Собрание сочинений в 15. томах Том 3 - Уэллс Герберт Джордж. Страница 26

— Кавор, — сказал я, — свет льется сверху. — Я совершенно уверен, что сверху.

Он ничего не ответил, но еще проворнее зашагал вперед. Несомненно, это был серый свет, серебристый свет…

В следующую минуту мы уже находились прямо под ним. Он проникал сквозь щель в стене пещеры, и в то время как я впился в него глазами, на лицо мое упала водяная капля. Я вздрогнул и отступил. Тут вторая капля с совершенно отчетливым звуком ударилась о каменистый пол.

— Кавор, — сказал я, — если один из нас подсадит другого, то можно взобраться в эту расщелину.

— Я подсажу вас, — сказал он, и тотчас же поднял меня с такой легкостью, как будто я был грудным ребенком.

Я просунул руку в расщелину, и пальцы мои нащупали маленький карниз, за который можно было ухватиться. Теперь белый свет казался гораздо ярче. Я подтянулся на двух пальцах почти без всякого усилия, хотя на Земле мой вес равняется шестидесяти килограммам, добрался до еще более высокого выступа скалы и поставил ноги на узкий карниз. Здесь я выпрямился во весь рост и стал ощупывать скалу пальцами. Расщелина расширялась кверху.

— Здесь не трудно будет взобраться, — сказал я Кавору. — Если вы подпрыгнете, то, вероятно, успеете схватиться за руку, которую я протяну вам.

Словно клин, я втиснулся между стенами расщелины, упёрся в карниз ступней и коленом и протянул руку вниз. Я не мог видеть Кавора, но слышал шорох его движений, когда он приседал, чтобы прыгнуть. — Гоп-ла! — Он повис на моей руке и показался мне не тяжелее котенка. Я тащил его кверху, пока он не уцепился за карниз и не освободил мою руку.

— Чорт побери, — сказал я. — На Луне не трудно быть альпинистом.

После этого я очень рьяно начал карабкаться кверху. В течение нескольких минут я лез, не поднимая головы, и потом снова поглядел кверху. Расщелина непрерывно расширялась, и свет становился ярче. Только…

Это совсем не был дневной свет.

В следующую секунду я уже мог рассмотреть, что это такое, и от разочарования едва не начал биться головой о скалы. Дело в том, что я очутился на неровном открытом склоне, поросшем целым лесом небольших булавовидных грибов, из которых каждый ярко сиял, излучая серебристо-розовый свет. Один миг я тупо глядел на это мягкое свечение, затем прыгнул вперед и оказался по самой середине грибной заросли. Я сорвал полдюжины грибов, расплющил их о скалу н сел, хохоча горьким смехом, когда красное лицо Кавора выглянуло из расщелины.

— Это тоже фосфоресценция, — сказал я. — Не стоит торопиться. Садитесь и будьте как дома.

И пока он плевался и ругался от разочарования, я от нечего делать сшибал макушки грибов в расщелину.

— Я думал, что это дневной свет, — сказал он.

— Дневной свет! — воскликнул я. — Рассвет! Закат! Облака! Голубое небо! Да разве мы увидим их когда-нибудь вновь?

Когда я говорил эти слова, целая картина нашего мира встала передо мной, — крохотная, но яркая и отчетливая, как задний план на полотне старого итальянского живописца.

— Изменчивое небо, изменчивое море, холмы и зеленые деревья, города и селения, озаренные солнцем… Кавор, представьте себе мокрую от дождя крышу, на которой играет закат; представьте окна дома, обращенные к западу…

Он ничего не ответил.

— Здесь мы ползаем в норах гнуснейшего мира, который и миром назвать нельзя, с чернильным океаном, скрытым в мрачных глубинах, с палящим днем и мертвенным молчанием ночи на поверхности. И за нами охотятся отвратительные твари, иглокожие существа, люди-насекомые, порождения кошмара. Что ж, в конце концов они правы по-своему! Зачем явились мы сюда давить их и нарушать установленные ими порядки… Вероятно, теперь уже вся планета гонится за нами по пятам. Каждую минуту мы можем услышать их хныкание и звуки их гонгов. Что нам делать? Куда итти? Здесь мы чувствуем себя так же уютно, как змеи, забравшиеся в пригородную дачу.

— Это ваша вина, — сказал Кавор.

— Моя вина? — воскликнул я. — О, господи!

— Ведь я уже придумал план действия.

— Чорт побери ваши планы!

— Если б мы отказались двинуться с места…

— Несмотря на стрекала?

— Да. Селениты понесли бы нас.

— По этому мосту?

— Да. Им пришлось бы перенести нас на ту сторону.

— Пусть лучше муха пронесет меня по потолку!

Я снова занялся уничтожением грибов. Вдруг я заметил кое-что, поразившее меня даже в ту минуту.

— Кавор, — сказал я, — наши цепи сделаны из золота.

Он сосредоточенно думал о чем-то, подперев щеки руками. Он медленно повернул голову и посмотрел на меня, а когда я повторил мои слова, он закрутил цепь вокруг своей правой руки.

— Действительно, это так, — сказал он. — Действительно.

Но мимолетное выражение интереса уже исчезло с его лица. Одну секунду он как будто колебался, но потом снова углубился в размышления. Некоторое время я сидел, недоумевая, как это я не распознал золота гораздо раньше; потом сообразил, что голубой свет делает металл совершенно бесцветным. Неожиданное открытие дало новое направление моим мыслям, которые унеслись далеко. Я уже позабыл, что только что спрашивал Кавора, зачем явились мы на Луну. Золото…

Кавор заговорил первый.

— Мне кажется, что у нас остались два выхода из нашего положения.

— Какие?

— Мы можем попробовать снова выйти на поверхность… Если нужно, то прорваться с боем, — и затем отыскивать шар, пока не найдем его или пока ночной холод не убьет нас. Или…

Он замялся.

— Ну, — сказал я, хотя знал заранее, куда он клонит.

— Мы можем еще раз попытаться так или иначе установить взаимное понимание с разумными существами населяющими Луну.

— Поскольку дело касается меня, я стою за первый выход.

— А я сомневаюсь.

— А я нет!

— Видите ли, — сказал Кавор, — я не думаю, чтобы мы имели право судить о селенитах по тем образчикам, которые видели до сих пор. Их центральный цивилизованный мир лежит гораздо ниже, в глубоких пещерах вокруг моря. Здесь, во внешней коре, расположен пограничный округ, пастушеская область. Так по крайней мере полагаю я. Селениты, которых мы видели, соответствуют нашим ковбоям или кочегарам. Их стрекала, по всем вероятиям служащие для понукания лунных коров, отсутствие воображения, которое они проявили, ожидая, что мы в состоянии делать все, что делают они, их несомненная грубость, — словом все подтверждает правоту моего взгляда. Если б мы согласились вытерпеть…

— Никто из нас не мог бы вытерпеть переход по доске шириной в шесть дюймов над бездонной пропастью.

— Нет, — сказал Кавор, — но тогда…

— Я бы не вытерпел! — воскликнул я.

Тут он указал на целый ряд других возможностей.

— Представьте, что мы отыщем какой-нибудь угол, где сможем отбиваться от этих батраков и крестьян. Если мы продержимся там с неделю или около того, весть о нашем появлении вероятно достигнет более цивилизованных и просвещенных частей Луны…

— Если только они существуют.

— Они должны существовать. Иначе откуда взялись бы эти удивительные машины?

— Это возможно, но это наихудший исход.,

— Мы будем чертить надписи на стенах.

— Почем вы знаете, что глаза селенитов заметят эти надписи?

— Ну, мы будем вырезывать их очень глубокими чертами.

— Это, конечно, возможно.

Мои мысли приняли другое направление.

— Мне начинает казаться, — сказал я, — что вы считаете селенитов бесконечно умнее людей.

— Они должны знать гораздо больше, чем мы. Или, на худой конец, их знания сильно отличаются от наших.

— Да, но… — я запнулся. — Я полагаю, Кавор, вы согласитесь со мною, что вы человек исключительный.

— Почему?

— Ну, вы… человек одинокий, всегда были одиноки. Вы не женились.

— Не чувствовал в этом ни малейшей надобности. Но какое отношение…

— И вы никогда не старались разбогатеть?

— Это тоже было мне совсем не нужно.

— Вы стремились только к познанию?

— Что ж, некоторая любознательность вполне естественна.

— Это вы так думаете. И в этом все дело. Вы полагаете, что каждый человек прежде всего желает знать. Помню, однажды, когда я спросил вас, что заставило вас заняться научными исследованиями, вы ответили, что хотите сделаться членом Королевского общества, приготовить новое вещество, которое назовут каворитом, и т. д. Вы прекрасно знаете, что это не так. Но в то время мой вопрос застал вас врасплох, и вы постарались придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение для ваших поступков. В действительности вы занимались научными исследованиями потому, что это вам приятно. Такой у вас нрав, вот и все.