Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич. Страница 53

Желудок урчал как-то совсем непристойно, в боку покалывало. Дима посмотрел на часы.

– Я отойду, хорошо? – сказал он впереди стоящей женщине, которой Маркиана помогла в зачатии. – Скоро вернусь. Или девушка моя.

– Вернешься, – подтвердила та, глядя в мелко трясущийся затылок старика.

Дима выскользнул в щель между ограждениями и вздохнул полной грудью.

На детской площадке играла малышня – апатично и тихо, будто придавленная грозным взором. Дима обошел церковную лавку; в витрине блестели пузырьки с маслом, рамки икон. Туалет нашелся во дворике – бежевое строение, опрятное снаружи и внутри.

Дима вымыл руки в проходном коридорчике и подождал десять минут на улице. Наверное, разминулись и Настя уже в очереди.

Возвращаться не хотелось. Хотелось есть. «И Насте заодно принесу, – решил Дима. – Не верой единой…»

Сморщенная старушка с охапкой толстых свечей подсказала направление. Здание с фресками и в самом деле оказалось трапезной (глянь, а слово-то прицепилось). Башенки ограды облюбовали вороны. Над кленами темнели крыши келейных корпусов. Очередь к мощам спиралью обвивала второй храм, как две капли воды похожий на первый.

Дима прошел по аллее на аромат свежей выпечки. Длинное светлое помещение напоминало теплицу (продольные стены – сплошное стекло) со столами и лавками вместо грядок. Монастырская кухня предлагала прихожанам и паломникам дымящиеся горшочки с овощами, рыбные и чечевичные котлеты, грибной суп, медовые коврижки и караваи… приготовленные с молитвой, так ведь говорят? Он взял четыре пирожка с капустой и стакан кваса на родниковой воде.

Сел у окна и жадно откусил. Капусты в монастыре не жалели. Дима лениво пробежался глазами: семьи с детьми, пожилые пары, молодежь… Молодых девчонок было больше всего – наверное, и проблем больше. Напротив него трапезничали священник с монахиней.

На душе было тяжело. Глупо себя повел, глупо. И тут даже не в Насте дело… Понятно ведь, что спорить с верующими – себе дороже. Вера – аккумулированный страх человечества (кто это сказал?). На Бога удобно спихнуть свой страх, переложить ответственность… Обрести утешение. Великая ложь, без которой многие бы сломались. Она помогает, когда случается плохое.

Дима нахмурился: зачем он спорит с Настей? Хочет обратить ее страх на себя? Совсем ошалел. Эту почву вообще не стоило копать: одни камни, обиды и упреки. Бесполезный, бессмысленный спор. Ни одна сторона не может похвастаться доказательствами. Да и не сказать ведь, что сам ни во что не верит. Несколько раз, когда тяжело болела мама, обращался с молитвой… к кому-то… просил, возлагал…

Он обозвал себя идиотом. Чего добился? Испортил настроение себе и Насте. Атеизмом очередь не продвинешь. До темноты хоть успеют?

«Хватит ныть! – приказал себе Дима. – Допивай квас, возвращайся к Насте и пройди сие причастие достойно». Он написал Паше сообщение, извинился, попросил не ждать, доберутся на такси.

Дима отложил телефон, взялся за стакан с квасом и поднял голову.

Священник за соседним столом размазывал по лицу монахини гречневую кашу. Монахиня смиренно хлопала ртом, ложка тыкалась в щеки, пачкала апостольник.

– Перевесило… опрокинулось… – донеслись до Димы слова священника.

Монахиня перекрестилась – почему-то от груди ко лбу, от левого плеча к правому. Со щек и лба на подрясник падали разваренные зерна. Священник сидел к Диме спиной, наперсный крест был перекинут через правое плечо, как надоевший галстук.

Дима непонимающе потряс головой. Монахиня взяла салфетку и стала медленно вытирать лицо. Священник бросил ложку в тарелку.

Дима поднялся, подхватил пакетик с пирожками и направился к дверям.

В голове крутилось: «Плохое». В плохом есть закономерность, но это не Бог, а теория вероятности. Дима часто смотрел научно-образовательные телеканалы. Как говорится, умных людей и послушать приятно. Так вот: число несчастных случаев оказалось довольно предсказуемой вещью. Выбираем город, смотрим статистику обращений в травмпункты за прошедшие годы и видим примерно одинаковые цифры. То есть абсолютно случайное событие (нельзя предсказать, кто конкретно сломает ногу или словит темечком кирпич) становится закономерностью (сломают и словят плюс-минус столько-то человек); цифры, конечно, растут, но это тоже закономерность. И если к этому приложил руку Бог, то уж больно он смахивает на гаишника, выполняющего план по штрафам.

Когда-то Дима верил в Бога, но жизнь настырно твердила, что если Бог – хозяин положения, мистическая сила, толкающая из стороны в сторону, – все же есть, то с ним что-то не так. Хорошего от него не жди.

По кленовой аллее, справа от него, шли две женщины.

– Маркиана отцу помогла, – говорила высокая. – В больнице лежал при смерти. Я у матушки просила за него, она и услышала. Отец, когда поправился, приехал со мной поклониться, поблагодарить Маркиану. Еще семь лет после больницы прожил… Урод пьяный на мотоцикле сбил…

Дима ускорил шаг. В воздухе витал сильный запах. Что это? Ладан?

Почему существует зло, почему плохое случается с хорошими, беззащитными людьми? Абсурд. Единственный Бог, который объяснял бы происходящее, – злой Бог. Лишения и испытания, смирение и покорность, язвы и кровь, мертворожденные дети…

«…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей» [17] – и это ваш добрый Бог? А не злобный тиран, жестокий садист и эксплуататор, который никогда не отвечает за дурные свойства своей души? Нелепость какая-то выходит…

Дима обошел храм и стал высматривать женщину в зеленом платке и лысеющего мужчину. Не найдя, свернул за угол, двинулся вдоль ограждений и тут увидел знакомую плешь над черным пятном рубашки, и зеленый платок, и икону на стене церкви.

Маркиана была изображена с тонкой, почти неразличимой линией рта, в зрелом возрасте. Добрые усталые глаза. Белый узел платка на зеленой тунике. Образ Богоматери в руках. Золотой фон. Икону обрамляли светильники в виде уличных фонарей – тоже золотого цвета; на кронштейнах висели горшки с цветами. Полная женщина в синем платье два раза перекрестилась и прижалась губами к раме, затем снова перекрестилась, поклонилась иконе и сошла по деревянной приставной лестнице. Ее место занял молодой мужчина в клетчатой рубашке.

Дима просочился в очередь и кивнул женщине в зеленом платке. Та никак не отреагировала.

– А девушка моя не возвращалась?

Женщина невнятно передернула плечами.

Хм, может, ушла? Да ну, глупость… куда в чужом городе… И не напишешь даже – Настя не включила роуминг. Он вспомнил про очередь к мощам и немного успокоился. Настя говорила, что у гроба святой задерживаться нельзя. Значит, очередь движется поживее. Дима приподнялся на цыпочки. До иконы осталось человек десять-двенадцать. Что ему делать, если Настя опоздает? Пропускать людей вперед?

Он достал телефон. Почему Паша не отвечает? Дима пролистал список контактов, бесполезных без роуминга. Зачем-то открыл галерею фотографий. Папка была пуста. Смеющаяся Настя, танцующая Настя, Настя с клубничным мороженым, на пароходе… Снимки остались лишь в воспоминаниях. Дима вышел из галереи и проверил папку с документами. Пусто.

Ничего не понимая, он поднял глаза, будто очередники могли вернуть ему исчезнувшие фотографии.

На него сонно смотрели лысеющий мужчина, и его жена, и тетка в белом платке, и… Все развернулись и теперь стояли лицом к нему. «Что за фокусы?» Он обернулся и увидел, что те, кто стоял за ним, тоже развернулись. Бритый затылок, платок, платок, седой затылок, платок…

Очередь поменяла направление.

В полном недоумении, измятый тяжелыми взглядами, он тоже развернулся на сто восемьдесят градусов. Безумие заразительно. Тут же посмотрел через плечо на икону – поясное изображение в золоченой раме. Очередь текла от лика святой, хмурые лица смотрели в другую сторону. С кронштейнов исчезли цветы; над иконой темнело пятно, словно кто-то растер по стене землю. Диму толкнули в спину, увлекли за угол.