Базилика - Монтальбано Уильям. Страница 53

Может, он действительно ее знал.

Это было радостное возвращение домой, я даже не думал, что может существовать другое мнение о танце папы, пока мы не приехали в Рим и я не столкнулся с Марией, выходившей из второго автобуса с прессой. Ее волосы спутались, плечи поникли, а взгляд прекрасных глаз был пуст.

Я спросил:

— Вы попали под дождь, linda?

— Мне плохо, сердце болит.

— Расскажи дяде Полу.

Она едва сдерживала слезы.

— Папы не танцуют, Пол. Настоящие папы никогда не танцуют.

Я сказал ей что-то утешительное. Я не разделял ее мнения, но мог понять. Сам я пребывал в приподнятом настроении. Рука, правда, чертовски болела. Если бы мне удалось снова увидеть того, кто меня ранил, я бы его узнал. Сидя в автобусе, я вдруг понял, куда отправлюсь искать его, прежде чем он найдет меня.

ГЛАВА 20

По возвращении домой у меня не оказалось времени на размышления об угрозах или танцующих папах. В колледже святого Дамиана назревал кризис, уладить который мог только отважный брат Пол. Так сказал мне отец ректор, пребывавший в хмуром одиночестве, когда я разыскал его, обнаружив записку у подъезда и другую — на моей кровати. По крайней мере, на этот раз не было гвоздик.

— Конечно, подобное происходило и раньше, этого следовало ожидать. Но сегодняшний случай, скажем так, вопиющий. Вот — признание, — сказал ректор, сидя за темным деревянным столом, из-за которого он наводил ужас на поколения будущих священников. Сложив домиком ухоженные пальцы, он сухо изложил детали преступления. В общежитии колледжа святого Дамиана существовала тщательно разработанная система консультаций для семинаристов, и он знал, что я в курсе. Мы оба также знали, что в конце семестра ректор уходит на пенсию. Он хотел уйти достойно, но тихо.

— Что именно вы хотите, чтобы я сделал, отец ректор?

— Я хочу, чтобы вы решили эту проблему, брат Пол. Уладили бы это. Вы должны знать как. Я… подобные вещи…

Есть определенная правда жизни даже в Ватикане, и часть ее заключается в том, что вы можете помещать молодых людей, призванных быть священниками, в самое идеальное окружение, можете посылать их учиться на целый день, молиться за них всю ночь, изнурять их наставлениями и физическими упражнениями, но вы не избавите их от сексуального желания. Я хотел было сказать отцу ректору, что иногда даже папа просыпается с возбужденным пенисом, но не стал этого делать. Потому что, если он поперхнется своей вставной челюстью, то можете не сомневаться, как не сомневаетесь в том, что в церквах есть свечи, что именно брату «Уладь-это» придется возвращать старого козла к жизни.

Первое, что я сделал, это смыл дорожную пыль, для чего потребовалось раздобыть целлофановые мешки и обернуть повязку на руке, чтобы я, ай-ай, ее не намочил. Вы когда-нибудь пытались найти целлофановые мешки в Риме воскресным вечером в доме, где живут семинаристы? Все это не прибавило мне желания заниматься тем, чем я был вынужден заняться, а именно — пойти к семинаристу по имени Петр Муэсен, флегматичному датчанину (так я думал) со второго курса факультета теологии.

Это был высокий, худой молодой человек с остро выступавшим кадыком и самыми лучшими мозгами в этом учебном заведении. Когда я вошел, он съежился.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, — сказал он из дальнего угла маленькой комнаты, сидя, склонив голову к коленям, на аккуратно застеленной кровати.

— Я брат, а не священник, Петр. И пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой о грехах, а для того, чтобы просить тебя об одолжении.

— Простите, брат. Я думал, отец ректор…

Он осторожно прощупывал почву.

— Просить меня об одолжении? Разве вы не разговаривали с отцом ректором?

— Да, я разговаривал с ним, Петр. Он рассказал мне, что ты питаешь плотские чувства к одному из наших студентов.

— Правда, брат Пол. Это Огастус, — сказал он, назвав темноволосого, хорошего телосложения студента-первокурсника из Австрии, у которого было больше мускулов, чем мозгов. — Огу красивый. Мне хочется его трогать.

— Огастус знает, что он тебе небезразличен? Ты его, гм, трогал?

— Нет, конечно, нет. Мне так стыдно. Ох уж мне этот ректор-шмектор.

— Давай разберемся, правильно ли я понял. Последние несколько дней на тебя накатывает желание. И ты побежал рассказывать ректору. Ты думаешь, что не годишься в священники.

Губы дрожат, вот-вот брызнут слезы. Пристыженные небеса.

— Петр, ректор просил напомнить тебе — убежден, он тоже испытывал подобное, — что на определенной стадии обучения каждый священник сталкивается с подобными искушениями. Вот что это. Искушения. Они посылаются, чтобы испытать нас. Это могут быть женщины, алкоголь или даже воровство. Искушения существуют для того, чтобы их побеждать. Как только ты их победишь, ты станешь лучшим священником, потому что выдержал испытание. Вот что ректор просил передать тебе.

А вот что сморщенный старый ублюдок сказал в действительности: «Избавь этот дом от его присутствия, брат. Сейчас же». Что, он предполагал, я сделаю? Отправлю бедолагу ночевать на железнодорожный вокзал?

Я всего лишь брат, но кое-какая власть у меня есть. Какая-то часть моего вранья достигла цели. Я видел, что настроение Петра потихоньку меняется, поэтому решил продолжить.

— Я хочу помочь моему другу священнику, который сейчас в больнице. Это непростое задание, и если ты сочтешь его слишком тяжелым, пожалуйста, скажи.

Теперь он сидел на краю кровати, выпрямив спину, и внимательно слушал.

— Отец Лютер выздоравливает после тяжелого ранения, но у него небольшая потеря памяти из-за травмы. Я хочу, чтобы ты стал его компаньоном и помог ему восстановить память.

— Но как я узнаю…

— Ты будешь ходить на занятия, как обычно, каждое утро. Потом ты будешь посещать больницу и подробно рассказывать отцу Лютеру, чему вас учили в этот день. Принеси ему свои книги. Если он решит, что знает тот или иной предмет, ты остановишься и расскажешь ему что-нибудь еще. Если он не помнит, ты будешь рассказывать ему все, что знаешь; читать свои записи по тому или иному курсу с самого начала, если будет необходимо. Ты будешь питаться в больнице и спать там, пока отец Лютер не будет уверен, что сможет обходиться без тебя. Ты сделаешь это, Петр?

— Да, оте… брат. Я смогу! Я сделаю!

У Лютера был статус особо важной персоны, поэтому, когда некоторое время спустя мы с Петром появились в больнице, никто не осмелился предупредить меня о том, что часы посещений закончены. Когда я вошел в палату, Лютер разговаривал с монахом, который за ним ухаживал.

— Эй, смотрите, кто вернулся с бала. С кем танцевал, Пол?

— По правилам Ватикана танцевать могут только епископы и вышестоящие. Мы же должны тяжко влачить ноги.

Я рассказал ему о Петре.

— Отлично. Моим ребятам есть чем себя занять, а не сидеть со мной еще и по ночам, — сказал он. После того как другой монах ушел, Лютер жестом указал на толстую повязку, которую не смогла должным образом спрятать даже рубашка с длинным рукавом, и тихо сказал: — Расскажи мне про руку, Пол. Это случилось в Неаполе?

Я рассказал ему об усатом нападавшем. Его глаза сузились, и я увидел, что в них зажегся старый огонь.

— Когда нападают в такой ситуации, как на тебя, защититься невозможно. Пока раздаешь причастие. Мерзавец. Повезло тебе с дароносицей.

— Да, но хорошая новость в том, что охотятся они за мной. Может, это никак не связано с папой. Надежда на это есть, хотя боюсь, что слабая.

Мы еще немного поговорили на эту тему, стараясь разбавить страх фамильярностью, но, как бы я ни старался нарезать яблоко, сердцевиной его всегда оказывался папа. Круг уменьшился, приближался час расплаты.

Один, два, три.

Джимми Кернз. Лука Карузо. Густаво Видаль.

Три священника, три союзника папы. Мертвы.

Четвертый — брат Пол. На очереди. Но Лютер уже ранен; сопутствующий ущерб.