Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 59

Но вообще удивительная тяга к знаниям! Обозники тоже спрашивали, можно ли? Ну а ты и согласился, Макарий! И как теперь будешь разгребать последствия своей доброты? Ладно, не поместимся все в доме – поместимся в церкви. Господу угодно благое дело. Лавок только надо будет добыть побольше. Учить – ладно, ты помогал Никодиму, так что как-нибудь справишься, но как быть если учеников будет много? А, Никодим тоже показывал выход – лучшие ученики из старших занимаются с младшими. Но вразуми меня, Господи, где взять столько розог?!

Ладно, оставим пока это в покое. Мужи мужами, но женщины! На первый взгляд обычные: и домовитые, и заполошные, и мечтательные, и мудрые, и с придурью, и наседки, и просто безмозглые куры. И девицы как девицы: ленты, наряды, парни, замуж. Но эти женщины и девицы положили взбунтовавшихся рабов. И удержали стены. Убивали и умирали, как солдаты. А на помощь им шли благородные девицы из училища, организованного матерью моего поднадзорного. Верхом, в броне и с гастафетами, малака! Не гневайся на меня, Господи, но чувства меня переполняют. Амазонки! Интересно, Варвара знает? Илларион нет – он бы не смолчал. Феофан знает, но считает, что девиц учат только женским наукам. Видимо, лохаг Василий ему не всё докладывает. И это хорошо!

Но, прости меня, Господи, я бы очень хотел посмотреть на рожи Иллариона, Варвары и Феофана, когда они узнают, чему ещё тут учат девиц!

Однако будет! Есть ещё одно неотложное дело – несколько человек лежит при смерти. Их надо соборовать. Чем быстрее, тем лучше. До вечерни времени достаточно. Литургию, слава Тебе, Господи, отслужили. Так что самое время озаботиться душами тех, кто по телесной немощи у литургии быть не смог!

И начнём со старосты».

На подворье ратнинского старосты Аристарха Семёновича Туробоя священника встретили с видимым почётом. Старший сын хозяина был с отцом Меркурием отменно любезен, щедро пожертвовал на церковь и спросил, нельзя ли отслужить панихиду по погибшей матушке. Разумеется, священник не отказал. Панихиду служили в той самой горнице, где боролся или, точнее, не боролся со смертью хозяин дома.

Отца Меркурия во время службы захватило то нечастое даже для священника чувство полного единения с Богом. Всеми фибрами своего существа желал он неизвестной ему женщине спасения и воздаяния за совершённый ею подвиг. Но на её мужа всё же поглядывал. Староста оставался безучастен. Будто бы и не жив вовсе. Похоже, мыслями он был уже там, за кромкой, где ждала его встреча с любимой женой.

Служба закончилась. Отец Меркурий, волоча ноги от внезапно подступившей усталости, подошёл к одру болящего. Обернулся к толпе родственников и как через силу произнёс:

– Выйдите, православные, мне исповедь принять надо.

Родичи старосты, поспешно кланяясь, повалили из горницы. Священник и Аристарх остались одни. Туробой по-прежнему смотрел в потолок. Отец Меркурий присел рядом:

– Мир тебе, сын мой. Я слушаю тебя.

Аристарх не шевелился. Только задышал чуть глубже.

«Как же достучаться до него? Он же не хочет жить. Не хочет оставаться в этом мире. Надо его как-то разозлить, но как? Он же не новобранец и знает, что я сейчас скажу. Сам говорил такое не раз. А ошибиться нельзя… Тут как по жёрдочке над пропастью – оступился и всё! Закроется, и ничем его уже не вытянешь… Уйдёт в смерть. Он же умеет. Все старые солдаты умеют это. Тебя самого чудом вытащил Ослиный Член. Ты ведь тоже сознательно уходил… Что же его заденет? Долг, друзья, дети? Долг – плевать ему сейчас на долг! И на друзей плевать. Дети взрослые, сами о себе позаботятся – ты их видел. Жизнь прожита. Постой, что там говорили прихожанки? Он впал в беспамятство, когда узнал о гибели жены! И с тех пор молчит… Помнишь что Ослиный Член сказал тебе тогда? Может быть, это сработает? Да, наверное! Господи, помоги!»

– Молчишь? Каяться не желаешь? Что ж, бывает… Вот только не могу понять, гордыня это или отчаяние? Оба греха тяжкие, очень тяжкие…

Аристарх молча отвернул голову.

– Значит, отчаяние, – кивнул отец Меркурий. – Не можешь простить себе гибель жены. Не одобряю, но понимаю тебя. Муж и жена – плоть едина. Стеной она для тебя была. Той, которую до последнего вздоха защищаешь. А теперь не стало её. Нечего защищать. Что имеем не храним… Понимаю… Только принять не могу!

– Да что ты понимаешь, монах… – с какой-то нечеловеческой усталостью прошептпл староста. – Тебе-то откуда знать?

«Слава тебе, Господи! Заговорил! На упоминание жены заговорил! Теперь давить и давить. Не останавливаться, не давать ему уйти обратно».

– У твоей жены есть достойная могила, её отпели по-христиански, за неё отомстили, – отец Меркурий возвысил голос. – Живы твои сыновья и внуки. Ты им нужен. А от моей семьи осталась только кучка пепла.

Аристарх молчал.

«Молчит. Но слушает. Слушает!»

– Так что я знаю, – продолжил отец Меркурий. – Знаю даже больше того. Ты спас село, людей, которым служил всю жизнь. Ценой своей крови и смерти жены, но спас. А я не смог спасти свой полк, который после гибели жены и сыновей стал моей семьёй. Они легли там, где я их поставил. Тысяча человек. Некоторые из них знали меня ещё мальчишкой. Другие играли вместе со мной, когда мы едва научились ходить. Для третьих я был крёстным отцом, а они мне были как родные сыновья. С четвёртыми я сражался плечом к плечу. Их больше нет, а я только остался без ноги. Однако я нашёл способ служить. Я – безногий калека.

Аристарх никак не отреагировал.

«Не отвечает, но все же слушает. Дальше, Макарий! Дальше!»

– А ты предал её. Сдал без боя. Стена, даже разрушенная, стеной остаётся. И стоять на ней до последнего вздоха надо. За стеной город, храмы, люди. А ты их на поругание отдать решил. В смерть сбежать! Предатель! Нам в последнем моём бою воевода сказал: «Сегодня я не призываю вас умереть во славу базилевса, я приказываю – не смейте умирать, пока не подойдет базилевс, а если умрете, не смейте падать!» Вот что ты должен делать! А ты что делаешь, трус?! Решил дезертировать?! Бежать со стены, бежать от строя, бежать от своей битвы?! Трус! Предатель! Клятвы забыл! Товарищей бросил! Память жены предал! Что ж, беги – покаешься у Господнего престола! Я не отпущу тебе этого греха! Не в моих слабых силах вдохнуть мужество в того, кто изгнал его из своей души. Сейчас я помажу тебя святым елеем, испрошу у Господа исцеления для тебя, а дальше всё в руце его и твоей.

Староста не шевелился.

– Хочешь умирать – умирай. Это не так уж больно и страшно. Только не жди того, что ты будешь с женой. Она приняла мученическую смерть, защищая свой дом, а ты… Трусов в рай не пускают. Никогда. Нигде [93]. Но один раз ты её увидишь! Чтобы она могла плюнуть тебе в глаза! За то, что бросил детей и внуков! За то, что бросил односельчан! Ты же не раз спасал их, когда сотня уходила в поход! На кого теперь их оставишь? Есть тот, кто примет твоё дело, кто сможет его делать? Да тебе-то что, ты же и так мёртвый! Пусть ратники вернутся к головешкам, как вернулся я! Пусть твоя жена увидит, как её дети падут в безнадёжном бою, а внуков поведут на рабский рынок! У нас такого, как ты, не было. Наших жён и детей некому было защитить, а ты своих бросил! Бог тебе судья, бывший воин. Воинский дух ты утратил…

– Ах ты в бога душу, печёнку и селезёнку мать через хомут в поперёк и наискось! – Аристарх даже приподнялся на лавке, глаза его заволокло даже не злобой, а какой-то бездонной, чуждой этому миру тьмой, он попытался цапнуть отца Меркурия, но сил не хватило, и с последними словами чёрной брани староста рухнул обратно, некоторое время лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, а потом прошептал: – Ну ты и сука…

«Вылез! Рвать готов! Будет жить! Будет! Ну, теперь дожать надо! Даже магией пытался ударить, раз кулаком сил нет. Видал я этот фокус с тьмой в глазах у дервишей – и правда, не зная, обосраться можно! К счастью, дьявол не властен передать своим адептам силу творить сверхъестественное. Рогов и копыт я не вижу, а фокусами меня точно не напугать!»