По ту сторону зимы - Альенде Исабель. Страница 10

Бабушка с внучкой понимали друг друга без слов, — изо дня в день повторялись одни и те же действия, одна и та же нескончаемая домашняя работа. По пятницам они начинали трудиться в три часа ночи, готовили начинку для кукурузных лепешек, а в субботу заворачивали фарш в банановые листья, запекали в тесте и потом несли продавать на рынок. Как всякий торговец, каким бы бедным он ни был, бабушка платила установленную квоту бандитам и преступникам, безнаказанно хозяйничающим в тех местах, а порой и полицейским. Сумма была крошечная, соответствующая ее нищенским доходам, но взимали они ее неукоснительно, а если им не платили, то сбрасывали лепешки в канаву, а ее награждали тумаками. За вычетом стоимости ингредиентов и квоты у нее оставалось так мало выручки, что едва хватало на еду для внуков. Если бы не посылки Мириам, они бы оказались в полной нищете. По воскресеньям и в праздничные дни, если, по счастью, удавалось договориться с падре Бенито, бабушка с внучкой подметали пол в церкви, убирали мусор и расставляли цветы для мессы. Богомольные женщины, собирающие пожертвования, угощали Эвелин сладостями. «Вы только гляньте, уж какая красавица эта Эвелин. Прячьте ее, донья Консепсьон, чтоб никто из бесстыдников-мужиков ее не обидел, а то ведь они своего не упустят», — говорили они.

Во вторую пятницу февраля, на рассвете, тело Грегорио Ортеги пригвоздили к мосту через реку; оно было покрыто запекшейся кровью и экскрементами, а на шее висела картонка с буквами «МС», страшное значение которых было всем известно. Сизые мухи начали свое жуткое пиршество задолго до того, как появились первые любопытные и трое из Национальной полиции. В последующие часы тело начало разлагаться, и ближе к полудню люди разошлись из-за жары, вони и страха. На мосту остались только полицейские в ожидании приказа, скучающий фотограф, присланный из другого поселка, чтобы запечатлеть «кровавый факт», как он выражался, хотя подобные вещи были далеко не редкостью, и Консепсьон Монтойя с внуками, Андресом и Эвелин, которые неподвижно стояли, не проронив ни слова.

— Уведите малышню, бабушка, это зрелище не для них, — скомандовал один из полицейских, судя по всему, старший по чину.

Но Консепсьон будто вросла в землю, словно старое дерево. Ей и раньше приходилось видеть подобные ужасы, во время войны заживо сгорели ее отец и два брата, и она думала, что никакие зверства уже не смогут ее удивить, но, когда прибежала соседка, крича о том, что произошло на мосту, таз выпал у нее из рук и тесто для лепешек вывалилось на землю.

Она привыкла к мысли, что ее старший внук попадет в тюрьму или погибнет в бандитской разборке, но никогда не думала, что конец его жизни будет таким.

— Давай, давай, бабушка, уходи отсюда, пока я не рассердился, — настойчиво повторил старший полицейский, подтолкнув ее.

Наконец Андрес и Эвелин вышли из ступора, взяли бабушку под руки, почти волоком оттащили от страшного места и, спотыкаясь, повели прочь. Консепсьон разом постарела, она, сгорбившись, волочила ноги, будто ей сто лет, трясла головой и без конца повторяла: «Да благословит его Господь, да простит Он его. Да благословит его Господь, да простит Он его».

Падре Бенито взял на себя печальную обязанность позвонить матери Грегорио, сообщить ей о несчастье, произошедшем с ее сыном, и попытаться найти слова, чтобы ее утешить. Мириам всхлипывала, не до конца осознавая случившееся. По просьбе Консепсьон священник не вдавался в детали, сказал только, что произошел несчастный случай, связанный с организованной преступностью, и что Грегорио невольно попал в бандитскую разборку, одну из тех, о которых так часто пишут в газетах; одним словом, он — случайная жертва разгула насилия. Ей не стоит приезжать на похороны, сказал он, — она все равно не успеет, однако нужны деньги на гроб, надо заплатить за место на кладбище, ну и разные другие траты; он возьмет на себя труд предать ее сына земле по христианскому обычаю и отслужит мессу во спасение его души. Он не сказал Мириам, что тело находится в морге за шестьдесят километров от деревни и что его отдадут семье только после того, как полицейские составят отчет, а это может продолжаться месяцами, если только не сунуть кому-нибудь взятку, при условии что никто не будет настаивать на вскрытии. Часть денег уйдет и на это. И заниматься еще и этой неприятной процедурой тоже придется ему.

На картонке, которая болталась на шее у Грегорио, на одной стороне были написаны начальные буквы названия банды «Мара Сальватруча», а на обратной стороне было написано, что такая смерть ждет всех предателей и членов их семей. Никто не понял, в чем состояло предательство Грегорио Ортеги. Его смерть была предупреждением для членов банды на тот случай, если у кого-то из них ослабнет преданность, она была насмешкой над Национальной полицией, которая хвастается, что контролирует преступность, и она была угрозой для деревни. Падре Бенито узнал о надписи на картонке от одного из полицейских и посчитал себя обязанным сообщить Консепсьон Монтойе, что ее семье грозит опасность. «И что прикажете нам делать, падре?» — сказала женщина. Она решила, пусть Андрес провожает Эвелин до школы и обратно и, вместо того чтобы сокращать путь и идти по зеленой тропинке через банановую рощу, пускай идут по обочине шоссе, хотя это удлинит дорогу на двадцать минут, однако Андресу не пришлось этого делать, поскольку его сестра сказала, что в школу больше не вернется.

Уже тогда стало очевидно, что, после того как она видела старшего брата на мосту, у Эвелин перепутались мысли и сбилась речь. В том году девочке исполнялось пятнадцать, она приобрела девичьи формы и уже понемногу преодолевала застенчивость. До убийства Грегорио она общалась в школе с ребятами, знала модные песенки и была одной из тех девочек, которые, гуляя по площади, украдкой, поглядывали на мальчиков с показным безразличием. Но после той страшной пятницы она отказывалась от еды и утратила способность слитно произносить слоги; она заикалась так сильно, что даже бабушка, несмотря на всю свою любовь и терпение, не могла ее понять.

ЛУСИЯ

В детстве и в юности у Лусии Марас было две главные опоры: Лена, ее мать, и Энрике, ее брат, до того как военный переворот забрал его у нее. Отец погиб в дорожном происшествии, когда она была совсем маленькая, и потому он для нее как бы не существовал, однако его образ продолжал парить в сознании детей, словно облако. Среди немногих воспоминаний, которые остались у Лусии, весьма смутных, поскольку, возможно, они были не ее собственные, а рассказанные братом, сохранилось одно — как они ходили в зоопарк и она ехала мимо клеток с обезьянами у папы на плечах, крепко вцепившись в его черные жесткие волосы. Было еще одно воспоминание, тоже смутное, — как она собирается прокатиться на карусели и забирается на единорога, а отец помогает ей сесть. Ни в одном из этих двух моментов ни брат, ни мать не появлялись.

Лена Марас, которая любила своего мужа с семнадцати лет с неоспоримым самоотречением, получила трагическое сообщение о его смерти и оплакивала его несколько часов, пока не обнаружилось, что человек, которого она только что опознала в городской больнице, где ей показали лежащее на металлическом столе тело, покрытое простыней, так вот, этот человек — вроде как незнакомец, а ее брак — грандиозный обман. Тот же офицер, который взял на себя труд сообщить ей о произошедшем, немного позднее приходил к ней в сопровождении детектива из следственного управления, чтобы задать несколько не имеющих отношения к несчастному случаю вопросов, что было довольно жестоко, учитывая обстоятельства. Им пришлось дважды повторять каждую фразу, прежде чем Лене удалось понять, что ей говорят. Ее муж был двоеженцем. На расстоянии ста шестидесяти километров, в провинциальном городке, жила другая женщина, обманутая так же, как и она, считавшая себя единственной законной супругой и матерью его единственного сына. Их муж вел двойную жизнь на протяжении многих лет, прикрываясь работой коммивояжера, — прекрасный предлог для продолжительных отлучек. Так как он сначала женился на Лене, отношения с другой женой были неофициальными, но сына он признал и дал ему свою фамилию.