Путешествие Иранон (СИ) - Альсури Мелисса. Страница 72

Мои щеки вспыхнули, будто у меня подскочила температура, но спутники будто не заметили этого. Ифе дождалась, пока повар принесет для нас пару кувшинов, и, поставив один перед Жрецом, второй отдала мне, открутив глубокую крышку с ручкой, она в момент стала для меня чашкой.

— Как удобно.

— То-то же. Пей, я же вижу, пить хочешь.

— Спасибо.

Морс оказался очень приятным на вкус, кислым, сахара в нем не было точно, но ягоды пошли на него явно спелые, сочные, отлично утоляющие жажду. Спрятавшись за глиняным бортиком, я вновь посмотрела на соседей, они были такими же странными, как и на первый взгляд.

— Извините, что влезла в спор.

— Это не был спор, Жрец прекрасно знает, что он демонов паскудник, ничего нового я ему не сообщила.

Жрец с удовольствием отхлебнул еще глоток кофе, довольно покачав головой.

— Не моя вина, что тебя заклеймили еретичкой.

— А что, моя?! Эти светлые сволочи молятся своему сраному богу, хотя ни разу в глаза его не видали, а я, между прочим, со своим богом знакома, мой супруг всю чертову Целестию может одним взмахом щупальца потопить, не то, что их Солар!

— Именно за подобную речь тебя обязали не высовываться с корабля.

— Да пошли они к праотцам!

— Стоит уважать богов тех людей, у которых ты гостишь.

— Как только увижу, сразу зауважаю!

Черные руки поставили опустевшую чашку, но Ифе тут же подхватила один из кувшинов и долила Жрецу еще кофе. Он посмотрел на меня с усмешкой, словно я как-то удачно пошутила, но глаза его вдруг стали серьезными.

— А ты, Иранон, уважаешьиныхбогов?

— Д-да, конечно.

Откуда он знает моё имя? Почему он вообще говорит так, будто мы давно знакомы?

Мужчина кивнул и вновь поднес напиток ко рту, уставившись куда-то в пустоту за плечом Ифе.

— Как славно, прелестное дитя.

— Не зря ее Мартин взял на корабль?

— Не зря.

Я ощутила себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Все всё знали и всё понимали, кроме меня, и даже Мундус не торопился помогать. Что я вообще тут делаю? Зачем? Может, лучше пойти в каюту? Надо как-то улизнуть и по возможности вежливо.

— Мне, пожалуй, пора, спасибо за морс.

Оперевшись на столешницу, я хотела было встать, но Ифе положила ладонь на мою руку.

— Э-э, нет, а как же поесть?

— Мартин приносил мне рагу, я сыта.

— Сам взял и покормил?!

— Ну да.

— Какое невероятное чудо, наверняка ты ему дочь напомнила.

— Он упоминал ее, пока ругал.

— Ну ясное дело ругал, он же всех женщин ненавидит.

Губы Ифе растянулись в хитрой, многообещающей улыбке настоящей сплетницы. Неуютность и любопытство схлестнулись в моей душе в неравной схватке.

Нехорошо было так болтать о старпоме за его спиной, абсолютно бесстыдно перемывая косточки, но сам он едва проявлял учтивость, перемежая советы и брань в подобии заботы.

Дождавшись моей готовности выслушать, девушка забрала чашку и налила морс для себя.

— Когда-то очень давно, еще в юности, Мартин по глупости влюбился в аристократку. Она погуляла с ним лето, сплавала в Ориаб и в Соларию, а то, что получилось, потом через третьи руки отправила, чтобы он сам дочь растил и о их романе более не вспоминал. У девицы-то жених подобран по статусу чуть ли не с рождения, она замуж выскочила, как только врач из клиники для секретно-беременных что нужно зашил, дабы эта дура за девственницу сошла.

В горле резко пересохло, хотя рассказывала не я. Обида, словно желчь, полоснула где-то в груди. Осипшим голосом я попросила продолжить.

— А он, что?

— А он полжизни горбатится в море, корабль купил, думал поначалу, аристократка к нему вернется, но куда там, она уж и забыла про Мартина. Зато дочь подросла, почти восемнадцать годков уже, в голове ветер соленый и волны. Мечтает, как отец, в море ходить и собственным кораблем управлять. Мартин говорит: дура дурой, вся в мать, какая нормальная девушка захочет семью и дом на матросню и паруса обменять.

— А аристократка, видимо, тоже…

— Видимо, но у нее родители были строгие, вовремя голову на плечи вернули, не позволили сбежать с захудалым моряком.

— Какой ужас…

— Не говори, я как услышала об этом, думала девчонку найти и тайно протащить с собой, но где там, меня даже в порт не пускали. Порядки дикие, будто у них тут не люди, а куклы-механизмы, как на рекламных брошюрках, и есть лишь две функции: рожать и зарабатывать. Больше ничего.

Ифе залпом опустошила чашку с морсом и поставила ее одновременно с Жрецом. Мужчина посмотрел на девушку будто бы с толикой усталости.

— Море успокаивается.

— Но качка будет всю ночь.

— Значит, самое время вам отдохнуть до утра. На волнах, словно в колыбели, теперь легко уснуть.

Неловко натянув рукава на ладони, я заерзала на стуле. Мысленно отмечая, что про сон ни разу не упоминала, но слова Жреца звучали так, будто он говорил их именно для меня. Ифе повела носом, словно принюхиваясь к ароматам из камбуза.

— До суши еще далеко, значит, действительно стоит поспать, мой супруг наверняка уже ждет меня во сне, мне стоит спеть ему колыбель, чтобы в Рльехе он не оставался один. Доброй ночи, Иранон.

— Доброй ночи.

Она вспорхнула с места, даже не посмотрев на попутчика, и легкой походкой прошла к выходу так, словно для нее качки не существовало. Насколько же сильна связь Ифе с морем? Что вообще за супруг?

Я повернулась к Жрецу, чтобы попрощаться, но к собственному удивлению встретила его внимательный, чуть насмешливый взгляд.

— Девочки двенадцати лет по желанию родителей попадают в специальный храм, где их венчают с морским богом. Целый год они проводят ритуалы, учатся молитвам и отмечают на теле принадлежность к спящему в море. После их отпускают, жертвоприношение считается выполненным, а девы до конца жизни будут связаны с водой, даже если найдут себе нового мужа или вовсе уедут с острова.

— Так они… так они… как?

— Каждая из них видит бога в грёзах и поет ему свою колыбель, чтобы он продолжил сон в Рльехе и не разрушил мир своим пробуждением.

— Ясно.

— Доброй ночи, Иранон.

— Д-доброй ночи.

Поднявшись из-за стола, я налила себе остаток морса и тоже выпила залпом. Разговор получился необычный, совершенно безумный, если подумать, и возвращалась я к себе в каюту будто в трансе. Пробираясь по коридору, я вновь держалась за стены, но теперь среди шума воды и мужских баритонов мне вдруг послышался едва различимый смех. Девичий смех, на два голоса. Тихий, но отчётливый, будто где-то в каютах болтали подружки. Я остановилась, чтобы прислушаться, где-то по палубе пробежал матрос, и всё стихло. Как бы я ни старалась, больше не различила среди скрипа канатов и волн этих голосов, будто их вовсе не было.

На корабле

Мне почудился знакомый до боли прекрасный голос, тихо, но неуемно напевавший что-то настолько родное и близкое, что я никак не могла это пропустить. Неведомые глухие струны шептали заученный ритм, выдернутый словно из самого моего подсознания. Он был потерян когда-то, точно потерян, но теперь их ноты, их звуки были для меня ожидаемой и понятной мелодией, отзывающейся где-то глубоко в груди. Со мной будто говорили на ином языке, забытом, но удивительно ясном теперь, когда он затрагивает не мой разум, а душу, полученную от общего божества.

Я села в кровати, чтобы острее прислушаться к пению, но скрип корабля на мгновение заглушил и без того слабую песню. В эту секунду мне показалось, что я умерла. Сердце пропустило удар и отозвалось где-то в горле. Слезы хлынули из глаз, но у меня не получилось даже пискнуть, чтобы выразить всю скорбь, что едва не убила меня в это мимолетное расставание. На негнущихся ногах я побрела к двери и, сдвинув щеколду, нетерпеливо толкнула деревянное полотно.

Музыка, льющаяся словно бы из ниоткуда, стала чуточку громче.

Мне нужно на улицу, определенно мне нужно туда.

Иранон.