«Крот» в генеральских лампасах - Чиков Владимир. Страница 7

— Да нет, тема не запретная.

— Тогда в чем же дело?

— Дело в том, что есть такой закон: что бы ты ни сказал вслух, завтра же об этом будут знать все, даже кого это не касается и кого следует опасаться.

И тут она разозлилась, махнула рукой:

— Ну хватит мозги мне пудрить! Неужели ты не замечаешь, что я перестаю понимать тебя?

— А чего тут непонятного! — хмыкнул он. — Вот когда под зад коленом дадут мне, тогда ты поймешь, как жить дальше без меня.

Лицо жены мгновенно помрачнело. И тут он спохватился, поняв, что сказал опять не то, что нужно. Явно недовольный, что не смог скрыть своего раздражительного состояния перед супругой, что сболтнул ей лишнее, он стал успокаивать себя: «Все решения уже приняты, повлиять уже ни на что нельзя и волноваться теперь нечего. Да и не тот сегодня день, чтобы опасаться разоблачения. Тот день еще не скоро придет и от него мне никуда уже не деться. Уж он-то все расставит на свои места. Вот его и надо бояться! А сегодняшний, завтрашний и все последующие дни, недели, месяцы, а может быть, и годы — это время пока для приятных бесед, увеселений и благ. И все-таки Нину надо успокоить и объяснить, почему я такой нервный стал…»

И он объяснил ей, что его беспокоят последнее время служебные дела. — Бегаю с утра до вечера, как Бобик, пытаюсь делать все хорошо, а нашему начальству никак не угодишь: все не то, все не так.

— Ну уж если тобой, трудягой, недовольны, то кто же тогда пользуется расположением у твоих шефов?

И она обиженно удалилась в другую комнату, а он, уединившись в своей комнате, снова выпил стакан виски. Однако алкоголь не брал его, и он опять погрузился в неприятные размышления о своей дальнейшей судьбе. Все существо его продолжала разрывать борьба мотивов. Закрадывалась мысль отказаться от сотрудничества с ФБР и тем самым предотвратить непредсказуемые последствия за измену Родине. При одной этой мысли тело его тряс нервный озноб. «Что же делать? Как поступить в этой ситуации?.. Чтобы этот вопрос больше не мучил меня, надо ответить прямо и честно самому себе на вопрос: с кем я, с ними или против них? Но в случае отказа от продолжения сотрудничества фэбээровцы смешают меня с дерьмом или просто ликвидируют без всякой огласки. Но это еще полбеды, может получиться и гораздо хуже, если ФБР передаст досье на меня в советское посольство. Нет, как ни крути, а назад пути нет!»

И он твердо решил: «С ФБР и ЦРУ надо сотрудничать. Главное, надо продать себя как можно подороже. А опасности провала мне не стоит бояться. Не так-то просто будет расколоть меня — профессионала, знающего методы работы КГБ и их технические возможности. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского…» И Поляков опять налил себе виски и одним глотком осушил стакан до дна.

Потом подошел к окну и начал по привычке смотреть вниз с шестого этажа отеля. У черного лимузина стояла группа улыбавшихся молодых американцев с букетами ярких цветов. Это вызвало у него чувство зависти к веселым и беззаботным ребятам, которым не нужно было думать о том, что будет с ними завтра. «Они и завтра, и послезавтра будут жить так же весело и безмятежно, как сегодня. А что будет со мной?» — задумался опять Поляков. В памяти его невольно всплыли воспоминания о прожитых годах — путаные и неприятные. Трудное детство и юношество в Старобельске Луганской области, жестокие бои в Великую Отечественную войну и полное разочарование в советской действительности после смерти Сталина. Особенно при захватившем власть Никите Хрущёве. Его маразматические лозунги «о коммунизме не за горами», неспособность отвечать на вызовы быстро меняющейся ситуации в стране и мире, авторитаризм в решении внешнеполитических и внутриэкономических проблем разрушили идеологические устои Полякова и толкнули его в стан противника. Подорвало его веру в руководящую верхушку партии и навязанное Хрущёвым осуждение культа личности Сталина, разоблачение антипартийной группировки во главе с Молотовым, а также снятие с должности и увольнение из Вооруженных сил министра обороны СССР маршала Георгия Жукова.

Воскресенье, 26 ноября, штаб-квартира ФБР

Перед тем как провести вторую встречу с советским полковником Поляковым, начальник отдела ФБР Джеймс Нолан пригласил к себе Джона Мори и Дэвида Мэнли для обсуждения тактики ведения беседы с объектом их заинтересованности. Нолан сообщил им, что в целях зашифровки полковнику Полякову, как дипломату, присваивается оперативный псевдоним Топхэт [5].

— В документах и личных беседах он будет с сегодняшнего дня фигурировать под этой кличкой, — предупредил Нолан. — А теперь о двух досье на Топхэта. Одно велось со дня его приезда в первую командировку в США с тысяча девятьсот пятьдесят первого года по пятьдесят шестой, другое — с пятьдесят девятого по сей день. Ознакомившись с этими двумя досье, я не могу понять, что заставило советского полковника, заместителя резидента ГРУ пойти на добровольное услужение своему главному противнику? Поэтому я ставлю перед вами задачу — попытаться разговорить Топхэта и выяснить, что же побудило его встать на нашу сторону. С выяснения именно этого вопроса, — начальник отдела смотрел на Мэнли, — вы и должны начать с ним беседу… — Видя недоуменный взгляд Дэвида, Нолан сделал паузу и, глядя на него, вежливо спросил:

— Тебя, очевидно, удивляет, почему я обращаюсь в том числе и к тебе?

Дэвид кивнул и негромко обронил:

— Да, меня это удивляет. Почему вдвоем надо ехать из Вашингтона в Нью-Йорк на проведение беседы? Вы считаете, что Джон не справится один?

Нолан улыбнулся и полушутя сказал:

— Твое присутствие, Дэвид, необходимо для того, чтобы Топхэт в беседе один на один не перевербовал уважаемого нами Джона на свою сторону. А если говорить серьезно, то мне, как, наверное, и вам, не хотелось бы попасть под пресс «Тощего Джима» [6]. Вы же хорошо знаете, что мистер Энглтон смотрит на вербуемых нами русских как на реальных «кротов» [7]. А главное, потом невозможно доказать обратное, поскольку его поддерживает сам Аллен Даллес [8]. Он дал «Тощему Джиму» полную власть в манипулировании всеми контрразведывательными операциями. Поэтому, чтобы не быть нам троим уволенными, надо убедиться — не подстава ли он? К тому же мне важно иметь и твое, мистер Мэнли, мнение о Топхэте. В плане его откровенности с нами.

Дэвид усмехнулся:

— Неужели после того как он выдал нам шестерых шифровальщиков, у вас все еще остаются какие-то сомнения и опасения?

Нолан заскрежетал зубами. Слова Дэвида Мэнли задели в нем что-то глубинное.

— Да, они у меня остаются. И вот почему… — Побагровевший начальник отдела осекся, молча взял со стола одну из папок, полистал ее, затем положил на прежнее место и сказал: — Все дело в том, что Топхэт может действительно являться подставой. Мои подозрения основываются на следующих фактах из его досье.

И Нолан начал рассказывать о содержимом первой папки, датированной 1951–1956 годами, в частности о том, что в те годы у Топхэта родился сын, который через три месяца заболел серьезной, трудноизлечимой болезнью. Спасти ребенка могла тогда только сложная операция. Но денег на ее проведение у Топхэта не хватило, и он вынужден был обратиться за материальной помощью к своему резиденту генералу Склярову. Тот, естественно, запросил Центр о выделении 400 долларов на лечение. Однако руководство ГРУ Генштаба отказало ему в этой просьбе.

— Он что, сам рассказывал вам лично десять лет назад? — поддел и без того рассерженного Нолана его подчиненный Мэнли.

— Мы узнали об этом через своих людей в Военно-штабном комитете и через них же предложили прооперировать сына Топхэта в нью-йоркской клинике, но при условии, если он согласится оказать Америке некоторые услуги. Но он не пошел на это. Сын же без надлежащего оперативного лечения вскоре умер. Через два года, когда родился второй сын, к Топхэту на официальных приемах не раз подходили под разными предлогами наши сотрудники и намекали ему о том, что поскольку сын родился в Америке, то он и его семья могут на законном основании получить американское гражданство. Однако Топхэт категорически отверг тогда наши предложения. Для сковывания его разведывательной деятельности мы за ним установили плотное наружное наблюдение и создали ему невыносимые условия для работы. Подключилась к этому и полиция. Его машину останавливали на улицах Нью-Йорка и требовали документы для проверки, а на стоянке у представительства СССР на Парк-авеню, 680 стали наклеивать на стекла машины квитанции о штрафе за якобы неправильную парковку.