Базилика - Монтальбано Уильям. Страница 1

Уильям Монтальбано

«Базилика»

ВАТИКАН

ГЛАВА 1

В темном омуте римской ночи гигантская, мощенная булыжником площадь была безлюдна, но тревоги он не чувствовал. Он хорошо знал дорогу. Перед ним была базилика. Огромная, неизменная, затягивающая, она служила пристанищем для святых и пап, лежавших в ее криптах, и для грешников, на коленях моливших о покое и сострадании. Он был одним из них, человеком с терзаемой противоречиями душой и надломленной верой, порой уводившей его с пути истинного.

Он поднялся по ступеням широкой эспланады к огромным бронзовым дверям и направился к затененному боковому входу — потайному проходу для посвященных, ведущему к самой большой церкви в мире. Любой, кто хотел войти, знал, где находится ключ. Это была одна из множества тайн крошечного государства, расположенного в сердце Рима. Ключ звякнул, и дверь бесшумно подалась.

Внутри мерцали желтоватым светом ряды свечей, зажженных прихожанами; серые пятна лунного света, проникающего сквозь высоко расположенные окна, обрамляли главный алтарь, но от этого темнота казалась еще более жуткой. Тени, отбрасываемые голубым пламенем одинокой свечи, плясали на «Пьете» Микеланджело, скульптуре Мадонны с мертвым сыном на руках. Несколько минут он тихо стоял перед исторической реликвией, слушая, чувствуя, размышляя.

В звенящей тишине он услышал шарканье ног по мраморному полу и приглушенный кашель в одном из боковых алтарей. Каждую ночь тот или иной священнослужитель приходил в собор, чтобы здесь, в темном лоне своей церкви, просить помощи и поддержки. Являясь в базилику по ночам, он всякий раз чувствовал присутствие кого-то еще: шорох шагов, звук перебираемых четок; иногда едва различимая фигура передвигалась в темноте, влекомая личной миссией искупления.

— Благословите, святой отец, ибо я согрешил.

Привычное начало католической исповеди всколыхнуло тьму, и ему стало легче. Он был здесь не единственным грешником.

Постоянно ощущая присутствие других ночных посетителей, он никогда прежде не разговаривал с ними. Сегодня все будет по-другому. Сегодня он встретит такого же страждущего, как и он сам.

В церкви можно было найти сотни тихих, укромных уголков, где посетитель мог помолиться: на скамьях, в исповедальнях, нишах, у столов для свечей и цветов, у подножий статуй перед боковыми алтарями или позади них. Но ничего из этого ему не подходило. Очистить душу можно было только в одном месте.

Тихо двигаясь в глубь правого бокового придела, он подошел к безымянной двери, столь же неизвестной обычному посетителю, как и та, что впустила страждущего в базилику.

Дверь снова легко подалась при первом прикосновении. За ней начиналась кромешная тьма. Это тоже было обязательной частью ритуала. Вытянув правую руку, он стал маленькими шажками осторожно переступать вправо, пока пальцы не коснулись каменной, изгибающейся кверху стены.

Она была холодной и неколебимой. Придерживаясь этой путеводной стены, лаская ее, словно женскую щеку, всякий раз, когда нога нащупывала в темноте ступеньку, он приступил к долгому, изнуряющему подъему. Там, наверху, он, праведник, совершающий личное паломничество, исполнит свою миссию. Укрепит душу и воздаст должное.

Кто-либо иной редко отваживался подниматься по этой винтовой лестнице. Ею, тайной тайных, впору было наслаждаться. А нынешней ночью эту тайну предстояло еще и разделить.

Терпеливо, но все уверенней, виток за витком, он поднимался по холодному каменному колодцу. Почти у самого верха стало светлее: первые робкие рассветные лучи проникли сквозь запятнанные временем окна. Выйдя в галерею под куполом, он различил темную фигуру человека, пригласившего его на повечерие. Фигура располагалась довольно далеко — обычно он не отваживался продвигаться по галерее на такое расстояние. Человек стоял на коленях, склонив голову в молитве.

Высоты он не боялся, и вскоре две фигуры стояли на коленях друг возле друга, в то время как лучи занимавшегося рассвета постепенно заполняли пространство под куполом.

— Благослови тебя Господь, и да облегчит Он твой путь, — прошептал посетитель.

— И пусть свет очистит твою веру, — ответил он. Это была литания [1]хранителей ночи.

Так, стоя рядом, обратились к тишине кающийся грешник и убийца.

Ждать пришлось недолго, и с первыми лучами солнца покаяние накрыло его словно волна. Встав, он вытянул руки и запрокинул голову, в самоотречении обратив лицо к небесам и моля Бога о любви и прощении.

Но вместо этого он нашел смерть. Удар был предательским. В панике он попытался ухватиться за что-нибудь, чтобы предотвратить смертельное падение, но — тщетно. Мгновение абсолютной ясности, манящей, непреложной вечности, а затем — пустота.

Аминь.

С этого, должно быть, все и началось.

Позже я сам совершил восхождение в темном колодце. Когда я впервые в жизни поднимался по неразличимой и, как казалось, нескончаемой винтовой лестнице к величественному куполу, что-то словно бы коснулось меня, и по спине и шее забегали мурашки.

Я стоял на галерее и молился. Первые лучи нового дня осветили купол базилики Святого Петра, и в этот миг я ощутил благоговейный трепет и блаженство.

А еще — страх.

ГЛАВА 2

Когда-то я был неугомонным полицейским, а нынче я — римско-католический монах, почти священник, обитающий на задворках самой многочисленной церкви в мире. Веками монахи выполняли для своей церкви всю черную работу, причем скорее в буквальном смысле, чем в духовном. Это были отсталые «синие воротнички» по сравнению со священниками, принадлежавшими к верхушке церковной власти, и надменными богословами.

К церкви, да и в Ватикан, я пришел поздно, мучительными окольными путями, пережив личную трагедию, и потому был особенно рад относительно спокойному образу жизни. В мои обязанности входило поддержание порядка в общежитии семинаристов, где я был кем-то вроде отца и старшего офицера в одном лице. А в остальном я большей частью плыл по течению, сторонясь неприятностей и не позволяя осколкам воспоминаний бередить душу.

Время от времени ко мне за помощью обращались люди, проживавшие в Ватикане. Проблемы их были далеки от церковных. Именно поэтому однажды тихим воскресным утром в саду у общежития колледжа, носившего имя святого Дамиана, я сидел с холодным компрессом на правом плече и читал отчет полиции Ватикана об ограблении.

Напротив меня, обхватив гигантской ладонью чашку с капуччино, сидел Лютер.

— Да уж! Завернул так завернул! — ухмыльнулся он.

Лютер был монахом и священником. Как и я, он пришел в лоно церкви скорее поздно, чем рано, и тоже не особенно любил рассказывать о своих остановках в пути.

Лютер был моим вторым близким другом в Риме. Он уже обогнал меня на целую страницу, читая отчет, присланный ватиканскими полицейскими. Если честно, Лютер частенько оказывался на страницу, а то и на две впереди меня.

Отчет был составлен самым простым языком, на какой только способны итальянские чиновники. Это было подробное описание нападения на американского профессора Фредерика Уорта, совершенного после того, как тот целый день провел в библиотеке Ватикана, занимаясь исследованиями. Самой ценной частью отчета были показания жертвы, написанные скупым, гневным английским. Уорт был довольно известным специалистом по истории средних веков и выражался с нравоучительной высокопарностью, свойственной культурному человеку, который всю жизнь копается в древних рукописях с причудливо оттиснутыми буквами заплесневелой латыни. Однако, как и положено лжецу, он был довольно убедителен.

Профессор Уорт жаловался, что, когда он вышел из Ватикана через ворота святой Анны и переходил улицу, чтобы попасть на автобусную остановку, на него сзади напали двое на мотороллере — самом обычном мотороллере, который был такой же приметой римской жизни, как и католицизм. Эти двое молча набросились на него и, по словам профессора, мгновенно исчезли, забрав портфель, в котором предположительно находились «очень важные академические исследовательские материалы, не представляющие, однако, коммерческой ценности».