В постели со Снежной Королевой - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 30
А сейчас Алена сочиняла мелодию, которая уже была в ней — сначала в зачатке, потом в более оформленном виде — и не зависела ни от чего, кроме ее фантазии.
По трехдольному размеру она поняла, что это вальс. Сначала она наигрывала его умеренно-спокойно, потом в лихорадочно-вихревом темпе.
«Снег… вот он едва-едва сыплет, а потом разыгрывается самая настоящая метель. И страшно, и хорошо!.. Любовь. Он идет ко мне, и я сквозь снег различаю его силуэт… Он все ближе и ближе, а потом протягивает ко мне руки, и метель уносит нас куда-то, и весь мир заполнен предчувствием счастья, надеждой, тревогой… Полное безумие!»
Сбиваясь и начиная снова, Алена играла этот вальс — и постепенно мелодия становилась все более узнаваемой, ясной. Потом Алена схватила нотную тетрадь и принялась записывать ноты (в консерватории ее учили азам композиции). Больше всего она боялась, что эта мелодия так и останется незаконченной.
«Я как будто уже знала ее — давно. Очень давно. Словно она была во мне еще до моего рождения. А теперь мне надо только вспомнить ее!»
Алена с сумасшедшей скоростью записывала нотные знаки, едва не прорывая карандашом бумажный лист, — скорей-скорей, надо схватить эту мелодию за хвост и вытащить ее из того, потустороннего, загадочного мира — в этот.
Она не сочиняла, она вспоминала.
«В консерватории нам говорили — нельзя научить быть Моцартом… Тот же Сальери был гораздо более образованным в музыке и теорию композиции знал намного лучше! Но Моцарт никогда ничего не вымучивал. Мелодия рождалось в нем сразу и легко, словно он уже ее слышал где-то. Где? Почему он ее слышал? Бог ему напевал? Или Моцарт тоже вспоминал ее? Вспоминал то, что было уже заложено в его душу, может быть, еще до рождения?..»
Алена так увлеклась, что совершенно забыла о времени.
Потом вдруг взглянула на часы — и разом отрезвела.
— Господи, какая ерунда! — пробормотала она, глядя на листы с разбегающимися нотными знаками. — Что это на меня нашло?.. И еще с Моцартом посмела себя сравнивать!
И такое отвращение нахлынуло на нее, что она взяла и разорвала тетрадь в клочья.
— Нечего ерундой заниматься…
Она быстро оделась и выбежала из дома, в сырые московские сумерки.
Позже, анализируя этот свой порыв, Алена поняла, что ее подвигло на творчество. Любовь. Любовь, что же еще! Сочиняя музыку, она представляла Романа Селетина — это именно он шел к ней сквозь метель, это к нему она тянула руки.
«А ведь я ревную его. Ревную к той женщине с васильковыми глазами, которая давно мертва. Сима говорила, что если человек уже любил кого-то — сильно и преданно, то это значит, что он в принципе способен любить… Наивно, конечно, думать, что любовь приходит только раз в жизни. Если б оно так было, то все человечество давным-давно бы вымерло! Глупо ревновать к мертвой, очень глупо! И вообще, может, она не женой ему была, а какой-нибудь дальней родственницей…»
В этот вечер Алена сумела освободиться пораньше — Халатов лежал дома с гриппом, а значит, не задержал ее после работы на традиционную трапезу.
В половине одиннадцатого она переоделась в гримерке и побежала к выходу — прямо через зал, с перекинутой через плечо сумкой. Она торопилась — Селетин обещал позвонить.
— Алена! — Она вздрогнула и едва не упала в проходе между столами.
Сбоку, в небольшой нише — так называемом «кабинете», сидела Люба. Одна.
— Алена, можно тебя на минутку?
Алена мгновение колебалась, а потом взяла и подсела к той за столик.
— Чего тебе? — мрачно спросила она.
— Не очень-то ты вежлива, — вздохнула Люба, откинув назад свои роскошные волосы. — А я вот специально сюда пришла, чтобы тебя послушать.
— Послушала?
— Да. Хорошо играешь. Зажигательно. Эти с тобой ни в какое сравнение не идут… — Она кивнула на сцену, где в данный момент наяривал псевдоцыганский ансамбль.
— Люба, мне позвонить должны…
— Господи, Лозинская, ты до сих пор без сотового? — поразилась Люба. — Ты, наверное, единственный человек в Москве, который ходит без «трубки»! У моей бабки, которой, кстати сказать, скоро девяносто, и то есть мобильник! Во-от такой огромный, с огромными кнопками — чтобы видно было хорошо…
— Очень рада за твою бабушку… — буркнула Алена.
— На, по моему позвони, предупреди кого надо, что задерживаешься. — Люба протянула Алене изящную «раскладушку» серебристо-вишневого цвета.
— Ладно.
Алена позвонила Селетину и коротко сообщила, что этим вечером у них не получится встретиться. Селетин вздохнул и ответил, что ему тоже, наверное, придется задержаться на объекте.
Люба с большим вниманием слушала Алену. Слушала, и на лице ее расцветала удивленно-радостная улыбка.
— У тебя новый кавалер? — спросила потом.
— Не твое дело.
— Да брось ты…
К ним подошел Николя с блокнотом. Белоснежная рубашка, черные брюки, мягкие, черные, чуть вьющиеся волосы до плеч… Люба посмотрела на него одобрительно.
— Алена, будешь что-нибудь заказывать? — официально спросил Николя.
— Буду. Принеси мне, пожалуйста, кружку пива — нашего, фирменного, и рыбное ассорти.
Он ушел. Люба проводила Николя долгим взглядом.
— Красивый мальчик… Очень красивый. Это он — новый Симкин обожатель?
— Ты уже все знаешь… — усмехнулась Алена. — Да, он.
— Сколько ему лет?
— Какая разница.
— Алена, он же лет на пятнадцать младше нашей Серафимы!
— На десять.
— Ну, тоже многовато… — Люба отпила из своего бокала вино. На закуску у нее было мясное суфле, по рецепту девятнадцатого века (Халатов восстановил его по какой-то старой книге). — Но я все не о том…
— А о чем ты хотела поговорить?
Николя принес Алене заказ. Когда он ушел, Люба сказала уже совершенно другим голосом:
— Алена… Алена, прости меня, пожалуйста.
Некоторое время Алена молчала, глядя, как медленно опускается пенная шапка над кружкой пива. В душе у нее царила тоскливая пустота. Как простить Любовь, как смириться с тем, что она отняла у нее Алешу, вычеркнула из жизни целый год… Ведь целый год Алена жила, словно блуждая в густом тумане, не видя ни прошлого своего, ни будущего!
— Прощаю, — наконец тихо уронила Алена.
— Господи. Алена… — Люба, до этого вызывающе нахальная, ёрничающая, окончательно преобразилась. Она всхлипнула и принялась тереть глаза салфеткой. — Нет, это невозможно… я… Ты не представляешь, как паршиво я себя чувствую! Я… я себя самой настоящей свиньей чувствую! Ты на меня правда не сердишься? У тебя ведь теперь есть этот, как ты его называла — Рома?..
— Да, Рома. — Алена с жадностью принялась пить пиво. Подцепила вилкой прозрачный нежно-розовый завиток семги, положила его в рот. Стоило ей сказать, что она прощает Любу, как к ней стали возвращаться запахи и звуки, вообще — вкус жизни. К чему сжигать себя на костре ненависти?.. — Вот такой мужик!
Она показала большой палец
— Замечательно. — Люба плакала и смеялась. — Я за тебя рада. Аленушка...
— Что?
— Если у тебя Рома, то значит… Значит, Алеша тебе больше не нужен?
— Не нужен, не нужен! — Алена залпом допила пиво и попросила у Николя еще кружку. В голове у нее слегка зашумело, по телу разлился блаженный покой.
— Понимаешь, после Нового года у нас с ним все пошло наперекосяк, — призналась Люба, чертя пальцем на столе какие-то узоры. — То уйдет, то придет… Говорит, что только о тебе думает.
— Пройдет! — великодушно сказала Алена.
— Что-то не проходит… Он ведь знаешь, очень совестливый. Из породы самоедов.
— Знаю. Ты ему скажи, что Алена замуж выходит.
Люба остолбенела. Потом принялась быстро-быстро моргать.
— Это правда?
— Да. Рома недавно сделал мне предложение! — гордо сказала Алена.
— Он мне не поверит! Послушай, Алена, ты должна сама сказать это Алеше… Ты скажешь?
— Конечно, скажу. Я ему завтра позвоню и скажу…
— Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сейчас! — От волнения руки у Любы задрожали, она едва не уронила на пол свою щегольскую «раскладушку». Потыкала наманикюренным пальцем в крошечные кнопки. — Вот…