Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 28
– Благодарю! Твоё здоровье, брат мой. – Отставной хилиарх пригубил чашу и, сделав глоток, удивлённо вскинул глаза на собеседника: – Косское?!
– Оно, родимое. Точно такое же, что подают у Диомида в Мече святого Георгия, что напротив базилики Святой Марии во Влахернах. Помнится, амфоры с ним попадали в подвалы прямо из порта, ещё пахнущие корабельной смолой и солью…
– Доводилось бывать, брат мой? – отец Меркурий взглянул на собеседника с неподдельным интересом.
– Доводилось, доводилось. И бывать, и живать, – лицо монаха так и светилось благодушием, – и молитвы возносить в Базилике Святой Софии, и в Большом дворце над свитками корпеть, и на рынках с продувными бестиями да с латинянами и сарацинами дела вести, и в термах Андроника, того, мыться, – совсем не по-монашески хмыкнул собеседник, но тут же натянул обратно постно-благочестивую маску. – Однако наши баньки, хоть так и не изукрашены, а получше будут. При наших зимах без мрамора оно пользительней. Доводилось пробовать, или опасаешься, как иные иноземцы?
– Доводилось, а как же, – кивнул головой отец Меркурий. – Хотя, верно, к вашим термам привыкнуть надо. Но мне понравилось!
На стол опустилось большое блюдо с едой. Дорогая рыба, раки, орехи, каша на меду – всего этого отставной хилиарх не заказывал и вопросительно поднял глаза на сотрапезника.
– Угощайся, угощайся, – улыбнулся тот. – От души это, и отказываться не по обычаю. Да и сердцу моему праздник – ровно в молодые годы на миг вернулся.
– Давно ли из Магнавры, брат мой? – отец Меркурий взглянул собеседнику прямо в глаза.
– Давно, брате, давно! Больше двух десятков лет минуло. После того как базилевс Алексий латинян под Диррахием поверг. Как Евфимия мерзостного в быке на Месе зажарили, так мы Град Константина и покинули… – Монах помолчал, а потом уточнил: – Того Евфимия, что рыжее мясо [30] на бунт подбил да усадьбы по берегу Понта и Пропонтиды дымом пустил.
«Однако как-то выборочно он вспоминает, а, Макарий? Словно сначала думает, что именно вспомнить… или показывает, что вспомнил. И даже не скрывает этого, причём, нарочито так не скрывает…
Тебе не кажется, что это неспроста, а? Да и вообще, с чего бы Илларионовой ищейке поить тебя косским вином, которого в здешнем погребе не может быть ни за какие деньги? Гостеприимство гостеприимством, но тебе по прошлой жизни хорошо знакомы такие повадки. Ладно, пока это заботы твоего брата во Христе. А я послушаю – от меня не убудет!»
– Эх, юность, юность, – продолжал меж тем собеседник отставного хилиарха, – чисты все, на всякую скверну душа восстаёт! Искоренить стремится! А не познав истины – как со скверной бороться? Вот и ищем мы ту истину. Каждый по-своему и каждый свою… То и тебе ведомо! – Монах ткнул пальцем в сторону отца Меркурия. – Потому и стезю воинскую избрал, что своей силой чужую злую силу одолеть думал, да! И потому сейчас к духовной силе вернулся…
«Ч-чёрт! Если бы не двадцать с лишним лет службы, я бы сейчас точно подавился! Вот уж точно, на пиру лучше жевать, чем говорить! Слушаем и жуём, Макарий, слушаем и жуём – так выражение лица скрыть проще!»
– А я вот в книжной мудрости долго свою истину искал, – собеседник отца Меркурия покрутил ладонью в воздухе, – покуда не уразумел, что и книги люди пишут. Такие, как ты и я. И истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину – подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять. Так ли я мыслю, стратиот? – глаза у монаха были уже какие угодно, только не благостные.
«А глазки-то у моего брата во Христе какие! Помнишь Афрания, Макарий? Того самого, что был священником “Жаворонков”, когда ты ещё только начинал службу? Про которого шептались, что он работает на друнгария виглы? То-то и оно…»
– А стало быть, надо, чтобы не один за весь мир радел… Тогда, глядишь, и истина каждого в общую вольётся, как одинокая молитва в общий хор милости божьей просящих… Но и молитву надобно с воем волчьим не перепутать. На то воля Божия! И наша воля тоже. Ты ешь, хилиарх, ешь. Братья твои всегда к яствам слабость имеют, за что им у врат райских искупление назначено будет. Если то искупление в этой жизни принять не доведётся… – Монах уже не скрывал интереса, а Меркурий кивал, пытаясь изобразить на лице если не благочестие, то хотя бы почтительность, только занятые работой челюсти не больно это позволяли.
Собеседник отца Меркурия поднялся.
– Прости, брат мой, но дела зовут. Коли понадобится что, брата Феофана спроси, меня то есть. – Монах повернулся к корчмарю: – За трапезу собрата моего с меня получишь! – После чего поклонился отцу Меркурию и не оглядываясь вышел из кружала.
Отставной хилиарх проглотил кусок и дал челюстям немного отдохнуть.
«Не находишь, Макарий, что над этим разговором стоит крепко подумать?»
Ни к каким определённым выводам отставной хилиарх тогда не пришёл. Кроме одного – им заинтересовалась тайная стража. Вот только чья? С равным успехом брат Феофан мог работать на князя, церковь и на Иллариона.
С того приснопамятного разговора минуло несколько недель. Феофан больше никак не проявлял ни себя, ни своих намерений – только кланялся низко при встрече и проходил мимо. Правда, того мгновения, что разделяет щелчок в выпрямившейся спине и первый шаг по своим делам, помощнику епископского секретаря хватало чтобы бросить на отца Меркурия один взгляд. Отставной хилиарх знал такие взгляды и давно научился встречать бестрепетно, однако беспокойство как прыщ на заднице отравляло жизнь старого солдата. За годы службы сначала хилиарх Макарий, а потом иеромонах Меркурий хорошо изучил повадки людей из тайной стражи.
«Я ему нужен. Это была не просто попытка прощупать, напугать и посадить на поводок – нет, ему нужно что-то иное. Значит, последует предложение. Скорее всего, такое, от которого трудно отказаться. То есть живому трудно, а мёртвому – сколько угодно. Вроде того, которое мне сделал мой брат-солдат Георгий. Кстати, он тоже что-то замолчал с того самого момента как лекари разрешили ему вставать. И стал подозрительно часто наведываться за реку в женский монастырь, где настоятельницей служит Порфирородная [31] Варвара. Духовник, гамо Христо су! Если я не забыл, как добыли трон Анастасий и Роман Диоген, то эти голубки тем более! И что с того, что Варвара – вдова позапрошлого великого князя и монахиня, а Георгий-Илларион – монах? Клобук к голове прибит гвоздями, но не у всех, как показывает история…
А как же орден? Он тогда был вполне серьёзен! Похоже, Георгий, как и раньше, не ставит на одного возничего. Надо бы и мне под каким-нибудь предлогом засвидетельствовать своё почтение Порфирородной. Она не может помнить солдата, которого видела один раз, ещё будучи ребёнком, но она тоже не ставит только на одного возницу…
Да, Макарий, знаешь ты ещё слишком мало! Ходишь кругами, как слепой мул на мельнице. Хотя бы знать, кто стоит за этим Феофаном: епископ, Илларион, митрополит, князь, та мутная личность по имени Антип, что держит за горло местных мелких торговцев и припортовую сволочь? А может, чем чёрт не шутит – Константинополь? Я уже ничему не удивлюсь…
Ладно, Макарий, вертя круг без точила, меча не наточить. Смотрим, слушаем, осторожно спрашиваем и взглядов брата во Христе не замечаем. Такой дешёвкой меня не пронять. Сам всё скажет!»
Сказано – сделано. Отец Меркурий отучился откладывать дело в долгий ящик, ещё будучи роарием. Усиленные поиски, разговоры, а кое-где и расспросы обогатили отставного хилиарха массой сведений, более похожих на сплетни, из которых, однако, можно было в общих чертах понять, кто есть кто в Турове. Вот об этом отец Меркурий и размышлял, пыля по кривой пыльной улице, застроенной сараями, амбарами и какими-то покосившимися халупами.
«Нет, ей-богу, рыжее мясо везде одинаково – хлебом не корми, дай перемыть кости властям предержащим, да ещё наврать при этом отсюда и до Геркулесовых столбов. Не то чтобы история про Антипа, по ночам в образе волка пробирающегося в княжеский дворец и пьющего кровь княжьего наследника, меня не позабавила, но надо же меру знать! Нет, Макарий, вливать третью кружку в эту падаль совсем не стоило – всё ценное он рассказал после первых двух!