Подделка - Чен Кирстен. Страница 35

Послушайте, мой муж очень высокоморален, это самый порядочный человек, которого я знаю, не считая моей мамы. Но он не бездумный последователь правил. Не стоит путать два этих понятия. Чтобы жить по принципам, требуется и смелость, и неординарный подход.

Вы знаете эту этическую дилемму о трамвае, который мчится по железнодорожным путям? Нет? Хорошо, я вам расскажу. Трамвай движется в направлении пятерых людей, которые привязаны к рельсам и не могут двинуться, а вы стоите на некотором расстоянии, рядом с рычагом, который может направить тележку на другие рельсы, но и на этих рельсах лежит один человек. Как вы поступите?

Вы, наверное, не удивитесь, узнав, что большинство людей не сделают ничего, то есть позволят трамваю раздавить тех пятерых, а потом скажут себе, что ситуация вышла из-под их контроля. Только по-настоящему смелые и добрые люди решатся на поступок и перенаправят трамвай. Они пожертвуют одним, чтобы спасти пятерых. Из таких людей и Оли. Он никогда не выбирает лёгких путей. Он выбирает действие. Он занимает позицию.

И последнее: я не знаю, сообщили ли вам, что Оли буквально на днях повысили до начальника хирургического отделения. Мы узнали новости на прошлой неделе. Зачем Стэнфорду продвигать кого-то, кому они не доверяют или доверяют не на сто процентов? Очевидно, они согласны с тем, что Оли ничего не знает о прошлом Босса Мака. Надеюсь, в этой новой роли он сможет направить больше средств на программу бесплатного лечения, даже без пожертвования Босса Мака. Что ещё я могу сказать? Он хороший человек. Мы все так отчаянно гордимся им.

15

Всё верно, детектив, спустя месяц после поездки в Дунгуань я с Анри на буксире полетела в Бостон, чтобы увидеться с отцом. Я уже знаю ваш следующий вопрос и отвечаю: нет, честное слово, нет. Я ни слова не сказала о том, во что ввязалась по милости Винни, ни отцу, ни брату, ни жене брата.

Я понимаю, вам в это трудно поверить, но азиатские семьи в этом плане сильно отличаются от белых. Мы не говорим с родителями так, как вы. То есть мы, конечно, говорим с ними, но не о наших страхах, нашей боли, наших самых сокровенных и мрачных тайнах.

В школе я завидовала ребятам, чьи родители на вечеринках снабжали нас вином и предлагали развезти нас по домам. Знаете, таких, которые считают, что если ты решил напиться, то уж лучше чтобы они видели. Мои родители совсем другие – если ты решил напиться, то уж лучше не напивайся. А если всё равно напился, то не смей нам об этом сообщать. Я помню, до чего меня поразил рассказ Карлы о том, как мама отвела её к врачу, чтобы подобрать ей противозачаточные.

Хотела бы я, чтобы мои родители были больше похожи на родителей тех ребят? Более американскими, так сказать? Конечно, хотела! Да и кто бы не хотел? Я думала об этом всё время, пока была дома, пока проверяла и нанимала шесть новых покупателей, чтобы не отставать от нашего растущего ассортимента, и беспокоилась, что чем больше мы расширяемся, тем выше наши риски – и всё это время врала семье, что у меня всё хорошо, очень хорошо, лучше, чем хорошо.

Я приехала домой, потому что мой отец наконец согласился выставить дом на продажу и переехать в квартиру в Чикаго, недалеко от той, где жили мой брат с женой. Ему нужно было помочь упаковать вещи, и, учитывая, что с нашей последней встречи прошло больше года, я не могла отказать. Вечером, едва уложив Анри в постель, мы вышли на заднее крыльцо, взяв по бутылке холодного пива. Был конец августа, стояла жара. Над нашими головами гудел потолочный вентилятор, и я подставила лицо ветру.

Папа начал с того, что спросил: ты показывала его специалисту?

Я прижала бутылку к вспыхнувшей щеке.

Пожалуйста, папа, не сейчас.

Ладно, не будем заморачиваться, сказал он. В моём кармане завибрировал телефон, и я тихонько сбросила звонок. Я просила Винни присылать только сообщения и только по необходимости, но за те пять часов, что я была дома, папа уже успел прокомментировать мою зависимость от телефона. Он сделал глоток пива и провёл большим пальцем на этикетке. В любом случае, как я говорил маме, необязательно, чтобы Анри был гением. Лишь бы хорошим человеком. Честным, добрым.

Правда? Ты так говорил? А можно доказательства в письменной форме? Мне не нужно было напоминать отцу, что, когда я была ребёнком, единственное, чем он интересовался, так это моими оценками.

Теперь ощетинился он. Потому что ты хорошо училась в школе. Мы поощряли твои природные таланты.

Теперь взгляни, куда меня в итоге привели отличные оценки.

Что ты хочешь этим сказать?

Я сказала, что корпоративный юрист – работа, которую можно только терпеть.

Он нахмурился. Я просто не хотел, чтобы тебе пришлось беспокоиться из-за денег. По крайней мере, этот вопрос диплом юриста смог решить.

Я смотрела в янтарные глубины пивной бутылки. Необязательно ненавидеть то, за что получаешь деньги.

Да, но и любить тоже необязательно. Это и называется работа.

И внезапно, детектив, вся тяжесть лжи, которую я семь месяцев таскала за собой, обрушилась мне на плечи, грозя меня раздавить. В отчаянии я забыла о том, кто я и как меня воспитывали. Я выпалила, что больше так не могу.

Я подняла взгляд, испуганный и вместе с тем полный надежды. Папины глаза расширились. Он откинул назад голову и резко вдохнул, но тут же взял себя в руки, и черты его лица снова разгладились. Он мягко спросил: что ты имеешь в виду? – и я поняла, что он уже отступил за какой-то невидимый барьер, как собака за беспроводной забор.

А чего я ожидала? У нас всегда так и получалось.

Да нет, ничего. Просто у Анри такой трудный возраст.

Папа заметно расслабился. Ну не всегда же ему будет два года.

Слава Богу, что хоть так.

Мы допили пиво. Момент был упущен.

И я так рада, что вовремя сдержалась, потому что теперь, с того места, где я сейчас сижу, исповедуясь вам, я понимаю то, чего не могла понять в детстве: поделиться тайной – значит заставить других нести твое бремя; молчать – значит щадить их.

Сдаётся мне, я почти ничего не рассказала вам о брате, Гейбе, но, может быть, вам будет полезно немного узнать о нём, чтобы понять, в какой обстановке я воспитывалась и почему стала эмоционально неуравновешенным человеком, который поддался заклятию Винни и прожил так почти целый год.

Во многом мы с Гейбом противоположности, и вот почему я взвалила себе на плечи груз родительских надежд, а он просто плыл по течению. В школьные годы мой брат был популярен и общителен, считался восходящей звездой спорта, часто участвовал в соревнованиях по теннису. Учился он не слишком старательно и после школы поступил в средней руки гуманитарный колледж в Коннектикуте. После выпуска приятель по команде помог ему устроиться продавцом медицинского оборудования, и в этом Гейб правда оказался хорош, потому что сейчас он – управляющий директор. И вдобавок отлично играет в гольф.

Что же до папы, он никогда не требовал от Гейба добиваться успеха. Он относится к сыну как к беззаботному парню, который попадает в разные ситуации, но всегда с блеском из них выходит. Мама говорила, что Гейб скорее везучий, чем талантливый – да, это она говорила ему в лицо, у азиатов так принято. Но человек же не может получать повышение за повышением, ничего не делая, даже если это, как подчёркивает папа, всего лишь торговля.

Как-то в средней школе я получила «хорошо» за контрольную по математике, и папа меня отругал. Не выдержав, я закричала: почему ты никогда не ругаешь Гейба?

Я впервые на него огрызнулась, и он окинул маму тяжёлым взглядом, прежде чем прошипеть: потому что он не такой умник. По его тону было ясно, что это не комплимент.

Гейб наверняка был на тренировке по теннису, но я обвела глазами комнату, чтобы в этом убедиться. Папа чуть мягче сказал: у всех свои таланты. У тебя талант к учёбе. Не дай ему пропасть.

Резкий всплеск адреналина заставил меня продолжать спор. На Гейба, сказала я, ты не орёшь, даже когда он проиграет турнир.