Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль. Страница 30

Только в этом смысле дата имела хоть какое-то значение.

Хотя на самом деле это заставило меня заново взглянуть на весь период ее болезни. Улучшилось ее состояние или ухудшилось? Чего я достиг своей стратегией? Как долго мы сможем продолжать жить так, создавая искусственный рай вдали от мировых бед, как будто она была Сиддхартхой и я нашел способ вечно ограждать ее от смерти, болезней и ужаса?

Моя болезнь склеила нас в единое целое, меня и Кэм, благодаря моему посетителю мы стали парой. Ее жизненный план заключался в том, чтобы вылечить меня, освободить меня, она воображала себе наше общее будущее. А теперь мы поменялись ролями. И я жил только ради ее исцеления. Но Камилла увидела мое спасение в том, чтобы вывести меня в неизвестный мир, которого я боялся; она искала все средства, чтобы вытолкать меня из пещеры, которую я сам себе соорудил. В то время как я сделал наоборот. Я убедил ее, злоупотребляя доверием ко мне, что внешняя среда токсична и угрожает ее благополучию. Я так хотел ее для себя, что оградил от любого возможного внешнего влияния. До недавнего времени она мне подыгрывала. Вместо того чтобы подражать ее альтруизму, я свел потенциальное богатство ее опыта к собственной убогости.

Чем больше я думал о своей дилемме и о том, что подвел ее, о том, что полное забвение посетителя — многие месяцы, в течение которых его черты лица не накладывались на мои, — в итоге лишили ее возможности участвовать в любом проекте, который мы могли бы спланировать вместе, тем более я осознал, насколько эгоистичным и несовершенным было мое решение. Я все сильнее чувствовал, что ответ должен лежать в ней самой, в том, кем она была и кем оставалась глубоко внутри. Вероятно, она не сможет объяснить, что делать сейчас или дальше, но она оставила мне свой голос, она подготовила для меня историю. Ее голос был рядом, прятался в извращенной притягательности этой синей папки из Берлина.

Если бы она очнулась в прежнем состоянии, разве не рассердилась бы, почему я не прочитал ее длинный отчет, почему не воспользовался ее расследованием, чтобы помочь ей, чтобы освободиться и заодно освободить ее?

А потом внезапно наступил последний день года, впереди маячил 1992-й.

Кэм словно осознала, что праздновать нечего, что не будет ни поцелуев в полночь, ни обновления клятв, которые имели бы смысл, и потому рано заснула.

Может, во всем были виноваты фейерверки у соседей, объятия моего отца и братьев перед тем, как они разошлись по своим вечеринкам, а может, это был символизм даты, хотя я только позже понял, насколько важен был тот год. Или я переоцениваю? Легче предположить, что я просто утомился, устал делать вид, будто все наладится само собой без какого-либо вмешательства с моей стороны. Кэм взрослела, догоняла зрелую себя, становилась все более самостоятельной. Было чудесно наблюдать, как старая Кэм снова появляется на свет, чудесно и страшно видеть, как она бросает мне вызов, берет на себя инициативу, уходит из дома, не посвящая меня в детали, куда идет и когда вернется, но это также означало, что скоро, очень-очень скоро она начнет давить на меня, перестанет терпеть мои фальшивые отмазки, лишь разжигающие мой стыд, усиливая сожаление.

Наблюдая, как Камилла спит на рассвете нового года, который давал всем, кроме нас, надежды на перемены и обновление, я почувствовал, как меня одолевает внезапная необходимость вернуть голос, в котором мне было отказано с момента последнего телефонного звонка более двух лет назад. Я подошел к столу, сунул ключ в замок нижнего ящика — там лежала папка со словами, которые Кэм намеревалась прочитать в моем присутствии и которые я теперь буду читать молча рядом с ней. Был ли способ лучше провести ночь?

Судьба Генри, его судьба и твоя, Фицрой Фостер, а следовательно, и моя была предопределена, как и большинство судеб, заранее. В его случае совсем издалека — с Крайнего Севера планеты, за много лет до его рождения.

В 1848 году — когда по всему миру прокатились революции, вроде 1789-го, 1968-го и нынешнего 1989-го — торговец рыбой Клаус Хагенбек впервые выставил в Гамбурге несколько тюленей из арктических регионов. В том, чтобы показывать морских животных в больших кадках на заднем дворе рыбного магазина, не было ничего новаторского, но оказалось, что это очень прибыльно. Затем тюленей выставили и в итоге продали в Берлине, что стало началом семейного дела — торговли животными, которые и сегодня, сто пятьдесят лет спустя, выставляются в зоопарке Хагенбека в Гамбурге.

Этому успеху семейное предприятие обязано сыну торговца рыбой, Карлу, который в возрасте четырех лет начал кормить тюленей, и его амбиции намного превосходили амбиции отца. К двадцати двум годам — как тебе сейчас, Фиц, — он руководил фирмой и специализировался на африканских животных: слонах, львах, жирафах, гиенах, енотах, змеях и обезьянах, демонстрируя пойманных зверей в мини-зоопарке на двух акрах позади своего нового дома. Он также удовлетворял потребности цирков, монархов и частных коллекционеров.

Канал поставок оказался под угрозой в начале 1870-х годов, когда Махди, исламский пророк, воин, захватил Судан, вынудив Карла Хагенбека искать решение проблемы на холодном Севере. Он вспоминал, как, будучи десятилетним мальчиком, был «особенно впечатлен», как он это сформулировал в письме импресарио американского цирка П. Т. Барнуму, видом зулусских кафров, выставленных напоказ в клетке в окрестностях Гамбурга. Так почему бы не привозить вместе с северными оленями из Норвегии и Швеции тех, кто этих животных дрессировал, и не демонстрировать взаимодействие животных и людей, как если бы они все еще находились в одной из своих деревень? В детстве его это поразило, так, может, поразит и посетителей и они захотят за это заплатить?

Используя в качестве доверенного лица норвежского ловца диких зверей Арнольда Якобсена, Хагенбек вывез группу лапландцев. Эти «крошечные мужчины и женщины» стали сенсацией и отправились в турне в Берлин, Лейпциг и другие города. Ловцам животных, которые в прошлом обслуживали их семейный бизнес, велели быть начеку и сообщать о появлении любого экзотического народа, не настолько страшного, чтобы вызвать отвращение у европейской публики, но не слишком красивого, чтобы перестать быть диковинкой.

В ближайшие годы, Фиц, будут эскимосы, сингалы, калмыки, сомалийцы, эфиопы, бедуины и индейцы. Наиболее примечательны для нашего расследования три нубийца из Верхнего Нила, которых обманом вывезли в Германию в 1876 году — первый из многих совместных, проектов с нашим старым знакомым Сен-Илером, руководившим зоопарком «Сада Аклиматасьон», а фотографировал их во время поездки в Париж не кто иной, как Пьер Пети.

Со временем стали требовать привозить новых и новых дикарей. Не только клиенты, но и ученые. Руководители Берлинского общества антропологии, этнологии и протоистории прямо-таки зациклились на исследовании жителей Огненной Земли, которые так часто упоминались в трудах Дарвина. Возглавлял эту вакханалию… мой бывший герой Рудольф Вирхов. Отчаявшись стать первым ученым, который обнаружит недостающее звено между обезьяной и человеком и опровергнет теорию Дарвина, он заключает союз с Хагенбеком, чтобы привезти этих «фейерландцев», обеспечивая финансирование и политическую поддержку, то есть своего рода международную легитимность, необходимую для похищения граждан суверенной страны.

В итоге Якобсена отправили на мыс Горн в 1878 году. Он собирался подняться на борт с группой кавескаров, когда губернатор Пунта-Аренас пресек это на корню. С удовольствием отмечаю, Фиц, что я ношу фамилию того самого губернатора: Вуд, его звали Карлос Вуд Арельяно. Сомневаюсь, что он один из моих предков (столько Вудов на белом свете), но, может быть, благодаря этому совпадению у Генри появился повод симпатизировать мне, я заранее получила положительные очки на случай, если он когда-нибудь захочет применить свои гнусные искусства против тебя. Хотя не все ли мы, белые, для него одинаковы, точно также, как мы думаем, что чернокожие, азиаты или индейцы все на одно лицо?