Тристания - Куртто Марианна. Страница 38

Три месяца спустя они уехали.

Они были в числе первых возвращенцев, но не самыми первыми: незадолго до их приезда на Тристане побывала разведывательная экспедиция, участники которой должны были выяснить, пригоден ли остров для жизни.

Звери умерли, — сообщили они. — Дома стоят.

Новый вулкан высился над поселком, точно черный призрак.

И все же гора была настоящей: дождь тек по ее бокам, ветер щекотал шею. Вскоре Марта уже не могла представить себе жизни без нее.

Дома стояли, но надо было построить новый дом, потому что Марта не хотела жить ни в одном старом. Ни в том, где Ларс жил с Лиз, ни в том, где жила она сама с Бертом, и уж тем более ни в том, где жили Пол и Элиде с оравой детей, хотя их дом был большим и пустовал. Они так и не вернулись на остров.

Другие вернулись: почти все приехали обратно, потому что в Англии зябко, стены тонкие, а людей много и они какие-то холодные. До моря было далеко, — говорили островитяне, — и мы чуть не тонули в земле. Кто-то приехал с новым мужем или новой женой, кто-то с ребенком, родившимся в эвакуации; все эти люди вернулись на Тристан не по прихоти судьбы и не по велению Господней руки: они сами добровольно выбрали остров.

Дом построили в конце улицы, выходящей к морю: дорогу продлили до ровного участка, Ларс скосил на нем траву, и мужчины помогли ему притащить туда большие камни, исторгнутые из земных недр. Из окон дома открывался вид вниз на большую бухту и вверх на Козью долину и на школу, где снова работала Марта.

Ее рука описывала большую дугу, когда она показывала маршрут на синем пространстве карты: вы уплыли вот сюда, а вернулись вот этим путем.

Во дворе возвели домик для Мартиной матери, которая тоже вернулась и снова дышала. Вместе с внучкой она сажала во дворе цветы, шила для нее маленькие платьица с кружевной отделкой и вновь светилась той давно потухшей улыбкой, которую Марта и не чаяла когда-нибудь увидеть снова.

Иногда свет вспыхивает там, где меньше всего ожидаешь, — думала Марта, но так думали не все. Не все смотрели на новый двор одобрительно, не все верили, что после стольких несчастий можно наконец обрести счастье, что после сломанных вещей в руках можно держать целые. Тем не менее пережитое потрясение было так велико, что люди отнеслись к новому двору проще, снисходительнее, чем если бы он появился тут в прежние времена.

Когда дом был готов и его жильцы устроили праздник, пришли все. На столах зажгли свечи. Когда с горы потек ветер, свечи погасли.

Половинка луны светилась, звезды подмигивали, а море рисовало на песке новой бухты свои соленые узоры.

Берта они так и не нашли.

Берта не могли опустить в могилу на погосте, потому что Берт опустился в землю. Из его рук вырастет трава. Его руки останутся в земле, земля останется вокруг него. Навсегда.

Когда Марта ходила за вещами в их прежний дом, чтобы освободить его к приезду какой-нибудь новой семьи, она дотронулась до каждого предмета по отдельности.

Она чувствовала в них Берта.

Она взяла с ночного столика книгу, захлопнула ее, и книга закрылась.

Марта положила книгу поверх остальных вещей и вынесла их из дома.

Муилль-Пойнт, Кейптаун

Отец вернулся спустя несколько лет, но они с мамой больше не любили друг друга. Не знаю, почему так произошло.

А знаю я вот что: мне тринадцать лет, и я могу читать столько книг, сколько захочу. Я хожу в большую школу, у меня несколько учителей. Прежняя учительница поселилась с моим отцом на Тристане, я бывал у них пару раз. У них растет маленькая дочка, у которой много волос и вопросов. Они живут своей жизнью.

Я живу с мамой и Оливером в доме с желтыми стенами. Мы переехали сюда из нашей с мамой прежней квартиры, которая была меньше и находилась ближе к центру города. Теперь мы живем у моря, и места у нас больше. Стены гостиной скрыты за высокими книжными стеллажами, а пол прячется под мягкими коврами, по которым я хожу босиком, чувствуя, как сминается ворс. Мы начинаем привыкать к городу. Оливер начинает привыкать к нам, хотя иногда он смотрит пустыми глазами в потолок, точно на другую страну.

У Оливера двое взрослых детей, дочь и сын. Они бывают у нас в гостях. Они изучают в университете сложные предметы, и когда мы садимся за стол и я слушаю их разговоры, то забываю обо всем остальном. Они спрашивают, как у меня дела в школе, и я рассказываю, что написал контрольную на «отлично». Они смеются, хотя я говорю правду. Они смотрят на меня ласково (хотя поначалу смотрели иначе), и я чувствую себя так, словно внутри меня булькает теплая вода.

Мама иногда водит меня на маяк. Мне никогда не надоедает его огонь. Однажды нам разрешили взобраться наверх по узкой винтовой лестнице маяка, и смотритель продемонстрировал мне, как направляют свет. Он рассказал о затонувших кораблях и волноломе, который планировали сделать большим и крепким, но так вообще и не сделали. Я подумал об отце, о том, что я не стану таким, как он. Я не стану оставлять дела незаконченными.

Когда отец приехал из Англии и побывал у нас, на какое-то время мама погрустнела. Я слышал ее плач. Видел красные глаза. Не знаю, из-за чего она печалилась — то ли из-за того, что отец опять уехал, то ли из-за чего-то другого. Мне казалось, что из-за чего-то другого. Я помнил то зловонное серое пятно, растекшееся по кровати: там лежало нечто, вывернутое наизнанку, нечто, чего мне не следовало видеть.

Но дни шли, плач затих, Оливер приходил в гости и засиживался все дольше. Вскоре они с мамой сообщили мне, что мы переезжаем в дом с желтыми стенами. Он будет новым для всех нас, и для Оливера в том числе.

— Хорошо начинать с чистого стола, — сказала мама, и я кивнул, а про себя отметил, что крошки есть на любом столе.

Теперь мама выглядит счастливой; по крайней мере, она улыбается. Когда у меня заканчиваются уроки в школе, она приходит к школьным воротам и ведет меня домой. Иногда вместе с нами идет Оскар. Он жил в разных странах, потому что его родители — миссионеры, они распространяют веру. Оскар учит меня чудным словам на чудных языках, делится со мной своими завтраками, и я нравлюсь ему потому, что всегда запоминаю слова, которым он меня научил. А еще потому, что я тоже жил раньше в другом месте.

Думаю, он мой друг.

Оливер был другом с первой встречи. Он видит во мне не то, что желал бы видеть, а то, что во мне есть на самом деле; он помогал мне говорить в те мгновения, когда я не хотел говорить. В те минуты мама смотрела на меня так скорбно, как будто в моей груди плавает больная рыба, а Оливер смотрел, не требуя ничего. Он не цеплялся к моим редким словам с недоверием, в отличие от мамы, которая придвигалась слишком близко, нависала слишком низко: нет, Оливер не перекрывал мне кислород и позволял быть тем, кем я хотел.

Не то что мой отец.

Мой отец для меня загадка, я не понимаю причины его приездов и отъездов. Я иногда скучаю по нему, но такое случается все реже, ведь большую часть моей жизни его не было рядом со мной. И раньше, и сейчас другие люди и другие дела привлекали его сильнее, чем я.

Кошмары мне больше не снятся, но и другие сны тоже. Что-то во мне сломалось в тот день, когда я сбежал вниз с горы и перестал искать сокровище Томаса Карри. Перестал верить в сказки и начал искать настоящее, пусть даже в мелочах, таких как мамина шпилька для волос или тикающие на запястье Оливера серебряные часы. Их ремешок такой длинный, что однажды я попробовал обмотать его вокруг своей лодыжки и смог это сделать.

Что-то сломалось, но мне удается спать без миражей. Удается жить, хотя иногда днем, когда мой взгляд падает на что-нибудь красное или темно-оранжевое, я вижу его: мужчину, который расплавился.

Вижу Берта.

Сэм подошел и поднял меня в воздух, положил руку мне на глаза и приказал: