Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик. Страница 99

– Я имею в виду не цвет. Я имею в виду трусость. Это потому, что вы не сексуальны, как мы, люди.

Онико подплыла ближе к берегу, шлепая по воде.

– Никогда не слышала таких странных слов! – сказала она.

– Это биологическая проблема, – объяснил Гарольд. – Папа мне все рассказал. Люди – самые сексуальные существа в Галактике, поэтому они такие сильные и умные. Если посмотришь на какое-нибудь низшее животное, например на льва, гориллу или волка…

– Я их никогда не видела.

– Но ведь картинки видела? И Снизи видел. Ну так вот. Видели вы у гориллы груди как у женщины? – Он перехватил взгляд Снизи, устремленный на плоскую грудь Онико, и раздраженно добавил: – О боже, я не имею в виду сейчас. Когда она вырастет. У женщин все время большие груди, а не только тогда, когда нужно кормить детей, как у глупых животных. Вы знаете, женщины могут заниматься сексом все время, а не только раз в году. Это все объясняет, понимаете? Это способ эволюции сделать нас лучше, потому что женщины заставляют мужчин все время стараться ради них. Так началась цивилизация, сотни тысяч лет назад.

Онико, болезненно хмурясь, выбралась из воды. Пытаясь понять мысль Гарольда, она спросила:

– А какое отношение это имеет к храбрости?

– Именно поэтому люди всего добились! Папа мне все рассказал. Отцы все время остаются рядом, потому что они… ну… хотят заниматься любовью, понятно? И поэтому добывают еду и все прочее, а матери могут лучше заботиться о детях. А у хичи этого нет.

– Мои родители все время вместе, – принужденно сказал Снизи. Он не рассердился. Он еще не решил, стоит ли сердиться на Гарольда, но спор смутил его.

– Вероятно, потому, что хичи копируют поведение людей, – с сомнением ответил Гарольд, и Снизи задумчиво посмотрел на него. Он подозревал, что отчасти это правда. Он знал, что в ядре хичи живут общинами, а не отдельными семьями. – Ну, ведь они не занимаются сексом все время, как мои мама и папа, верно?

– Конечно, нет! – воскликнул Снизи, шокированный. Женщины хичи занимаются любовью, только когда биологически подготовлены к этому. Отец уже давно объяснил ему это. Само тело подсказывает женщине, что пришло ее время, и она сообщает об этом мужчине. Тут как будто не нужны слова, но в этой части Бремсстралунг не все объяснил ясно.

– Вот видишь? – торжествующе воскликнул Гарольд. – Это заставляет людей-мужчин все время выставляться ради подружек! В старину мужчины охотились или воевали с соседним племенем. Теперь они делают другое, например играют в футбол или совершают научные открытия – или отправляются в полеты. Мы от этого такие храбрые.

Онико, растираясь полотенцем, с сомнением сказала:

– Папа говорил мне, что мой дедушка очень боялся, когда улетал с Врат.

– Ах, Онико, – раздраженно сказал Гарольд, – я говорю об общем законе, а не об индивидуальностях. Слушай, ты просто ничего не знаешь о человеческом мире, потому что никогда не жила в нем. Как на планете Пегги.

Онико выпрямилась в своем корсете.

– Не думаю, чтобы на Земле было так, Гарольд.

– Конечно, так! Я же тебе рассказал!

– Нет, не думаю. Когда мы оказались здесь, я проделала кое-какие розыски. Снизи! Дай мне мою капсулу; мне кажется, это у меня в дневнике.

Она взяла капсулу и склонилась к ней. Потом, с трудом распрямившись, сказала:

– Да, вот оно. Слушай. «Старомодная «ядерная семья» теперь встречается на Земле редко. Часты бездетные пары. Когда у родителей есть дети, оба родителя работают; есть и большое количество семей с одним родителем». Так что не все так, как ты говоришь, Гарольд.

Гарольд презрительно фыркнул.

– Дневник – детское занятие, – сказал он. – Когда ты его начала?

Она задумчиво посмотрела на него.

– Точно не помню. Еще на Колесе.

– Я тоже веду дневник! – воскликнул Снизи. – Ты мне как-то рассказала о своем, и я решил, что это неплохая мысль.

Онико нахмурилась.

– А мне казалось, что это ты мне рассказал, – заметила она. Потом сморщилась. – А сейчас мне хочется вернуться в спальню и полежать немного до обеда.

Я чувствую себя слегка виноватым, потому что приходится все время вас дергать (хотя, вынужден сказать, позже это придется делать сильнее). Мне кажется, что пора немного разобраться со временем. Все это происходило не тогда, когда мы с Эсси находились на Сморщенной Скале. Гораздо раньше. Еще когда мы с Эсси начинали обсуждать, стоит ли отправляться на празднование сотой годовщины на Сморщенную Скалу. Моя жизнь тогда казалась почти безмятежной. Я не знал, что приближается.

Конечно, дети тоже не знали, что приближается. Они занимались своими делами, то есть были детьми. Когда Снизи явился на обычный двухмесячный осмотр, медицинская машина была довольна: ей нечасто приходилось осматривать здорового хичи, с его двойным сердцем, почти лишенными жира внутренними органами и подобными веревкам мышцами.

– Все в норме, – сказала машина, одобрительно разглядывая результаты тестов. – Но кажется, ты не очень хорошо спишь, Снизи.

Снизи неохотно ответил:

– Иногда мне трудно заснуть. А потом я вижу сны…

– Да? – Машина приняла внешность молодого человека. Он успокоительно улыбнулся и сказал: – Расскажи мне об этом.

Снизи колебался. Потом вынужденно сказал:

– Понимаете, у меня нет кокона.

– Ага, – сказала программа. Снизи не хотелось объяснять программе, каково для юного хичи спать на постели, когда нечего, кроме простыни, натянуть на голову. Хичи спят укутавшись, предпочтительно в какой-нибудь мягкий комковатый рассыпчатый материал, в который можно закопаться; именно так полагается спать, и одеяла и простыни этого никак не заменяют. Как правильно поступал отец, не разрешая ему спать на кровати, с тоской думал Снизи.

Ему не пришлось ничего объяснять: банк информации медицинской программы уже дал объяснение.

– Я уже заказал для тебя кокон, – благожелательно сказала программа. – А теперь об этих снах…

– Да? – жалобно спросил Снизи. Он не хотел говорить о снах. И никому не говорил, даже Онико; он вообще не желал вспоминать о них, проснувшись.

– Ну? Так что же тебе снится?

Снизи колебался. Что ему снится? А что не снится?

– Мне снятся родители, – начал он, – и Дом. Настоящий дом, в ядре…

– Понятно, – с улыбкой сказал врач.

– Но есть и другие сны. Они… другие. – Снизи помолчал, задумавшись. – Они страшные. Они… Иногда это какие-то насекомые. Целые тучи их. Ползают, летят, прыгают… Они носятся вокруг, заползают в одежду, в рот, в кожу, жалят без боли… Они похожи на светлячков, – закончил он дрожащим голосом.

– А ты видел когда-нибудь светлячка? – терпеливо спросила программа.

– Нет. Только на картинках.

– Светлячки не жалят, Снизи, – заметила медицинская машина. – А те, что жалят, вызывают боль и зуд. Такое у тебя бывало?

– О нет. Ничего подобного… По крайней мере, не совсем так, – поправился Снизи. – Но начинается… не знаю, как сказать… что-то вроде зуда в голове. То есть я хочу сказать, что мне… мне хочется узнавать все новое.

– Что узнавать, Снизи?

– Все, – жалобно ответил мальчик. Снизи понимал, что плохо описывает свои сны. Но как это сделать, когда пытаешься передать сон словами? Сны туманные, расплывчатые, бесформенные. А слова жесткие и точные. Язык Чувства хичи подошел бы лучше для этой цели, но программа говорит по-английски, а Снизи слишком воспитан, чтобы пожаловаться на это.

Но программа понимающе кивнула.

– Да, да, Снизи, – ласково сказала она, – эти сны символичны. Возможно, они отражают твой совершенно естественный детский интерес к сексуальности твоих родителей. Возможно, они свидетельствуют об испытанных тобой травмах. Ты можешь сам не осознавать это, Снизи, но за последние несколько дней ты испытал более сильный стресс, чем приходится взрослым испытывать за годы.

– О, – сказал Снизи. На самом деле он это прекрасно сознавал.

– К тому же, – вздохнула программа, – в наши дни все испытывают дурные предчувствия. Не только дети. Взрослые обеих рас и даже машинные сознания. Никто не является исключением. Ты понимаешь, что я имею в виду Врага.