатам.

Раздались одобрительные возгласы, брань, кто-то пронзительно свистнул.

— Это бунт, — твердо сказал Хуан и встал, поправляя меч. — Я не бунтовщик. Я верный слуга короля и сеньора Франсиско. Я не стану подбивать его на измену. И тем более — заставлять ее совершить. Не подпишу.

Сопровождаемый злыми взглядами, он пересек просторную хижину и вышел наружу.

— Глупец, — спокойно сказал Гарсия. — Надутый глупец. Мы думаем о спасении своей шкуры, а он морочит нам голову звонкими побрякушками. Честь… Долг… Ха! Подохнем мы, все как один подохнем, если пойдем назад… Ну-ка, Перучо, подписывай… Ага, Блас проснулся. Иди-ка, дружок, сюда. Ознакомься…

Я взял из его рук густо исписанные листки и стал читать.

«Благороднейший сеньор Франсиско де Орельяна!» Так вот, оказывается, кому адресовалась бумага! В ней от имени всех солдат излагалось их непреклонное решение продолжать путь вниз по Напо. Послание было составлено в самых учтивых по отношению к капитану выражениях, однако было в нем место, где недвусмысленно подчеркивалось, что у сеньора Франсиско не может быть выбора в своих решениях. «Дабы не подавать повода к неповиновению и непочитанию со стороны лиц, коим поступать так не пристало…» Орельяне категорически предлагалось не противиться общему мнению и не помышлять о возвращении назад. В конце шли подписи — по крайней мере, десятка три солдат уже подписали требование. Среди их неумелых закорючек я заметил знакомый росчерк моего дяди я изящную подпись отца Карвахаля.

— Ну? — Гарсия окунул перо в чашку с черной краской, напоминающей чернила, и сунул мне в руку. — Подписывай!.. Надеюсь, ты умнее своего приятеля и понимаешь, что к чему.

Я колебался. Я понимал, что от меня требуют подписать смертный приговор оставшемуся в лесах отряду губернатора Писарро. Но разве согласится на такое сеньор капитан, ведь это…

И тут я вспомнил ночной разговор капитана с Гарсией… — «От тебя зависит многое», — сказал тогда Орельяна Скелету. «Начну с утра», — ответил ему Гарсия. Так вот почему он стал рьяно агитировать всех за продолжение похода! Вот чем объясняется его активность, его дерзкие слова: «Никуда твой капитан не денется…» Значит, Гарсия действует наверняка. Значит, сеньор Орельяна не только не станет противиться требованию, но и является тайным автором этой затеи. Ловко придумано, ничего не скажешь! Бросая людей и своего начальника на произвол судьбы, он в то же время заранее заготавливает оправдательную бумагу: он, мол, не хотел, да солдаты его заставили… И это он, благородный и честный рыцарь, мой герой, мой идеал!..

Жгучий стыд и горькое презрение к капитану и ко всем людям вообще охватили меня. Теперь мне было все безразлично — подписывать требование или не подписывать, продолжать путь или возвращаться. Не поднимая глаз, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть листки в подлые рожи солдат, я поставил свою подпись и, оттолкнув Гарсию, рванулся вон из хижины…

Все, что затем последовало, я вспоминаю с трудом: потрясенный лицемерием капитана, я долго не мог опомниться и воспринимал все события того дня как сквозь сон. Помню только, что беготня со сбором подписей продолжалась еще довольно долго и что эскривано де Исасага по всем правилам заверял требование и громко зачитывал его вслух. Затем из своей хижины вышел Орельяна, и солдаты направились к нему, чтобы довести требование до его сведения. Я же ушел в лес, сел на гниющее бревно и дождался окончания гнусного спектакля, финал которого был мне ясен.

Когда я возвращался в деревню, мне навстречу бросился сияющий Перучо.

— Где ты шляешься? — радостно завопил он. — Уломали мы сеньора капитана, с трудом, но уломали! Он и так и сяк, а мы на своем. Постой, что с тобой происходит?..

Я сослался на головную боль и постарался поскорее отделаться от Перучо.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. «ДЕТИ ЯГУАРА»

Потянулись долгие, ничем не примечательные дни. Около месяца пробыли мы в селении «большеухих», и за все это время не произошло ни одного события, о котором стоило бы рассказать подробно. Отчего мы не. продолжали свой путь? Капитан Франсиско де Орельяна объяснял нашу задержку необходимостью подождать войско сеньора губернатора, но я уже не мог верить его словам. Он меньше всего думал о судьбе Писарро и его солдат, все мысли капитана были теперь заняты сооружением второй бригантины — более вместительной и крепкой, чем «Сан-Педро». Однако о самой бригантине речи пока идти не могло: для ее постройки прежде всего нужны были гвозди, которых у нас не было. Двадцать дней ушло на то, чтобы заготовить лес, выкопать ямы и приготовить несколько куч древесного угля, требуемого для самодельной кузницы. Собрав все железо, которое годилось для ковки, мы сделали из сапог плохонькие мехи и в короткий срок изготовили две тысячи отличных гвоздей. Впрочем, не будь среди нас галисийца Себастьяна Родригеса и Хуана де Алькантара, мы вряд ли столь успешно справились бы с этим делом. Но они, хоть и не были специалистами кузнецами, все-таки неплохо понимали в кузнечном деле.

Приблизительно на десятый день нашего пребывания в индейской деревне капитан Орельяна, видимо, для очистки совести предложил солдатам выделить из своей среды шесть добровольцев, которые в сопровождении индейцев, прибывших с нами на бригантине, попытались бы на каноэ подняться вверх по течению Напо, чтобы связаться с войском Писарро. Капитан пообещал охотникам тысячу песо, но рискнуть своей головой осмелились лишь трое: Хуан де Аревало, жадный до денег Андрес Мартин и я. Хуана нисколько не интересовала обещанная награда — он считал, что спасти наших товарищей — его святой долг, а я… Я не мог оставить своего друга в беде — путешествие на легких каноэ по бурной реке грозило ему смертельной опасностью. Видя, что охотников нашлось только трое, сеньор капитан не стал настаивать и отказался от своего намерения. Мне показалось, что отказался он с большей охотой, чем предлагал, и я снова оценил поступок Орельяны, как уловку, которая должна была бы при случае уберечь его имя от подозрений в предательстве. Ведь теперь он мог публично поклясться, что пытался спасти губернатора и его солдат, погибавших в лесу. Возможно, я был тогда неправ, не знаю.

Итак, мы таскали бревна, рыли ямы, жгли уголь, ковали гвозди. Да, я забыл сказать об одном немаловажном событии: жители деревни, которых мы вспугнули своим появлением, вернулись из лесу домой. Теперь они жили только в двух хижинах, ибо остальные три были заняты нашими солдатами. Капитан распорядился вовлечь индейцев в работы, которыми мы занимались, и те, хоть и хмурились, но исправно валили своими каменными топорами деревья и копали ямы наравне с нами. Чтоб они не сбежали в лес, как это было уже с омагуа, мы держали под неусыпной стражей их детей и жен. Теперь, когда индейцы уходили в лес за провизией, можно было не беспокоиться, что они нас надуют и скроются.