По ту сторону зимы - Альенде Исабель. Страница 38

— А почему мать не приехала за девочкой? — спросил у Галилео Леона дежурный офицер.

— Потому что она может потерять работу. Не думайте, что для меня это очень просто. Я лишился заработков за четыре дня из-за этой малявки. Я что, маляр? Я художник, и мои клиенты не ждут, — ответил мужчина заискивающим тоном, что никак не вязалось с его словами.

— Мы передаем вам девочку под презумпцией достоверного страха [41]. Вы понимаете, что это значит?

— Более или менее.

— Судья должен решить, были ли вескими причины, по которым девочка покинула свою страну. Эвелин должна конкретно и убедительно обосновать свой страх, доказать, например, что на нее напали или угрожали ей. Вы увозите ее на свободу под честное слово.

— Надо платить залог? — встревожился мужчина.

— Нет. Это номинальная сумма, которая заносится в книгу, но мигрант ее не платит. На адрес матери вам пришлют по почте уведомление, когда надо будет явиться в суд по делам иммигрантов. До заседания с Эвелин поговорит чиновник по вопросам предоставления убежища.

— Адвокат? Но мы не сможем заплатить… — сказал Леон.

— Система немного буксует, поскольку огромное количество детей просят убежища. В действительности меньше половины получают юридическую помощь, но если такое происходит, то это бесплатно.

— Мне говорили, что за три тысячи долларов это можно устроить.

— Так говорят дилеры и мошенники, не верьте им. Ждите судебного уведомления — это все, что вы должны делать в настоящий момент, — добавил офицер, показывая, что разговор окончен.

Он сделал копию водительских прав Галилео Леона, чтобы подшить ее к делу Эвелин, — мера почти бесполезная, поскольку центр был не в состоянии отследить каждого ребенка. Он наскоро попрощался с Эвелин; его ждали в этот день другие подобные дела.

Галилео Леон родился в Никарагуа, в восемнадцать лет нелегально эмигрировал в Соединенные Штаты, но получил вид на жительство, попав под амнистию 1995 года. Из-за лени он не пошел по инстанциям, чтобы оформить гражданство. Он был маленького роста, немногословный и вечно чем-то недовольный; на первый взгляд он не внушал ни доверия, ни симпатии.

Первую остановку они сделали в «Уолмарте», чтобы купить одежду и туалетные принадлежности. Девушке показалось, что это сон, когда она увидела огромный магазин с бесконечным множеством товаров всевозможных размеров и разных цветов, настоящий лабиринт проходов, заполненных до краев. Испугавшись, что потеряется здесь навсегда, она крепко ухватилась за руку отчима, который ориентировался, словно опытный разведчик, так что привел ее прямо в нужный отдел и сказал, чтобы она выбрала себе белье, футболки, три блузки, две пары джинсов, юбку, платье на выход и туфли. Хотя Эвелин было почти шестнадцать лет, ее размеры были как у американской девочки лет десяти-двенадцати. Смущенная и растерянная, она решила выбрать самое дешевое, но, не понимая местных цен, задерживала процесс.

— Да не смотри ты на цены, здесь и так все дешево, а твоя мама дала мне денег, чтобы тебя одеть, — объяснил ей Галилео.

Оттуда они пошли в Макдоналдс, где он купил для нее гамбургер, картошку фри и гигантский стакан мороженого с вишенкой наверху, которым в Гватемале можно было бы накормить целую семью.

— Тебя что, «спасибо» говорить не научили? — спросил отчим скорее из любопытства, чем в качестве упрека.

Эвелин кивнула, не решаясь поднять глаза и слизывая последние остатки мороженого с ложки.

— Может, ты меня боишься? Вообще-то, я не людоед.

— Спа… Спа… Я… — пробормотала она.

— Ты дурочка или заикаешься?

— За… за…

— Вижу, ладно, извини, — перебил ее Галилео, — если ты не можешь говорить по-христиански, прямо не знаю, что же у тебя получится с английским. Вот так да! И что нам с тобой делать?

Они переночевали в придорожном мотеле для дальнобойщиков. В номере было грязно, зато там имелся горячий душ. Галилео велел ей помыться, прочитать молитвы и ложиться на ту кровать, что слева, потому что он всегда ложился у дверей — такая у него была мания. «Я пойду покурю, а когда вернусь, чтоб ты уже спала», — сказал он. Эвелин быстро повиновалась. Она наскоро приняла душ и улеглась в постель в одежде и обуви, натянув покрывало до самого носа, притворяясь, что спит, однако в любой момент готовая сбежать, если мужчина станет ее трогать. Она чувствовала себя страшно усталой, у нее ныло плечо, от страха сжималось сердце, но она вспомнила бабушку, и это придало ей силы. Она знала: ее мамушка ходила в церковь и поставила за нее свечу.

Галилео отсутствовал больше часа. Он снял башмаки, прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Эвелин слышала, как он слил воду в туалете, и краешком глаза видела, как он вернулся в комнату в трусах, футболке и носках. Она приготовилась выпрыгнуть из кровати. Отчим повесил брюки на спинку единственного в комнате стула, закрыл дверь на задвижку и погасил свет. Сквозь занавески на окне проникал свет неоновой рекламы с названием отеля, и в сумраке Эвелин увидела, как отчим, преклонив колени, встал около своей кровати. Галилео Леон долго шептал молитвы. Когда он наконец лег в постель, Эвелин уже спала.

РИЧАРД

Они выехали из отеля в девять утра, натощак, выпив только кофе. Лусия потребовала, чтобы они позавтракали где-нибудь в другом месте, ей нужна горячая еда на нормальной тарелке — никаких картонок и китайских палочек, сказала она. Они нашли какой-то «Денни’с», где женщины с удовольствием съели блинчики с медом, а Ричард черпал ложкой безвкусную овсянку. Когда накануне они выехали из Бруклина, то договорились не появляться вместе на публике, но по ходу дела эта предосторожность улетучилась, и они так хорошо чувствовали себя все вместе, что даже Кэтрин Браун вписалась в их группу естественным образом.

Дорога была лучше, чем вчера. Ночью еще шел слабый снег и температура была на несколько градусов ниже нуля, но к утру ветер стих и дороги расчистили от снега. Они могли ехать быстрее, и Ричард рассчитал, что с такой скоростью они доберутся до хижины к полудню и при свете дня смогут как-нибудь разобраться с «лексусом». Однако через полтора часа за поворотом он увидел в ста метрах синие и красные мигалки нескольких полицейских машин, перекрывших дорогу. Объезда не было, а если бы он развернулся, то привлек бы внимание.

Весь его завтрак подкатил к горлу, и он почувствовал вкус желчи. Тошнота и призрак вчерашней диареи встревожили его. Он ощупал верхний карман куртки, где у него обычно лежали розовые таблетки, но не нашел их. В зеркало заднего вида он посмотрел на Лусию, которая пыталась его подбодрить, подняв руку и скрестив пальцы. Впереди был целый ряд машин, карета «скорой помощи» и пожарный наряд. Патрульный указал, чтобы он встал в очередь. Ричард приподнял лыжный шлем и спросил, что произошло, таким спокойным тоном, на какой только был способен.

— Несколько машин столкнулись.

— Есть жертвы, офицер?

— Я не уполномочен давать такую информацию.

Сдерживая напряжение, Ричард опустил голову на руки, сложенные на руле, и стал ждать, как и другие водители, считая драгоценные секунды. В желудке у него полыхал пожар.

Он не помнил такой ужасной изжоги, как сейчас, и боялся прободения язвы и внутреннего кровотечения. Что за проклятая судьба устроила препятствие именно в тот момент, когда в багажнике у них труп, а ему срочно нужно в туалет, потому что кишки буквально перекрутило. А может, у него аппендицит? Овсянка была ошибкой, он забыл, что от овсянки слабит. «Если эти долбаные полицейские не освободят дорогу, я сделаю свои дела прямо здесь, только этого еще не хватало. И что подумает Лусия? Что я дряхлое старье, какой-то слабоумный с хронической диареей», — сказал он вслух.

Минуты на часах в машине тащились с медлительностью улитки. И тут зазвонил телефон.