Путь. Автобиография западного йога - Уолтерс Джеймс Дональд "Свами Криянанда (Крийананда)". Страница 9

Шли дни учебы, товарищества и занятий спортом. Будучи хорошим бегуном, я играл фланговым защитником (которому приходится много бегать) в нескольких встречах по регби с другими школами. Однако крикет я считал простой потерей времени в солнечные дни. На практических занятиях, которые были обязательными, я обычно лежал на краю поля и спокойно ждал, когда кто-нибудь крикнет: «Уолтерс, вставай! Мяч летит к тебе!»

Иногда шли «войны» между классами — веселые, без ожесточения. Один класс «брал на абордаж» другой, врываясь порой через окна, если их не успевали своевременно запереть. Бои в школе «Даунс», даже те, что возникали в гневе, как правило, лишь закаляли дух дружбы. Такого результата, к своему удивлению, я никогда не встречал позднее в школах Америки.

Однако в то время, когда мы весело дрались и соперничали в классных комнатах и на игровых площадках, в Европе разворачивался другой, более опасный конфликт. Неумолимое приближение Второй мировой войны омрачало дни нашего пребывания в школе и не покидало наши мысли. Мы сознавали, что многие из нас, возможно, будут участвовать в следующей войне и многие, вероятно, будут убиты.

Гордость англичанина велика. Один из мальчиков, прикрывающий лозунгами патриотизма свой дурной характер, крикнул мне однажды: «Грязный иностранец!» Я уже привык ко второй части этой роли и поэтому не чувствовал себя серьезно оскорбленным. «Если я грязный иностранец, — ответил я улыбаясь, — то ты, вероятно, грязный англичанин». Разъяренный мальчик бросился на меня. Но я оказался сильнее и поэтому сдерживал его, пока он не устал выкрикивать проклятья и не остыл. Позднее я рассказал об этом случае Рэнделу и одному или двум другим друзьям и был удручен глубиной их патриотических настроений. Сначала они добродушно смеялись, никому из них не нравился этот мальчик, и все они любили меня. Однако смех постепенно утихал, когда я дошел до того места, где сказал: «Может быть, ты грязный англичанин». Их симпатия вернулась ко мне, лишь когда я уверил, что это был вопрос о том, как давно этот мальчик мылся.

Премьер-министр Англии, сэр Нэвиль Чемберлен, приезжал в Германию в 1938 году и возвратился с обнадеживающим заявлением: «Наше время будет мирным». В прессе много писали о радостной новости, но я думаю, что люди не верили в это. Во всяком случае в школе все получили противогазы. По пути в Румынию с Роем Редгрейвом, сыном одного из друзей нашей семьи, мы громко пели английский национальный гимн на улицах Нюрнберга, чувствуя себя очень смелыми, хотя я не думаю, что гестапо было слишком напугано парой тощих английских школьников. Однако то, что делают дети, отражает настроение старших. По всей Европе распространялся дух вызова и неповиновения, и возникновение открытого конфликта было лишь делом времени.

Два года пребывания в Англии дали мне многое, за что я должен быть благодарен. Дружба, которую я нашел там, время, которое мы так весело проводили, — все это оставило счастливые воспоминания. Хотя обстоятельства не позволили мне вернуться в Англию на третий, последний год учебы, однако на вторую половину этого года мистер Хойленд назначил меня старостой класса. Мои приобретения проявились не только в форме воспоминаний. Я получил также много стоящих уроков, особенно касающихся корректности или некорректности поведения в различных ситуациях. Такая наука обрамляет важный духовный принцип. Как подчеркивал позднее мой гуру, недостаточно руководствоваться высокими идеалами: человек должен также «учиться вести себя». Это значит, что он должен знать, как на его уровне правильно относиться к каждому проявлению действительности.

Нелегко достигнуть баланса между внешними и внутренними аспектами жизни. Два года жизни в Англии помогли мне в этом. В какой-то степени именно поэтому Англия всегда занимала достойное место в моем сердце. Мое уважение к лучшим чертам ее народа столь велико, дружеские связи, которые сформировались там, были столь добрыми, что, думаю, я всегда буду оставаться отчасти англичанином.

ГЛАВА 5

НАЧИНАЕТСЯ БУРЯ

ОСЕНЬ 1939 ГОДА. За пятнадцать лет работы в Румынии папа стал ведущим геологом компании «Эссо» в Европе. Теперь его переводят в югославский город Загреб, где он станет управляющим компании «Эссо» по геологоразведке. Наши вещи упакованы, сданы на хранение в Бухаресте и готовы к отправке. Папа арендовал квартиру в Гааге, в Голландии, на улице Кенигинеграхт. Там мы провели наши пасхальные каникулы. (Приятные воспоминания о колоритных улицах, акрах тюльпанов и улыбчивом, дружелюбном народе!)

Пришло лето, а с ним и новая поездка в Америку. Мы мирно провели каникулы среди родственников в Огайо и Оклахоме. Август был почти на исходе; наступило время нашего возвращения в Европу. В Талсе мы сели на поезд, следовавший до Нью-Йорка.

Как только мы ступили на платформу вокзала в Чикаго, нас будто мощной океанской волной придавил газетный заголовок: «ВОЙНА!» Гитлер вторгся в Польшу. Надежды на мир разбились о скалы ненависти и националистической алчности. Возвращаться на раздираемый войной континент было неразумно. Папу перевели в правление «Эссо» в нью-йоркский Центр Рокфеллера. Осталось только переадресовать в Америку наши вещи, уже упакованные и готовые к отправке в Загреб.

В конце концов мы обосновались в пригороде Нью-Йорка — Скарсдейле, на Брайт-авеню 90, район Фоксмедоу. На предстоящие девять лет это место должно было стать моим домом, или, скорее, очередным пунктом моих постоянных переездов.

Когда я был еще мал, родители записали меня в школу «Кент» города Кента, штат Коннектикут. Это была церковная школа для мальчиков, которой руководили монахи епископальной церкви. Однако в том году мне еще рано было поступать в «Кент», поэтому меня сначала устроили в школу «Хэккли» — школу для мальчиков близ Территауна, штат Нью-Йорк.

И теперь Божественный Ловец вновь решительно стал выбирать свою леску. Оглядываясь назад через все эти годы, я все полнее и глубже испытываю искреннее чувство благодарности Богу за его неизменное и повседневное руководство мною. А в то время, боюсь, благодарность не входила в число преобладающих во мне чувств.

За месяц до этих событий я был весь в ожидании возвращения в школу «Даунс», где надеялся провести последний счастливый год учебы в кругу хороших друзей. Теперь я вдруг ощутил себя тринадцатилетним, самым младшим по возрасту мальчиком в самом начальном классе средней школы. Единственное, что мне было здесь знакомо, — вечный статус «иностранца», статус, который для родившегося американцем, вернувшегося на жительство в собственную страну, представлялся особенно удручающим.

Даже мой акцент (теперь английский) отделял меня от всех. Но если в Англии мой американский акцент служил иногда поводом не более чем к добродушной улыбке, то здесь английское произношение вызывало злые насмешки. Мне потребовался целый год, чтобы вновь научиться говорить «по-американски».

Никогда прежде я не слышал непристойного слова. Здесь, в школе «Хэккли», меня знакомили с совершенно новым лексиконом, о котором я прежде не имел почти никакого представления. Если прежде джаз был только развлечением, то здесь он был настоящим культом. Раньше мы никогда не говорили о сексе. Здесь же это было навязчивой идеей. Агрессивное поведение, грубость, равнодушие к другим как утверждение собственной независимости, — все это казалось здесь нормой поведения. Школьная «мудрость» включала такой ценный совет, как «молчание — золото и полезно для здоровья».

Тот факт, что я как раз вступал в пору половой зрелости, существенно осложнял проблему адаптации. На самом деле я не видел особой причины для того, чтобы приспосабливаться. Скорее я был склонен создать оборону в пределах моей психики, словно за стенами осажденного средневекового города. Один или два мальчика относились ко мне дружелюбно, но для других я был ненужным импортом, захламляющим американскую землю без всякой необходимости и даже нахально — учитывая безусловную ценность местной продукции.